Положение усугублялось тем, что русские командиры не доверяли друг другу, а нормы довольствия были скудны и зачастую вообще отсутствовали.

Тем временем в Петрограде по-прежнему проходили дорогостоящие балы, ставились пышные представления в опере, балете и других театрах, давались затягивающиеся на всю ночь ужины с шампанским, как это бывало в те времена, когда город назывался Санкт-Петербургом. И Сенда Бора танцевала и пировала с самыми титулованными представителями петроградской элиты, одновременно покоряя одну роль за другой на сцене прославленного Theatre Francais. Ее поклонникам не было числа, и она воспринимала жизнь среди поразительной роскоши как должное. Она принадлежала к высшему обществу, о котором можно было бы сказать так: «Оно танцевало, пировало, в то время как Россия истекала кровью».

Создавалось впечатление, однако, что Россия обладает безграничными резервами свежей крови.

Жестокие сражения требовали все новых и новых жертв.

Несмотря на войну, а возможно, именно благодаря ей карьера Сенды стремительно шла в гору. Развлечения отвлекали умы от бесчисленных выигранных и проигранных сражений и страшных людских потерь. В течение последующих трех лет Сенда купалась в лучах своей славы и обожании публики, в полной мере наслаждаясь переменчивым и наиболее иллюзорным статусом из всех, которыми может обладать знаменитость, вознесшаяся на самые вершины популярности, – статусом живой легенды.

Своей красотой и талантом она с одинаковой легкостью покоряла как зрителей, так и критиков. Каждое ее новое выступление превозносилось сильнее предыдущего, и каждый раз, когда после заключительного акта спектакля опускался занавес, следовало состязание между ней и ее поклонниками: они желали, чтобы она побила свой же рекорд по числу выходов на поклон.

Во время одного из дневных спектаклей, когда ее парикмахер заболел и не вышел на работу, у нее из-под шляпы выбилась длинная прядь огненных волос: зрители немедленно сочли это за проявление нового стиля, и такая прическа тут же вошла в моду.

Когда стало известно, что ее дочь зовут Тамарой, газеты сообщили, что только за одну неделю в Петрограде нарекли этим именем шесть из семи новорожденных девочек.

Что бы Сенда ни сказала или ни сделала, немедленно подхватывалось, подробным образом изучалось и становилось образцом для подражания. Мадам Ламот процветала, как никогда, поскольку все платья Сенды тщательно копировались. То же самое происходило и с ее походкой, и с манерой держать голову. Она даже снялась в коротком немом фильме «Ромео и Джульетта», и многотысячные толпы неделю за неделей осаждали кинотеатры, чтобы увидеть ее трепетный образ, спроецированный на серебристый экран. Поскольку оценить талант тогдашней театральной актрисы можно было лишь при ее жизни, Сенда чувствовала, что этот фильм будет единственным, что переживет ее; в самом деле, он стал событием в кинематографе того времени, поскольку большинство театральных актрис пренебрежительно относились к кино. И семьдесят лет спустя он по-прежнему оставался классикой.

Для обожающей публики, толпами валящей на ее спектакли, для России она была тем же, кем была Сара Бернар для Европы и Америки, – самой выдающейся театральной звездой и красавицей, национальным достоянием, ярчайшим бриллиантом в сверкающей короне Российской Империи.

Но жизнь Сенды была слишком наполнена, чтобы появления на публике могли стать для нее чем-то значительным. Инга прекрасно относилась к Тамаре, но ребенку нужна была мать, и Сенда не жалела для дочки ни времени, ни любви – а времени становилось все меньше и меньше. На каждый час выступлений приходилось сто часов репетиций. Когда Сенда была свободна от репетиций и спектаклей и не была занята с Тамарой и Ингой или с Вацлавом, она училась. Те немногие часы, которые оставались у нее для самой себя, чаще всего приходились на дневное время по воскресеньям, и, как оказалось, они тоже стали легендой.

