Его упреки жалили ее, она закусила дрожащую губу, стараясь скрыть испытываемую ею мучительную боль от любопытных взглядов.

– Смотри… внимательно, если хочешь… – Его пронзительный голос громко разносился в тишине палаты.

Он схватился за край простыни, но Сенда смущенно отвернулась.

– Смотри, черт возьми!

Она медленно повернула голову, и он сбросил с себя простыню, которая легким облачком взлетела в воздух и медленно опустилась у его теперь одинокой ступни. Сенда увидела, что он одет лишь в длинную полосатую ночную рубашку. Забинтованная культя мешала ему надеть брюки. Забинтованная короткая культя – короче, чем она ожидала.

«О Господи, – про себя застонала Сенда, – неужели они в самом деле должны были отнять так много?»

Не сводя с нее глаз, Шмария приподнял край рубахи.

– Гляди! – прошипел он.

Она посмотрела. И мир разлетелся вдребезги. Она зажала руками раскрытый от ужаса рот.

Его промежность скрывал такой же толстый слой бинтов, что и культю, лишь сморщенный пенис оставался открытым на необходимую для санитарных нужд длину. Шмария вместе с кроватью закружился у нес перед глазами, его слова хлестали ее, словно удары бича.

– Эти подонки кастрировали меня! – рыдал он, не в силах сдержать струящиеся по лицу слезы. – Они отрезали мне яйца, чтобы я никогда больше не был мужчиной!

Сенда продолжала зажимать рукой рот, ее лицо было белым как полотно.

Его рыдания становились все громче.

– Почему ты не дала мне умереть?

Она рухнула на колени, все еще зажимая одной рукой рот, а другой судорожно нащупывая стоящий под кроватью ночной горшок.

Затем закрыла глаза и ее вырвало. В промежутках между приступами Сенда услышала, как к ней подбежала сестра, начала утешать, вытерла ей рот и помогла подняться на ноги.

– Пожалуйста, мадам Бора, – шепотом просила сестра. – Вы только расстроите всех…

Сенда продолжала оглядываться на Шмарию, даже когда ее мягко выпроваживали из палаты. Сто человек провожали ее взглядами, двести любопытных глаз были свидетелями ее горя. Слезы казались раскаленными и жгли ей глаза.

Ей хотелось зарыться в какой-нибудь норе подальше отсюда, в темную, теплую пустоту, во мрак, где она сможет почувствовать себя в безопасности и где ее никто не будет беспокоить.

Но у нее не было времени оплакивать ужасную потерю Шмарии. По крайней мере, не сегодня.

Нравилось это Шмарии или нет, но князь спас его жизнь.

И сегодня ей придется платить по счетам.

Высокие каменные стены, как какую-то драгоценность, скрывали особняк от посторонних глаз.

Сенда стояла у окна, от ее теплого дыхания на разрисованном морозом стекле протаял ровный кружок. Ночь была темной, но полоска света, падавшая из окна на расположенную внизу восьмиугольную оранжерею, освещала занесенные снегом покатую крышу со шпилем и расписной свес, венчающий белый лепной карниз, похожий на гребешок из пряничных сосулек. Внутри неотапливаемого застекленного крыльца висела нелепая хрустальная люстра.

– В детстве мне бы страшно понравилось это причудливое сооружение, – мечтательно прошептала она. – Все эти стеклянные окна, люстра, шпиль… похоже на крошечный игрушечный дворец.

Князь стоял у нее за спиной так близко, что она чувствовала его дыхание на своих обнаженных плечах.

– Вам и сейчас это нравится, – мягко проговорил он, – так же, как и мне. Изящная штучка, не правда ли? Выявляет то детское, что есть в душе каждого из нас.

Сенда медленно повернулась.

– Я не верю, что и в вас тоже живет ребенок.

– В каждом из нас он есть. Только игры, в которые мы играем, с возрастом становятся другими. Или мы вообще забываем о том, как играть. – Он помолчал. – Значит, вам нравится этот дом?

Она наклонила голову.

– Очень.

– Отлично. – Он улыбнулся. – Тогда вам надо сюда переехать, а вашу квартиру мы сможем использовать для наших свиданий. Было бы жаль содержать такой большой дом лишь для того, чтобы время от времени заниматься в нем любовью.

Она не ответила. Князь легонько провел пальцем по ее лицу, повторяя линию ее профиля.

