Но не прошло и получаса, как женщина, снова сняв трубку, сказала Тане:

— Идите сюда, Вуквутагин пришел.

Таня зашла за перегородку, присела у столика.

— