Она скомкала бланк и сунула его в карман пальто.

Чувство неловкости и досады не покидало ее всю дорогу, пока она шла в поссовет.

Председатель поссовета Семечкин был на месте. Сидел за столом и листал какую-то папку с бумагами. Когда Таня вошла, ей показалось, что она и вчера, и позавчера, и каждый день, с тех пор как познакомилась с Семечкиным, видела его за этим столом и в этой же позе. Он поднял от бумаг сонное лицо и без всякого выражения посмотрел на Таню.

— А-а, это вы, — сказал он таким тоном, словно она зашла к нему из соседней комнаты, где он постоянно ее видел. — Ну-ну…

Таня не удивилась такому приему, так как хорошо знала Семечкина. Он и в прошлый приезд потряс ее своей убийственной флегматичностью. Как мог этот полуграмотный человек занимать пост председателя поссовета?

— Ну-ну, — повторил Семечкин, и это «ну-ну» означало, что Таня может присаживаться и что он готов ее выслушать.

Она присела и, вздохнув, приступила к делу. Прошло немало времени, прежде чем ей удалось вытянуть из Семечкина более или менее вразумительные и определенные ответы, то есть узнать то, что ее интересовало. Из четырех народных заседателей один уехал по делам в тундру, а трое находились в поселке, и их можно было в любую минуту вызвать. Вести протокол судебного заседания могла секретарь поссовета Катюша Рультына, только надо было с ней предварительно договориться. Можно было бы сейчас, но Катюша ушла в правление колхоза, а когда вернется, Семечкин не знает. Ему было все равно, где Таня будет проводить судебное заседание. Хочет — в клубе, только надо накануне хорошенько натопить печки, хочет — в его кабинете. Таня выбрала кабинет, поскольку считала, что дело Копылова особого внимания не привлечет и те немногие, кто пожелает послушать, смогут вполне поместиться в кабинете.

Устав от разговора с Таней, Семечкин широко зевнул и сонно сказал:

— Надо его засудить пошибче. Он тут приезжал зимой, я навел кой-какие справки. Темная картина получается.

— А что такое? — спросила Таня.

— Шашни крутил, любовницей обзавелся, отседова и растрата. Откедова ж еще?

— Ну, это одно другого не касается, — твердо сказала Таня.

— Касается, — снова зевнул Семечкин. — Шашни надо пресекать, а не попустиль… попускаль… — запутался он в длинном слове и, не совладав с ним, закончил: — А не попускательствовать. А по моему мнению, получается, бабник он и ворюга.

Уходя, Таня спросила, сколько времени займет у Копылова дорога.

— Во вторник, значица, завтра, выедет — в середу будет, — ответил Семечкин, глядя мимо Тани ничего не выражающими глазами. И сонно забубнил: — Я там не бывал, дороги не знаю. Слыхал, дорога голая, пурги с осени до весны метут. На двести километров — одна избушка. Со вторника на середу там переночует, в середу к вечеру будет. Сам я на материк собираюсь, так что в Белый Мыс не наезжал…

Семечкин еще говорил бы и говорил, монотонно выталкивая из себя слова, если бы Таня не решилась его перебить.

— Спасибо, я все поняла. До свидания.

«Ну, кто их выбирает, этих Семечкиных, кто рекомендует?» — с досадой спрашивала она себя.

Она знала, что рекомендует райисполком, и потому с грустью подумала о его председателе:

«Ведь не глупый же человек Андросов, неужели не понимает? Или не бывал здесь никогда, не видел?»

Идти в пустой дом зоотехника и одиноко сидеть там ей не хотелось, и она пошла к Лене.

В коридоре никого не было. Все двери в комнаты закрыты. За ними тоже тишина. Но одна из дверей все же отворилась. В коридор вышла низенькая черненькая женщина с книжкой в руке, закрыла за собой двери в комнату. Но двери тут же приоткрылись, выглянули две девочки в длинных нижних рубашках, хихикнули, переглянулись и исчезли.

— Здравствуйте. Вы Татьяна Сергеевна? Я вас сразу узнала, мне Какля говорил, — улыбаясь, сказала она, подходя к Тане. — Елена Андреевна на уроках, но вы раздевайтесь, посидите с нами, мы «Школу над морем» читаем.

Таня сразу догадалась, что это жена Антона Какли, та самая воспитательница интерната, которая играет с ребятами в «квачика». Она уже собралась снять пальто и остаться, но потом подумала, что ей не хочется слушать «Школу над морем», а ребятам хочется и что вообще она сейчас здесь лишняя.

— Нет, я на минутку зашла, у меня еще дела, — сказала Таня.

— Но вы приходите. Обязательно. Хорошо? — настойчиво просила жена Какли.

— Обязательно! — пообещала Таня и ушла.

Она решила сходить в магазин, купить чего-нибудь поесть.

На дворе быстро темнело. Зажглись фонари и окна в домах. Снег заискрился. По улице промчался парень на собачьей упряжке. Нарты раскачивались, пылили снегом. Из одного двора лениво вышла собака, нехотя тявкнула и снова побрела во двор. Больше до самого магазина Таня никого не встретила.

Продавщица, как и работница почты, тоже была знакомая. Она узнала Таню, и, так как в магазине, кроме их двоих, никого не было, они поговорили о том о сем, и опять-таки о гриппе, которого никогда не было в поселке и вдруг появился.

— А вы снова по тому же делу? — спросила продавщица.

— Снова, — сказала Таня, складывая в авоську свои покупки.

— А большая у него растрата? — полюбопытствовала продавщица.

— Как вам сказать… — уклонилась от прямого ответа Таня.

— Надо же! — покачала головой продавщица. И рассудительно сказала: — А все же и по виду есть в нем что-то такое. Он когда был зимой в поселке, я к нему приглядывалась. Придет, накупит всего, конфет дорогих, например, или шоколаду наберет, зыркнет на тебя и пошел себе молчком. По виду тоже человека раскусить можно, особенно если деньгами сорит.

— Да, возможно, — рассеянно согласилась Таня, расплачиваясь.

Она вышла на крыльцо и увидела Лену. Та быстро шла к магазину, размахивая портфелем. Таня остановилась, ожидая ее. Потом вместе, с Леной снова вернулась в магазин. Лена купила хлеба и пачку чая, и они вышли на улицу. Таня рассказала о встрече с Семечкиным и о радиограммах. Лена знала о ее отношениях с Костей и, услышав о радиограмме и о том, что он приедет, удивилась:

— Вы что же, помирились?

— Да как тебе сказать… Вообще, да.

— Странно.

— Почему странно?

— Да так, — неохотно ответила Лена.

— Ты чего такая хмурая? — спросила Таня.

— Я? Нет. Тебе кажется. Все нормально.

Но Таня уловила холодок в голосе Лены.

— Ты что, обижаешься? — напрямик спросила она. — Из-за Павла?

— Глупости, — сказала Лена.

— Разве я не могла высказать свое мнение?

— Конечно, могла…

— Нет, я вижу: ты обиделась.

— Ничего подобного.

— Ладно, а ночевать все-таки приходи.

— Конечно, — кивнула Лена. — Я немножко побуду с ребятами и прибегу.

Таня ждала ее весь вечер, но Лена так и не пришла.

«Обиделась, — теперь уже твердо решила Таня. — Вот и говори друзьям правду».

Среда прошла, за ней четверг — Копылов не приезжал. Каждый день Таня по нескольку раз заходила на почту и в поссовет, но никаких известий от него больше не поступало.

— Я вам что говорил? — бубнил в ответ на ее недоумение Семечкин. — Я вам говорил, что он за тип? Совсем он оттедова не поехал и не поедет. Какой ему резон? А может, в избушке пережидает. С другой стороны, дорога голая, пурга могла прихватить.

Таня попросила Семечкина связаться по радио с поссоветом Белого Мыса, надеясь хоть так что-нибудь узнать о Копылове.

— Ничего они вам такого на ваш счет не ответют, — равнодушно сказал Семечкин. — Ихний радист аппарат не бросит, в поссовет узнавать не пойдет. Не забудет, так к вечеру сходит, а завтра его другой раз вызывай. А забудет, так завтра обратно зазря выйдет.

— Все равно надо связаться, — упрямо настаивала Таня.

— Надо так надо, — сдался наконец Семечкин и нехотя взялся за телефонную трубку.

Он вызвал местную радиостанцию и долго, путано объяснял кому-то, зачем нужно связаться с Белым Мысом и что там нужно узнать. Таню раздражала его медлительность и бестолковость.