Задумчиво помолчав, Инга спросила:

– У вас есть еще что-нибудь хорошее за меньшую сумму?

Тамара вновь еще жарче взмолилась про себя. Ей просто необходимо было иметь это платье, эту экстравагантную фантазию, в которой она выглядела и чувствовала себя красавицей. Сама мысль о том, чтобы расстаться с ним, была ей невыносима.

Продавщица покачала головой.

– Мне жаль, но это самое дешевое платье, уверяю вас.

Тамара, затаив дыхание, не сводила глаз с отраженного в зеркале лица Инги. Наступил решающий момент. Она увидела, как руки Инги крепко сжали сумку. Еще один плохой знак.

– Тамара, тебе оно нравится? – в конце концов мягко спросила немка.

Тамара быстро кивнула головой, не в силах выговорить ни слова.

– Тогда ты получишь свое глассное платье, – объявила Инга, на которую сразу же обрушились счастливые объятия и шумные поцелуи.

– Проклятье! – жалобно взвыла Тамара при виде непокорного локона, выбившегося из ее только что уложенных волос и спиралью спустившегося на середину лба. Она сердито зачесала его на место черепаховым гребнем. – Ну почему ему понадобилось вылезти именно сейчас?

Была уже почти половина седьмого, а она по-прежнему стояла у зеркала в ванной комнате с расческой в руке и торчащими, подобно иглам дикообраза, изо рта заколками для волос. Она стояла, завернувшись в простыню, чтобы на ее драгоценное новое платье не попали капли воды или случайные волоски, в который раз страстно мечтая о том, чтобы вместо этого испещренного, мутного, треснувшего зеркала у нее был настоящий туалетный столик с большим, хорошо освещенным зеркалом. Она готова была отдать за это все, что угодно.

Тамара снова провела расческой по волосам и покачала головой. Волнистые, до плеч, волосы, подпрыгивали столь же легко и естественно, как пружинки. Ага! Наконец-то! Несговорчивый локон был укрощен!

Она положила расческу, вытащила изо рта остальные заколки и, спустив с плеч простыню, скомкала ее и бросила под раковину. Затем, быстро растирая плечи и глядя на себя в зеркало, приняла несколько соблазнительных поз. Черт, до чего же холодно. Какой бы холодной ни была погода, ванная комната в принадлежащей Роланду Дж. Патерсону квартире никогда не отапливалась; и все же она была благодарна за то, что могла ею пользоваться.

– Он здесь! – в ванную ворвалась возбужденная Инга. – Я никогда не видела такого огромного автомобиля! – Она открыла рот от изумления, отступила назад, хлопнула перед собой руками и потрясла головой. – Du bist so schön! – не веря своим глазам, восхищенно воскликнула она, переходя на родной немецкий язык, как случалось всегда, если она была чем-то не в меру напугана или поражена. – So schön.

– Ты уверена, что я хорошо выгляжу? – обеспокоенно спросила Тамара. – Ты говоришь так не для того, чтобы сделать мне приятное?

Инга, улыбнувшись, покачала головой.

– Ja. Я уверена, – мягко проговорила она, глаза ее светились любовью. Она приложила ладонь к Тамариной щеке и печально покачала головой. – Mein Liebchen. Ты уже взрослая. Скоро Инга будет тебе не нужна.

– Неправда!

Не позволяя себе расчувствоваться, Инга отступила назад и грубовато сказала:

– Оставь все как есть. Я потом здесь приберусь. – Она сунула в руки Тамаре вязаную черную накидку. – Там холодно. Накинь ее на себя. – Она помолчала. – А теперь иди. Иди.

Тамара в последний раз повернулась к зеркалу и несколько раз ущипнула себя за щеки, чтобы на них появился здоровый румянец.

– Прекрати. – Инга мягко отвела ее руки в стороны. – Ты что, хочешь, чтобы на твоем лице остались красные следы? Достаточно.

Тамара легко сбежала вниз по крутым ступенькам, одной рукой держась за перила, а другой неся за собой вязаную накидку.

