«Как огромен его гроб!» — стучит в висках.

Слезы подкатываются к горлу. Он почувствовал себя маленькой белой частичкой, потерянной где-то в складках одежды Давида. И внезапно… пришло успокоение. Покой. Скрыться! Спрятаться в объятьях титанического отца!

Острый локоть матери толкает его в ребро. Он слышит ее властный шепот в ухе.

— Веди себя как подобает мужчине!

Он смотрит на ее точеный каменный профиль, кроваво-красные поджатые губы. Мать бесстрастна.

Всхлипывания и рыдания вносят диссонанс в мрачную торжественность прощания. Это Ависага плачет, припав к помосту, на котором стоит гроб.

— Уберите ее! — вскипает Вирсавия. — Какой стыд!

Двое мужчин почти выносят девушку из зала.

— Она горюет, — говорит Соломон, не глядя на мать.

— Как она посмела явиться?! — не успокаивается Вирсавия.

— Она любила отца…

Вирсавия разворачивает к себе сына. Если бы не гости, он получил бы пощечину.

— Никогда не смей забывать, что все получил благодаря мне. Я тебя родила. Отстояла твои права. У тебя много братьев, Соломон. Не забывай об этом. Твой отец всю жизнь был так любвеобилен, что наследники сейчас посыплются, как…

— Прости, мама.

Соломон взял ее за руку. Рука матери — холодная, твердая, с острыми безупречными ногтями. Рука отца была совсем другой — большой, мягкой, теплой…

— Моя жизнь — война! Ты никогда не думал о том, кем бы был, не старайся я обеспечить твое будущее? И как ты платишь мне? Твой отец был развратен, но велик! Никто не мог противиться его власти. Он получал желаемое любой ценой! Не считаясь ни с кем! А ты? Отдаешь девке, которая обслужила бы тебя и так, дом, депозит на такую сумму, что можно жить до конца жизни, не работая! Все, чем ты владеешь, — это моя кровь, мои страдания, моя борьба! Ахиноама, Авигея, Маааха, Аггифа, Авитала, Эгла, Рицпа! Это только законные жены твоего отца! Что он им дал? Ничего. Они приходили и уходили, и он не заботился о них более. Все досталось тебе! Я боролась всю жизнь! Эти стервы были отнюдь не так глупы! Соломон… — Вирсавия обхватила голову сына костлявыми, морщинистыми руками. — Неужели ты допустишь, чтобы женщина, всю свою жизнь посвятившая тебе, тебе одному, сожалела? Я прошу тебя, будь разумнее… Неужели тебе меня не жаль…

— Прости, мама… — Соломон опустился на колени перед матерью, обхватив ее руками. Твердое, неженское тело Вирсавии отчетливо ощущалось под одеждой.

— Объясни мне, объясни мне, что, что вы находите в этой… дуре? — Вирсавия тяжело опустилась в кресло.

Соломон молчал.

— Ну скажи мне. Почему? Почему сначала твой отец на старости лет… Потом ты… Я не понимаю! — Вирсавия приподнимала брови, глядя в окно, и трясла морщинистым лицом. Морщин у нее было мало, но все очень глубокие. Три морщины между бровями, две симметричные вокруг носа, плавно переходившие в линии вокруг рта. Тонкие красные губы матери с годами проваливались все больше и больше, и теперь только тоненькая багрово-красная линия обозначала ее рот.

— Она любит… — беззвучно пошевелил губами Соломон.

— Что? — Вирсавия услышала, услышала каким-то внутренним слухом. — Она любит?! Да она же шлюха! ОНА ЛЮБИТ ВСЯКОГО, КТО ПЛАТИТ! Шлюха! Правда, чертовски дорогая! Не много ли с одной семьи для нее?! — Вирсавия вся кипела. — Если каждый раз ее раздвинутые ноги будут обходиться мне… нам… в такую сумму! Соломон, я запрещаю! Ты слышишь?! Я запрещаю тебе ходить к этой женщине!! — Вирсавия гневно топнула ногой.

— Мама… Я… — «больше не буду» уже было сорвалось с его губ, но в этот момент Соломон увидел себя в зеркале, висящем напротив, высокого, ссутулившегося, втянувшего голову в плечи, разве это сын Давида? — Мама! Мне кажется, это уже несколько неуместно с твоей стороны — указывать мне, с кем я могу спать, а с кем нет! — Соломон повернулся на каблуках и вышел с царственно расправленными плечами.

