Но даже отсутствие плеток и оружия было бессильно утолить голод.

– И что теперь? – неизвестно к кому обращаясь, проворчала Инга. – Полдень давно прошел, а ни Поленька, ни Дмитрий так и не объявились. Не скажу, что я по ним соскучилась, особенно по этому Дмитрию с его бегающими глазками, но больше мы их ждать не можем. Иначе просто умрем с голоду.

Они с Сендой были на кухне, где перерывали полки и шкафы.

– Мейсенский фарфор и столовое серебро – это, конечно, прекрасно, но мы же не можем их съесть. Надо раздобыть каких-нибудь продуктов. Нам двоим много не надо, но я беспокоюсь о Тамаре. Девочка растет, и ей надо усиленно питаться.

– Знаю, знаю! – оборвала ее Сенда, силы и терпение которой подошли к концу, и она чувствовала, что ее затягивает трясина раздражения, разочарования и растущего гнева. Она повернулась на каблуках, быстро прошествовала в прихожую и принялась натягивать на себя теплую соболью шубу и такую же шапку.

– Интересно, куда это вы собрались такая разодетая? – подбоченясь, осведомилась Инга.

Обернувшись, Сенда выглянула из пушистого меха, обрамлявшего ее овальное лицо.

– Ты же знаешь, на улице холодно. И потом я всегда так одеваюсь, – удивленно ответила она. – Я хочу попытаться купить каких-нибудь продуктов.

– Нет, в таком виде вы никуда не пойдете, – мрачно произнесла Инга. – Судя по тому, какие там страсти, лучше всего смешаться с толпой. Я думаю, будет гораздо безопаснее, если вы наденете что-нибудь старое и достаточно потрепанное. В данный момент этим людям вряд ли понравится, если вы будете выставлять напоказ свой достаток. Они вполне способны просто-напросто сорвать с вас эту шубу.

Сенда молча кивнула. Инга была права. Ей самой следовало бы подумать об этом. Не говоря ни слова, она стянула с себя шубу и шапку и принялась рыться в шкафах в поисках чего-нибудь простенького и незаметного. Вздыхая, она отодвигала вешалку за вешалкой. Сенда понятия не имела, что в ее гардеробе было так много экстравагантных нарядов. Лишь сейчас, когда надо было найти что-то, не привлекающее внимания голодной толпы, она в полной мере осознала размеры своего красивого гардероба. В конце концов выбрала старенькое пальто и одну из шалей, принадлежащих Инге. Хмуро оглядела свое отражение в зеркале.

– Я похожа на старую бабушку, – сказала она, скорчив гримасу.

– Лучше уж живая бабушка, чем мертвая принцесса, – мягко ответила Инга.

Сенда ушла и вернулась лишь спустя три часа. Она была измучена, ноги болели, но, учитывая сложившуюся ситуацию, добилась потрясающих успехов. «Не важно, – говорила она себе, – что пришлось заплатить в десять раз больше, чем стоили бы эти продукты в обычное время; по крайней мере, мне удалось купить немного вялой репы и фасоли, тощего цыпленка, шесть бурых яиц, осторожно завернутых в газету, небольшой треугольный кусок сыра и мешочек риса. И все же при том, что большинство продовольственных магазинов были закрыты, у них будет настоящий пир.

– Если это то, что нас ждет, – сквозь зубы мрачно сказала ей Инга, когда она доставала драгоценные продукты, – тогда «помогай нам Бог».

Им действительно потребуется Божья помощь. На следующий день, в пятницу, 9 марта, жизнь в Петрограде остановилась. Почти все рабочие – и мужчины, и женщины – приняли участие в общегородской забастовке. Поезда не ходили. Трамваи не вышли из депо. На улицах не было видно ни одного извозчика. Не вышла ни одна газета. Гигантские толпы, на этот раз с огромными красными знаменами, которые вскоре станут привычными, шли по улицам, скандируя: «Долой немку! Долой войну!». Эти два лозунга весь день непрерывно сотрясали переполненные улицы.

