Таня поняла, что это и есть тот самый врач полярной станции, который помогает поселковой больнице. Врач был молодой, румяный, с крупными веснушками на лице и, как показалась Тане, весь какой-то смущающийся. Он снял шапку, и из-под нее высыпалась ярко-рыжая, прямо-таки огненная копна волос. Он ладонью примял ее.

— Познакомьтесь, моя подруга Таня, прилетела из Угольного, — представила Таню Лена.

— Павел, — сказал врач, улыбнувшись и не подавая руки.

А женщина принялась энергично трясти Тане руку, басовито говоря:

— Очень приятно познакомиться с судьей. Ты такая молодая — и уже начальство. Но теперь кругом в начальство молодежь ставят. — И лишь после этого назвалась: — Смолякова, Глафира Дмитриевна.

— Правду говорят, что на Севере ветер новости разносит, — усмехнулась Таня. — Я только прилетела, почти ни с кем не виделась, а вы уже знаете, кто я и что.

— А я Семечкина сейчас повстречала, говорит: «Вроде судья из района прилетела, мимо моих окон в школу прошла», — сказала Смолякова. — Я и догадалась.

— Разве Семечкин еще работает? — удивилась Таня. — В прошлом году он на материк уезжать собирался.

— А чем у нас против материка хуже? — хохотнула Смолякова. — Работа у него не пыльная, а зарплаты такой на материке не сыщешь.

Павел тщательно вымыл руки, достал из чемоданчика фонендоскоп, пошел вместе с Леной посмотреть Сережу и Анечку. Таня и Смолякова остались в кухне. Глафира Дмитриевна уселась на Ленину кровать, надорвала пачку «Беломора», протянула Тане.

— Куришь?

— Нет, спасибо.

— Правильно. Десять лет жизни сохранишь, — сказала она и закурила. Потом спросила: — Ты давно на Севере?

— Два года.

— Мало. А я десять. И уезжать не собираемся.

— Нравится? — спросила Таня, чтобы как-то поддержать разговор.

— Нравится — не нравится, а жить надо. У меня муж строитель, — выпуская дым, ответила она. И добавила: — Главбух стройконторы. — Затянулась и снова сказала: — Привыкли. В Светлом уже третий год сидим.

Смолякова держалась с Таней панибратски и несколько покровительственно, но Таня успела заметить, что точно так же она держится и с Леной, и с Павлом.

«Вот так бой-баба», — подумала о ней Таня.

Вернулись Павел и Лена.

— Ну, что там? — спросила Смолякова.

— Ничего опасного. У девочки болезнь протекает нормально, — сказал Павел. — А Сереже с утра будем вводить пенициллин. Острая форма. Я пришлю сестру из санчасти. — он положил в чемоданчик фонендоскоп, взялся за ручку чемоданчика.

— Вы что, уходите? — грустно спросила Лена. — Оставайтесь с нами ужинать.

— Да нет… Знаете, я… А впрочем… — отчего-то замялся он.

— Оставайся, чего уж, — сказала ему Смолякова. И усмехнулась: — В случае чего — меня в свидетели выставишь.

Павел смутился еще больше, покраснел и сказал:

— Вы так говорите, Глафира Дмитриевна, будто я в самом деле чего-то боюсь.

— А то нет? — возразила она. И добавила: — А я Марину не осуждаю. За вашим братом глаз да глаз нужен.

— Думайте как знаете, — сказал Павел и как-то неловко взглянул на Лену, точно извинялся за этот разговор. И тут же решил: — Нет, я все-таки пойду.

— Ну, дело хозяйское, — покровительственно ответила Смолякова.

Когда Павел ушел, Таня взглянула на Лену и по выражению ее сникшего лица поняла, что Лена очень хотела, чтобы Павел остался.

Ужинали молча. Когда пили чай, Смолякова спросила Таню:

— А ты кого у нас судить собираешься?

— У вас никого, этот человек в Белом Мысе живет. Копылов. Может, слышали?

— Копылов? Не знаю, — ответила она с таким видом, словно сама чрезмерно удивилась, что не знает этого Копылова. Потом сказала, шумно прихлебывая чай из блюдца. — А вот историю одну в этом Белом Мысе знаю. Ты слышала, Елена Андреевна? Там кто-то из Татьяниных коллег опростоволосился. Кажется, сам судья.

— Судья? А что случилось? — спросила Таня.

— Стыд случился, — ответила Смолякова. — Учительнице той пришлось из района уехать.

— Какой учительнице? — не поняла Таня.

