Путешествие из Петрограда в Палестину навсегда останется в его памяти. Оно оказалось долгим и тяжелым – почти шесть тысяч миль по железной дороге, по морю, на конных повозках и пешком. Когда Шмария покидал Россию, на нем была лишь убогая казенная одежонка; билет, который устроил ему князь, помог ему перебраться через залив в Финляндию. Далее он был предоставлен самому себе – без денег, без крова, без друзей и знакомых, и даже без теплой одежды. Только зов предков и внутренняя решимость помогать созданию еврейского государства в Палестине заставляли его вопреки всему идти вперед. Непонятно как, но он выжил; через три долгих, мучительных года Шмария достиг Палестины и приступил к осуществлению сокровенной мечты детей Сиона. Самые волнующие минуты ему пришлось пережить после того, как сошел с парохода в Хайфе. Возбужденный до предела, он неуклюже опустился на здоровое колено и затем приник губами к земле, богатой библейскими традициями и таящей надежды для всего еврейского народа.

Прошло много месяцев, в течение которых ему пришлось браться за любую, даже самую грязную работу, прежде чем он сумел добраться до Иерусалима, где наконец обрел кров и работу в семье одного арабского уличного торговца. Постепенно выучил и иврит, и арабский и уже лелеял надежду присоединиться к движению Киббутц. В священном городе Шмария познакомился с небольшой группой евреев, направляющихся на юг к известному им месту в пустыне Негев, где когда-то давно существовал древний колодец. Шмария ушел вместе с ними, и вот теперь, много недель спустя, стоял на вершине обдуваемого ветрами утеса, обозревая открывшийся ему великолепный вид. Только рев ветра, поднимавшего в воздух мириады песчинок, и хлопанье его собственной одежды, раздуваемой воздушными потоками, нарушали царившую внизу священную, неземную тишину, и только время от времени знойный ветер проникал через ущелья в каньоны, зловеще завывая и посвистывая. Высоко в ослепительно голубом небе лениво кружила одинокая птица.

Шмария медленно повернулся спиной к ветру, оберегая глаза от летящих в воздухе песчинок. Теперь шагать стало легче, как будто невидимые руки подталкивали его в спину при каждом порыве.

Он принялся насвистывать себе под нос. Его товарищи по Эйн Шмона устроят ему скандал по возвращении – уже трое суток он бродит здесь один. А ведь сам установил твердое правило, согласно которому никто не должен ходить в одиночку.

Шмария ухмыльнулся. Что положено пастве, не всегда положено пастырю. Тот, кто устанавливает правила, имеет право нарушать их. Кроме того, они должны быть благодарны ему за это. Когда он расскажет им о своих открытиях, им придется перестать жаловаться и начать благодарить его. Как раз в самый тяжелый момент для нарождающегося кибуца результаты его поисков решают самую насущную проблему.

Колодец, бывший первоначальной целью их похода в пустыню, начал истощаться, вызывая панику. Теперь же, проявив немного смекалки и усердно работая, с паническими настроениями можно будет покончить навсегда. На полпути к вершине утеса – с северной его стороны – глубоко в расселине он обнаружил хороший источник, выносящий ручей кристально чистой, искрящейся воды, пробивающейся из глубины скальных пород и стекающей вниз в глубокий бассейн, образованный самой природой у подножия, где, по всей видимости, существовали подземные воды. Обнаружил Шмария его не столько с помощью зрения, сколько с помощью слуха. Именно по этой причине он никого не захотел брать с собой. Ничто не должно было отвлекать его внимания. Разговор, шум шагов и даже человеческое дыхание могли заглушить едва слышное журчание воды. Он пошел сюда в одиночку, и сама тишина привела его в нужное место. Единственным обстоятельством, омрачавшим охватившее его радостное возбуждение, была деревянная нога – если бы не она, то можно было бы спуститься и исследовать все внизу. Впрочем, любой молодой парень из кибуца сделает это с легкостью. С посторонней помощью он сам сможет спуститься туда, заложить взрывчатку и взорвать скалистую стену, мешающую ручью превратиться в поток. Затем посредством трубопровода живительную влагу можно отвести через пятимильный участок пустыни, отделяющий источник от Эйн Шмона. Найденный им источник не просто заменит собой старый колодец: он сделает его безнадежно ненужным. Вода здесь чистая, и, судя по всему, запасы ее неистощимы. Она вольет новую жизнь в Эйн Шмона, и растрескавшаяся пустыня превратится в цветущую землю на многие сотни лет вперед. Он был очень доволен собой.

Шмария захромал вперед, волоча деревянную ногу. Самый край утеса был уже совсем рядом – вот и место, где он взобрался на вершину.

Широко расставив ноги, он наклонился и посмотрел вниз. Ироническая усмешка появилась у него на лице: спускаться будет намного труднее, чем карабкаться наверх.

Он лег на скалу и подполз к самому краю. Внизу выходы скальных пород, подобно языческим алтарям, казалось, хищно поджидали свои жертвы.

Осторожно и очень медленно Шмария начал спуск.

На лбу его вздулись вены и выступили капли пота – скорее от страха, чем от усталости. Достаточно неправильно поставить ногу или опереться на непрочный выступ, и… Лучше не думать об этом. Нельзя рассеивать внимание, нужно преследовать одну-единственную цель: добраться до подножия. Все остальное не имеет значения.

Оскальзываясь и обдирая руки об острые выступы скал, он продолжал медленно спускаться. Постепенно, дюйм за дюймом, а затем и фут за футом, земля приближалась.

Кровь забурлила в нем от предчувствия успеха. Здесь было опасно, но это и есть настоящая жизнь. Он смеялся прямо в лицо смерти.

Шмария и думать забыл про свою деревянную ногу. Прильнув к мощной груди утеса, он чувствовал необычайный прилив сил. Он пришел сюда побеждать и выйдет отсюда победителем. Он, Шмария Боралеви, был один на один с силами природы, и его увечье уже было не в счет. Сейчас он полностью владел своим телом, чувствуя, как адреналин растекается по жилам.

Срывающиеся вниз камешки, казалось, пели при падении. Неожиданно выступ, за который он ухватился правой рукой, откололся от скалы. Издав едва слышный возглас удивления, он на мгновение – показавшееся ему вечностью – повис на левой руке, а затем сорвался вниз навстречу сильному потоку воздуха, вниз – в никуда.

«Аллах акбар…» Велик Господь…

Напевный голос муэдзина плыл над небольшим оазисом, в котором расположилась арабская деревня Аль-Найяф. Те жители деревни, которых молитва застала вне дома, упали на колени и обратили взор к огромному красному солнцу, садившемуся за горизонт где-то там, далеко, где была Мекка. Внутри домов правоверные уже успели развернуть свои драгоценные молитвенные коврики и били низкие поклоны, вторя молитве.

«…A shhadu allaa ilaha ilia llah…»

Мощным напевом молитва поднималась над крошечными каменными домиками, над полями, загонами для верблюдов, устроенными бедуинами, расставившими свои шатры из козьей шерсти вблизи оазиса, и над «Корией» – огромным старинным водяным колесом, забирающим своими пригоршнями драгоценную влагу из пруда и подающим ее в ирригационные арыки, служащие для полива близлежащих полей. Только скрип деревянного колеса да беспокойные движения домашних животных нарушали благоговейную атмосферу, царившую над оазисом во время вечерней молитвы.

Как только последний мелодичный отголосок молитвы растаял в сумерках, Наймуддин Аль-Амир поднялся на ноги, стряхнул песок со своего балахона и поспешил домой.

В свои сорок три года он был высоким, импозантным мужчиной, с пышной черной бородой, густыми усами и крючковатым ястребиным носом. Он обозрел оазис и окружающие его поля взглядом одобрения и удовлетворения, каким, наверное, смотрели на них в свое время библейские пророки. Взгляд у него был острый и умный; длинный черный балахон «бишт», облачавший его фигуру, был таким же, какие носили большинство его односельчан; однако отличительной чертой его облика была опрятность – голова обернута куском ткани с узором темно-бордового и черного цветов, а из-под него на плечи спускался отделанный бахромой серо-черный платок. Только самый важный человек в этом маленьком поселении мог позволить себе носить такие дорогие ткани.