В конце концов серьезность ситуации стала очевидна. Даже люди, принадлежащие и к высшим слоям общества, не могли больше игнорировать надвигающуюся опасность. Мало кто из них в тот день покидал свой дом; в Мариинском театре на концерте скрипача Джорджа Энеску присутствовало менее пятидесяти слушателей. Рестораны пустовали.

Сенда, которая должна была выступить в возобновленной постановке «Дамы с камелиями» на сцене Theatre Francais, предусмотрительно решила запереться дома и никуда не ходить. Как оказалось, так же поступили и остальные актеры труппы и зрители.

По всему Петрограду положение с продовольствием становилось все более безнадежным. Без транспорта нельзя было доставить даже те немногие запасы, которые были в городе. А если это все же происходило, магазины подвергались разгрому прежде, чем в них входил первый покупатель. Царь, находившийся за пятьсот верст от столицы и не представлявший размеров проблем, сотрясавших город, наивно телеграфировал свои распоряжения – осторожно завуалированные инструкции, из которых следовало, что войска могут применять оружие при разгоне толпы.

По счастью, кровопролитие было сведено к минимуму благодаря отсутствию дисциплины в войсках. Хорошо обученные ветераны к тому времени давно погибли, сражаясь с германцами, а те, что остались в живых, были в окопах далеко на фронте. Петроградский гарнизон состоял из необстрелянных новобранцев, большинство из которых были родом из рабочих окраин Петрограда. Из-за острой нехватки офицеров и оружия многие из них вообще не были обучены.

Несмотря на это, в субботу, 10 марта, на Невском проспекте в результате обстрела демонстрантов были убиты и ранены пятьдесят человек. Всего в этот день число жертв среди гражданского населения Петрограда составило двести человек.

Погибших было бы гораздо больше, если бы все солдаты выполняли отдаваемые им приказы. Одна рота, которую офицер криками заставлял открыть огонь по толпе, вместо этого застрелила его самого. Другой полк предпочел разрядить в воздух свои винтовки, чем стрелять в безоружных людей.

В ту ночь царю была отправлена телеграмма следующего содержания: «В столице анархия».

Царь не замедлил ответить, прислав подкрепления, но в воскресенье днем вспыхнул мятеж среди солдат, и они сотнями начали переходить на сторону восставших.

Ко вторнику в городе был единственный форпост царизма: полуторатысячный гарнизон, оставшийся верным царю, охранял Зимний дворец. Повстанцы дали войскам двадцать минут на эвакуацию, в противном случае угрожая им обстрелом из орудий.

Гарнизон бежал.

Это была сцена из «Ада» Данте.

Величественный, некогда спокойный город находился в самом центре революционного урагана. Толпа неистовствовала, занималась грабежами и мародерством. Оружейная стрельба не прекращалась ни днем, ни ночью. Воздух сотрясался от криков. На военно-морской базе неподалеку от Петрограда матросы зверски убили одного офицера, а второго похоронили заживо рядом с трупом первого. Все утратило цену, и прежде всего сама жизнь. Столетия голода и тирании нашли выход в одном смертельном кутеже. По улицам с грохотом разъезжали броневики, на которых сидели кричащие революционные лозунги повстанцы с развевающимися красными флагами в руках. Совершалось много поджогов: по мере того как загорались все новые здания, в ночном небе одна за другой вспыхивали ослепительно алые зарницы. Когда прибывали пожарные команды, их неизменно прогоняли прочь. Убийства и поджоги были своего рода катарсисом. Толпы людей плясали как одержимые вокруг гигантских костров, на месте которых некогда стояли правительственные здания и величественные дома.

При звуке раздавшихся совсем близко выстрелов, за которыми последовал приветственный рев, Сенда подошла к стеклянной двери, слегка раздвинула шторы и осмелилась выглянуть наружу. Затаив дыхание, она замерла на месте. Сквозь замерзшее стекло перед ней предстало очередное проявление бесчисленных актов насилия. Прямо напротив, на другом берегу покрытой льдом реки, загорелось еще одно здание. В поднимающемся вверх столбе дыма вспыхивали искры, их огненные споры уносились ветром высоко в небо. Танцующие оранжевые языки пламени отражались в ледяном зеркале реки, отчего ужасное зрелище казалось еще страшнее.