— Той самой. Да ты что, не понимаешь? Я ведь тебе говорю — от стыда она уехала. А с судьи того, что с гуся вода.

— Не может быть, — не поверила Таня. — Я бы что-то, да слышала.

— То давно было, года три назад.

— Все равно не верю. Я бывшего судью хорошо знала.

— Да это, наверно, выдумки, — вмешалась Лена. — Я, например, тоже не слышала.

— Какие там выдумки, — возразила Смолякова. — Все так и было, как говорю.

Лена обошла комнаты. Ребята спали. В доме стояла тишина. Вернувшись на кухню, она сказал Смоляковой:

— Сегодня спокойно. Может, вы домой пойдете? Я здесь лягу, а в случае чего поднимусь.

— Не выдумывай. — ответила Смолякова. — Ты вчера ночь не спала, дежурила, а сегодня моя очередь. У зоотехника вдвоем и поспите.

Лена не стала настаивать.

Было четверть второго, когда они вошли в дом зоотехника. В плите еще горел засыпанный с вечера уголь, было тепло. Они сняли валенки, поставили их на лежанку сушиться и побежали по ледяному полу в боковую комнатушку. Улеглись вдвоем на широкой кровати.

— Лена, ты ничего не хочешь мне рассказать? — спросила Таня.

— Ты о Смоляковой? — живо отозвалась Лена.

— Да нет, не о ней. Я думала, ты о Павле что-то хочешь сказать.

— О Павле?.. А что о нем?.. — попробовала удивиться Лена, но удивления не получилось. Видно, она сама поняла это и умолкла.

— Ладно, Ленка, не хочешь — не говори, — сказала Таня. — Я и так все поняла.

Лена тихонько вздохнула, сказала:

— Да, он мне нравится… Но ты же слышала…

— Слышала. Есть жена, которой он боится, — насмешливо сказала Таня.

— Он не боится… Просто знает ее характер и не хочет скандалов…

— Ох, Ленка, Ленка! — сказала Таня таким тоном, точно была на сто лет старше ее и на десять жизней мудрее. — Если хочешь знать, он мне мямлей показался. Амеба какая-то.

Лена ответила не сразу.

— Нет, ты не права, он порядочный и добрый человек, — помолчав, негромко сказала она. — Во всяком случае, порядочнее многих, кого я здесь знаю. Просто у него мягкий характер, он никого никогда не обидит.

— А я что говорю — бесхарактерная мямля. Это с первого взгляда видно, — сказала Таня. И добавила: — Ладно, давай спать.

На следующий день Таня снова пошла на почту. За перегородкой сидела знакомая по прошлому приезду женщина.

— Здравствуйте! — обрадовалась та, увидев Таню. — А вам две радиограммы есть. Значит, опять к нам?

— Опять к вам. Я думала, вы в отпуске или совсем уехали.

— Нет, у нас штат расширили, — охотно объяснила женщина. — Была одна — стало две. Корреспонденции прибавляется, и мы растем. — Она подала Тане заклеенные по всем правилам бланки.

Одна радиограмма была из Угольного, другая — из Белого Мыса.

Первую Таня здесь читать не стала, поняв, что она от Кости, а вторую вскрыла.

Радиограмма была предельно краткая. «Светлое. Почта. Нарсудье. Вторник выезжаю. Копылов».

Женщина знала, кто такая Таня и зачем она явилась в Светлое (в прошлом году она тоже принимала у нее радиограммы в Белый Мыс), поэтому сказала:

— А Копылов зимой приезжал все-таки. Месяца через два после вас. Отправлял самолетами пушнину. Симпатичный человек.

— Чем же он симпатичный? — усмехнулась Таня.

— Да так. Придет радиограммы давать — веселый, шутит. Он их десятками посылал получателям.

— Правильно, — снова усмехнулась Таня. — Раз я уехала, можно было веселиться.

Они поговорили еще о том о сем, больше о гриппе, который невесть откуда взялся в поселке, и Таня ушла.

На крыльце она остановилась, быстро прочитала Костину радиограмму:

«Танюша Калерия Марковна говорит ты просидишь Светлом месяц 10-го там отчетно-выборное. 9-го прилечу Все что хочу сказать ты знаешь Сейчас могу писать километрами но все слова оставлю до встречи Светлом Жди Буду Твой Костя».

Однако радиограмма не обрадовала ее. Наоборот, ей стало неприятно, даже стыдно за себя и за Костю, когда она подумала, что женщина на почте принимала радиограмму и, конечно же, знает ее содержание.