Графиня Флорински оказалась права: Сенде нужен был свой салон. Она никогда не задумывалась над этим и не придавала этому никакого значения, а все получилось совершенно случайно, когда несколько ее театральных друзей взяли привычку заходить к ней. И вскоре уже зайти к мадам Сенде Бора стало модным времяпрепровождением в воскресные дни. Ее салон приобрел репутацию лучшего и самого интересного не только потому, что ее друзьями были состоявшиеся знаменитости, но также и потому, что она сама обладала безошибочным чутьем распознавать пока еще неизвестные таланты. Поговаривали, что ее салон рассчитан на снобов, но этот слух распускали те, кому было отказано в приглашении. Если салон Сенды и называли элитарным, то только потому, что она всегда стремилась окружать себя блестящими, интересными собеседниками, людьми, у которых было чему поучиться. Водить с ней дружбу почитали за честь интереснейшие и известнейшие артисты, композиторы, музыканты, танцовщики и писатели. В кругу своих друзей, большинству из которых было предначертано судьбой стать всемирно известными, она слушала и училась, суетилась вокруг них и развлекала их, и поговаривали, что ни один познакомившийся с ней мужчина не мог избежать ее чар.

Сенда очень дорожила этими воскресеньями. Друзья развивали ее ум, заставляли ее творчески расти, творчески жить и думать, и они действительно питали друг друга. Всех их отличали настойчивость и талант, успех и честолюбие; они являлись самыми суровыми и, следовательно, самыми лучшими критиками друг друга. Одни лишь деньги, как бы много их ни было, или титул, свидетельствующий о принадлежности к самым высшим ступенькам имперской социальной лестницы, не могли служить пропуском в этот избранный артистический круг. Желанным человека делал его блестящий талант или, по меньшей мере, его творческие достоинства или страстная увлеченность своим делом.

Но больше всего Сенде нравилось в ее салоне то, что Тамара всегда была рядом. Обычно, пока Сенда занималась с гостями, Тамара проводила время в детской. У девочки оказался острый слух и прекрасные подражательные способности, а люди, чьи разговоры она слушала, были для нее самыми лучшими учителями. Сенда радовалась тому, что Тамара набиралась знаний и слушала разговоры настоящих мэтров в своих областях; она приобретала опыт, о котором вряд ли мог мечтать ребенок даже из самой состоятельной семьи.

Однажды перед сном, когда Сенда пришла поцеловать дочку и пожелать ей спокойной ночи, Тамара решительно объявила:

– Мама, я хочу стать актрисой.

Сенда весело рассмеялась, потеплее укрывая девочку одеялом.

– Если мне не изменяет память, золотко, на прошлой неделе ты хотела быть пианисткой, а на позапрошлой – балериной.

– Да, но быть актрисой намного интереснее! И потом, у них гораздо больше ухажеров, правда? У тебя, мамочка, больше ухажеров, чем у кого-либо другого.

Сенда была поражена: она никогда не разделяла своих друзей на мужчин и женщин, но ее салон и правда состоял большей частью из мужчин.

– И потом ты – единственная актриса. И гораздо красивее остальных.

Улыбаясь, Сенда поцеловала дочку в лоб.

– А теперь, юная леди, вам пора отдыхать, – гася свет, произнесла она с притворной суровостью. – А то из вас никогда не получится красивая актриса.

Закрывая дверь, Сенда услышала счастливый вздох Тамары и шепотом произнесенные слова:

– Я хочу быть похожей на тебя, мамочка.

Сенда почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь.

«Не становись слишком похожей на меня, – про себя взмолилась она. – На мою долю выпало так много несчастий. Мне бы не хотелось, чтобы ты тоже это пережила. Я желаю тебе лишь самого лучшего – мирной жизни и счастья».

На нее неожиданно нахлынуло чувство вины. Она делала все, что было в ее силах, чтобы дать Тамаре хорошее воспитание, но никогда не могла убедить себя в том, что являет собой достойный образец для подражания со стороны впечатлительного ребенка. Стараясь совместить в своем лице и мать, и отца, она чувствовала, что в обеих ипостасях ее постигла неудача. А ей так хотелось дать дочке настоящую семью, пусть даже с неродным отцом.