– Красивая женщина, – сказал он, – это как выставленный в музее шедевр. Она нуждается в красивом обрамлении, чтобы показать себя во всей красе.

Сенда не ответила, а молча прошла мимо него к огромной кровати красного дерева с украшениями из золоченой бронзы и тяжелым шелковым пологом из голубого с золотом шелка. Она взяла с ночного столика бокал с шампанским и сделала глоток, понимая, что настало время сделать то, для чего она пришла сюда. Не было никакого смысла больше откладывать. Чем скорее она с этим покончит, тем лучше.

– Ваша дочь, – говорил князь. – Возможно, эта оранжерея ей тоже понравится?

Она не позволит ему использовать Тамару в качестве пешки в его игре. Это всего лишь еще один способ заставить ее почувствовать себя в долгу перед ним. Сенда взглянула на него сквозь стекло бокала.

– Ей понравится, но нам хорошо там, где мы сейчас живем. Кроме того, Вацлав, вы и без того слишком много для нас сделали. – Она помолчала. – Мне и так никогда не расплатиться с вами за вашу доброту.

Он подошел поближе, погладил ее бархатистые плечи и притянул к себе.

– Мне достаточно того, что я могу быть с вами. Она не ответила. Князь сунул руку в карман сюртука.

– Я хочу, чтобы это было надето на вас, пока я буду заниматься с вами любовью.

Сенда взглянула на его ладонь и задохнулась. В руке у него было ожерелье из крошечных речных жемчужин с огромной застежкой из халцедона. Она перевела удивленный взгляд на его лицо.

– Наденьте хотя бы на то время, пока мы будем заниматься любовью, – мягко настаивал он. – Это доставит мне удовольствие.

Она с минуту стояла не двигаясь, затем повернулась, подняла голову, подставив шею, и тут же почувствовала, как он надевает на нее ожерелье.

– Ох! – вскрикнула Сенда. – Оно такое тугое, что я едва дышу!

Князь наклонился к ее уху и шепотом произнес:

– Именно так мне и нравится. – И слегка потянул за застежку.

Жемчужины впились ей в горло, и ее рука дернулась вверх, чтобы вернуть ожерелье на место. Она задыхалась.

– Вы очень красивы, – сказал он. – Жемчуг вам к лицу.

Затем она почувствовала, как его рука взяла ее за подбородок, нежно повернула и подняла вверх ее лицо. Она смотрела в глубь его глаз. Губы князя приближались к ее губам.

Казалось, ноги Сенды приросли к полу: она боялась и раздразнить его, и убежать. Ее сердце бешено колотилось. Сенда ни разу не изменяла Шмарии, никогда ни с кем не спала, кроме него. Даже со своим законным супругом, его братом. «Но сейчас я должна, – думала она. – Я должна ублажать Вацлава. Ведь он использовал свое влияние для того, чтобы вырвать Шмарию из застенка».

Она заставила себя приоткрыть губы и ответить на его долгий нежный поцелуй.

– Сенда, я так вас хочу, – нежно прошептал князь. Ее губы заглушали его слова. Она сомкнула веки под убаюкивающие звуки его голоса.

– Я так долго ждал этого мгновения. Наконец-то ты принадлежишь мне.

Он слился с ней в еще более продолжительном и требовательном поцелуе, прижимаясь к ее губам со страстью долго сдерживаемого вожделения, проводя языком по ее жемчужным зубам, вкушая аромат ее дыхания.

На мгновение Сенда почувствовала, что сдается. Затем ее глаза широко раскрылись.

«Нет!» – вдруг услышала она какой-то внутренний крик, когда он прижался к ее бедрам. Даже сквозь плотную ткань его брюк и многочисленные складки своего шелкового платья она почувствовала растущую твердость мужской плоти. Твердость, которая стала теперь для Шмарии несбыточной мечтой… по крайней мере, в биологическом смысле – эта мысль вдруг засела у нее в голове.

– Ты так нужна мне, – бормотал князь, – так нужна…

«Я не хочу быть нужной! – захотелось ей крикнуть ему в ответ. – Я хочу быть любимой!»

Его губы продолжали жадно пожирать ее рот, и вдруг она почувствовала, как ее сердце замедлило ход, а к горлу подступила волна удушающей тошноты, словно вместо крови в жилах потекла желчь. Такое же странное головокружение она испытала в больнице, когда Шмария показал ей свои раны.