Прошло почти два года с тех пор, как Шмария сошел по ступеням больничного крыльца и исчез из их жизни. Он ни разу не прислал им ни открытки, ни письма, пусть даже адресованного одной только Тамаре. И Сенда не знала, где он находится: в Европе или в Палестине. Шмария оставил пустоту в ее жизни, пустоту, которую ничто не могло заполнить. Сенда постоянно чувствовала, как ее одолевает одиночество, облегчить которое было под силу лишь любимому человеку. Временами она видела в этом иронию судьбы, ведь среди ее друзей и поклонников были тысячи мужчин, любого из которых возможность разделить с ней ее жизнь привела бы в восторг.

Но единственный мужчина, которого она могла любить, покинул ее навсегда.

Конечно, Сенда не была целомудренной. Далеко нет. У нее был Вацлав, и они действительно в определенной степени были привязаны друг к другу, но это была привязанность плоти. Она изголодалась по Шмарии и с радостью отдала бы последний грош своего новоявленного богатства и свою славу за возможность последовать за ним в его бедность, если бы ей только предоставили такой шанс.

– Мне иногда кажется, что на самом деле тебя нет рядом со мной, – как-то пожаловался Вацлав.

Те, кто приходил по воскресеньям к Сенде, особенно ценили ее салон за то, что его основными принципами, имеющими огромное значение, были честность и свобода слова. Каждый мог говорить на любую близкую его или ее душе тему; говорить, не боясь насмешек и оскорблений и, что самое главное, не боясь возмездия извне. По общему соглашению ни одна дискуссия, какой бы радикальной или непопулярной она ни была, не выходила за пределы четырех стен салона Сенды.

Естественно поэтому, что на исходе 1916 года, когда война тянулась уже почти два с половиной года, главной темой разговоров среди миролюбивых интеллектуалов, собиравшихся по воскресеньям, была политика, а не искусство.

Это становилось нормой для всей России.

Вновь в повседневной жизни зазвучали внушающие ужас разговоры о революции. Вновь обычным явлением стало насилие. Начало войны способствовало объединению всех русских людей, независимо от их политических и социальных пристрастий. Но праздничные дни, когда солдаты с гордым видом маршировали на фронт, чтобы разбить германцев, давно канули в Лету. Победа оказалась призрачной; на смену ей пришла суровая реальность. Все слои общества теперь видели в войне лишь причину нескончаемого истощения жизненных сил России, в той или иной мере затронувшего судьбу каждого человека. Ее продолжение грозило разорвать нацию на части: ненасытная военная машина пожирала людские жизни, продовольствие, экономику. Голод, который и раньше был широко распространен, теперь свирепствовал повсюду. Люди замерзали до смерти в своих домах и на улицах.

Гнев, разочарование и ненависть опасно накапливались, и объектами недовольства граждан неизбежно становились царь и царица.

Идущие от самого сердца возгласы: «Отец наш! Отец наш!» стали слабеть, а вскоре и вовсе перестали доходить до слуха царя.

Положение усугублялось и нескончаемыми разговорами о царице, слухами о ее связи с Распутиным и возможном сотрудничестве с Германией. Даже в кругах знати поговаривали о связи царицы со старцем. Широко распространилось мнение о том, что Распутин, известный пьяница и развратник, продался немецким шпионам, и в 1916 году он был убит. Другие полагали, что царица по-прежнему хранит верность и любовь к Германии, и некоторые горячие головы заходили так далеко, что предлагали обвинить ее в государственной измене. Даже простые проявления доброты с ее стороны, совершенно невинные и гуманные, вроде передачи молитвенников раненым германским офицерам, лежащим в русских госпиталях, вызывали злобу ее противников, ряды которых неуклонно возрастали.

Нация все более склонялась к мнению, что царь слаб и некомпетентен и его следует отстранить от власти. А царица, очаровательная Александра, немецкого происхождения, которую все называли просто «немкой», становилась самой ненавистной супругой монарха после Марии Антуанетты.

Россия созрела для революции – так же, как и Ленин.

Это было начало конца.