Прошлую ночь он был у Ависаги. Она была в том же уродливом черном наряде, который ей совершенно не шел. Малюсенькая темная комнатка с окнами во двор-колодец, общая кухня, белье, тараканы… У нее нет своих средств… Давид взял ее к себе совсем юной, минуло пять лет… что она теперь будет делать?..

— Люби меня, Ависага, — хриплым, задыхающимся голосом просил он. Не дожидаясь ответа, стягивая с нее черные тряпки, припадая губами к открывающимся участкам восхитительного тела. Длинные стройные ноги с отчетливо проступающими мускулами, плоский живот с тоненькой струйкой черных волосков, идущей от пупка к… Соломон прижал ее всем телом к полу, ощутив давление ее ребер, выступающих вперед. Ее руки были откинуты назад, маленькая грудь казалась совсем плоской. Соломон ласкал языком эти твердые небольшие сосочки.

— Ависага… — Соломон ощутил приятное томление, которое поднималось все выше и выше, заволакивая его глаза.

Внезапно она резко дернулась из-под него, сбросила на пол и села на кровать.

— Что? — туман еще не рассеялся перед глазами Соломона.

— Я тебе не игрушка! — Ависага отвернулась от него. — Думаешь, я тоже твое наследство? Я любила твоего отца! Я хотела быть с ним! Уходи! Сейчас. Немедленно!

Соломон прижался лбом к ее коленям. Призрак желанного возбуждения испарился.

— Пожалуйста, не гони меня… я сделаю все, что ты скажешь… Скажи мне, что ты хочешь? — эту фразу Соломон говорит ей уже пять лет. Когда она появилась в их доме, он приносил ей цветы, милые дурацкие безделушки. — Что ты хочешь?

— Уходи, Соломон! Я не желаю быть с тобой!

Соломон сел на полу. Головная боль упорно билась в лоб изнутри, словно птица о стекло.

— Ависага, не будь глупой, — его голос стал спокойным, твердым и уверенным. Она может отказать Соломону-мужчине, но не сыну и наследнику Давида. — Как ты будешь жить? Что ты умеешь делать? Скажи мне? Вот в этой клетушке, да? А кем пойдешь работать? Мужчины станут предлагать тебе деньги, и рано или поздно ты начнешь брать. Не отворачивайся. Это правда. Ты привыкла к хорошей жизни. Я дам тебе все. Больше, чем ты можешь себе представить. Не будь дурой! — Соломон сжал ее голову руками. Ависага не шевелилась. Он поцеловал ее в лоб, в нос, затем в губы.

Туман не появился вновь, но его член встал прямо. Соломон сделал все как надо. Он любил это тело без страсти, но с глубокой уверенностью и спокойствием. Синица в его руках билась и извивалась.

— О, Соломон… — Ависага прижалась к нему всем тонким, жестким телом. — Я… я тебя… люблю!

Соломон с удивлением посмотрел на нее. Он был удовлетворен. Но не как любовник… Скорее, как мастер, любующийся своей работой. Он зажег пламя любви в этой женщине… она любит его… Как отца.

— Ты любишь меня, как папу? — полушутливо, с улыбкой спросил он у нее.

Ависага посмотрела в его абсолютно серьезные глаза и ответила без тени сомнения и дрожи в голосе.

— Да.

В нотариальной конторе Соломон переписал на нее дом, который отец построил для встреч с ней. Счет, с которого он оплачивал ее расходы. Ависага посмотрела на него широкими, полными слез глазами.

— Но…

— Что? — очень по-деловому спросил ее Соломон.

— Но… ты лишь возвращаешь мне то, что и так мне принадлежит! То, что твой отец сделал для меня!

— Этого мало? — Соломон приподнял брови и слегка нахмурился.

— Это вы мне отдали бы и так!

Ависага выхватила у него бумаги и вышла. Соломон покрылся красной краской. Более дурацкой ситуации и представить себе нельзя. Служащие нотариальной конторы деликатно прятали улыбки, от чего розовели на глазах. Зато посетители не стеснялись — смеялись очень искренне и открыто. Пылая от стыда, Соломон выбежал.

— Ависага!

Та шла, не оборачиваясь, крепко прижимая к груди папку с бумагами, словно ребенка, которого у нее хотят отнять.

Соломон шел за ней, ускоряя шаг и окрикивая ее. Ависага побежала, кинулась через проезжую часть и успела запрыгнуть в трамвай. Поток автомобилей отрезал Соломона от нее. В это время нотариус, оформивший сделку, звонил его матери. Его распирало от гордости вечером, когда он рассказывал своей жене, что днем обслуживал Соломона, сына Давида, а затем говорил по телефону с самой Вирсавией — женой Давида. Может, они сделают его своим нотариусом?..