Ожидая ее у подножия лестницы, Луис Зиолко поднес горящую спичку к толстой сигаре марки «Белинда» и несколько раз глубоко затянулся. Заслышав ее шаги, он взглянул вверх сквозь голубое облако дыма. Боже Всемогущий! Спичка выпала у него из рук. Он почувствовал, как болезненно, словно от сильного удара, напряглись все мускулы у него внутри. Что с ней? Разве она не понимает, что нельзя так вызывающе сексуально оголяться? Неужели ей и в голову не пришло, что этот присобранный на бедрах атлас облегает их с таким… с таким бесстыдством, а этот бант сбоку просто приглашает неприличные взгляды пробежать по ее безупречным, восхитительным ножкам? Разве она не знает, что ее полностью скрытая платьем грудь просто умоляет, чтобы кто-то сорвал его и освободил ее? А этот соблазнительный жемчуг – такой мастерски изысканный скромный мазок, но какую же смуту он сеет в душе, как противоречит ее непристойной чувственности.

Вдруг его как молнией ударило. Сначала в кафе, а потом на кинопробе он видел роскошную девушку, но сейчас по лестнице к нему спускалась не девушка. Вовсе нет. Это была женщина, холеная, уверенная в себе, стройная сирена, самая настоящая звезда. Ну и выход!

– Будь я проклят! – пробормотал Зиолко себе под нос.

При виде него Тамара перешла на размеренный величественный шаг и улыбнулась.

– Я опоздала? – спросила она своим гортанным незабываемым голосом, от которого по его телу побежали мурашки.

– Н-нет, ты не опоздала… – Он шагнул вперед и, схватив ее руку, неуклюже поднес к тубам. – …ты прекрасна, принцесса.

Она покраснела от удовольствия, а он, взяв из ее рук накидку и заботливо накинув ей на плечи, мысленно нахмурился. Он никогда не испытывал ничего подобного… почему же сейчас его обуревают такие непривычные чувства?

Шофер мягко захлопнул заднюю дверцу за усевшимся рядом с Тамарой Зиолко и, обогнув машину, прошел вперед на отделенное от салона водительское место. Тамара услышала урчание мотора, и огромный автомобиль, величаво тронувшись с места, так плавно понесся по дороге, что, казалось, он летит по воздуху. Сидящий рядом с Тамарой Зиолко развернул покрывало из леопардовой шкуры и прикрыл им ее ноги.

– Гммм, – было все, что она смогла сказать, благодарно улыбнулась ему и забилась в дальний угол, не замечая, что он разглядывает ее с таким же острым, зачарованным удивлением, с каким она смотрела на редкий мех. Тамара погладила его мягкий, гладкий, пятнистый ворс длинными наманикюренными пальцами. Как тепло и удивительно хорошо она себя чувствовала!

«Как бы я хотела иметь все это, – мечтательно подумала она. – Вот это жизнь! В такой обстановке чувствуешь себя непобедимой, полной жизни! – Она глубоко вздохнула. – Как легко привыкнуть к этому».

«Дюсенберг» взбирался по извилистым, обсаженным деревьями дорогам вверх на Беверли-Хиллз. В залитое дождем окно Тамара иногда мельком видела огни, светящиеся в огромных уединенных особняках, принадлежащих кинематографической элите. Она впервые попала сюда и была взволнована до глубины души. Ей всегда страшно хотелось своими собственными глазами увидеть Беверли-Хиллз, но до сего момента он являлся частью того призрачно-недостижимого мира, который был знаком ей лишь по журналам. Хотя она никогда прежде не видела его, но знала о нем все. Да и кто его не знал? Для большинства людей он по-прежнему оставался обособленным от Лос-Анджелеса организмом, неплотно заселенной дикой местностью, где можно было спокойно наслаждаться уединением и при этом не слишком ревностно охранять его, и где изредка можно было увидеть случайного оленя или волка. Ей было известно, что по иронии судьбы возникновение этой колонии было вынужденным следствием притока людей, принадлежащих к миру кино. Кинозвезды и промышленные магнаты, на которых лос-анджелесская старая гвардия смотрела свысока и считала выскочками-нуворишами, в лучшем случае, или исчадиями ада, в худшем, были вынуждены обосноваться здесь, вдали от аристократических районов, в горах, где прежде не согласился бы поселиться ни один здравомыслящий человек. Эти приезжие методично создавали свое собственное позолоченное гетто.

– Как здесь, должно быть, красиво днем! – стараясь скрыть свое возбуждение, восхищалась Тамара, проезжая мимо целых акров темной нетронутой земли, которые составляли пустые пространства между редкими домами. – Кажется, мы выехали за пределы города, оставив его далеко позади. Зиолко кивнул.