В четверг, 8 марта, хаос ворвался в молчаливые бесконечные очереди за хлебом в Петрограде. По всему городу толпы голодных, истощенных людей, больше не желающих терпеливо дожидаться своих жалких голодных пайков, яростно атаковали пекарни, хватая все, что попадалось им на глаза. Одновременно с ними с заводской Выборгской стороны по мостам через Неву прошли протестующие рабочие и встретились в центре Петрограда. Еще одна демонстрация, состоящая почти целиком из женщин, прошла по Невскому проспекту, скандируя: «Хлеба! Хлеба!». Несмотря на то что демонстрация носила мирный характер, вдоль проспекта патрулировали конные казаки в ожидании беспорядков.

Сидя в тот день за обедом, состоящим из картофельных оладьев, Сенда чувствовала, как ее переполняет растущее чувство тревоги. Инга, не говоря ни слова, – совершенно нехарактерно для нее – ковырялась в своей тарелке, а Тамара, всегда чутко реагирующая на настроения окружающих, была странно подавлена и молчалива. «Дела действительно очень плохи, – думала Сенда, – если даже мой привилегированный дом испытывает такую жестокую нехватку продовольствия».

Со времени появления Поленьки и Дмитрия в обязанности Поленьки входило готовить, убирать, стирать и делать покупки. Не считая товаров длительного пользования, она каждое утро с двумя сетками отправлялась за продуктами, которых требовало меню на день. Поскольку Сенда была сторонницей свежей питательной пищи, а зимой в кладовой было слишком тепло, скоропортящиеся продукты закупались по мере надобности. Такой порядок существовал до того самого утра, когда Поленька ушла за покупками с полным кошельком денег и не вернулась. Когда же в конце концов можно было с уверенностью предположить, что случилось что-то помешавшее ей вернуться домой, Сенда с Ингой обшарили всю кладовку, оказавшуюся на огорчение пустой, и нашли лишь очень немногое. Не было ни мяса, ни птицы, ни яиц, ни свежих овощей. Из картошки и растительного масла они приготовили жалкие оладьи, но у них не было ни яблочного повидла, ни сметаны – ничего вкусного, что могло бы оживить эти жирные, безвкусные оладьи. Инга отставила в сторону тарелку.

– Я не голодна.

– Я тоже, – проворчала Тамара, со звоном бросая на свою тарелку тяжелую серебряную вилку. – Фу! Ненавижу оладьи! По вкусу они похожи на газету.

Сенда, не менее подавленная и точно так же равнодушная к неаппетитным кружочкам из тертого картофеля, призвала на помощь весь свой неистощимый веселый нрав.

– Я знаю, что они просто ужасны, детка, но сегодня у нас больше ничего нет. Зато завтра мы устроим настоящий праздник и все наверстаем.

Инга, приподняв брови, кисло заметила:

– Завтра все будет так же плохо или еще хуже, помяните мое слово. Я считаю, во всем этом виновата Поленька. Скорее всего она забрала деньги, которые у нее были, и сбежала с ними. Надеюсь, что хотя бы они с Дмитрием наедятся на славу!

– Инга! Нельзя так говорить, – резко оборвала ее Сенда. – Ты же знаешь, сегодня целый день неспокойно из-за всех этих беспорядков и демонстраций. По всей вероятности, Поленька просто не смогла вернуться домой.

– Неужели? А как же Дмитрий? У него ведь ваша лошадь и ваша коляска, разве нет? Я проверяла на конюшне, их там нет. Он мог бы привезти ее сюда.

– Возможно, их ранили.

– Возможно, это самые настоящие мошенники.

– Завтра, – усталым голосом проговорила Сенда, – все будет гораздо лучше.

– Боюсь, что завтра, – проворчала пессимистично настроенная Инга, – все будет гораздо хуже.

К сожалению, Инга оказалась права.

На следующее утро еще большие толпы людей заполнили улицы. Еще больше булочных и продовольственных магазинов было разграблено, а вездесущие казаки, всегда появляющиеся при первых же признаках беспорядков, вновь патрулировали улицы, правда, на этот раз без своих плеток. Отсутствие плеток у казаков не прошло у демонстрантов незамеченным, ведь плетки были традиционным способом наведения порядка. Это указывало на то, что казаки не будут также применять и винтовки, и толпа радостно приветствовала их.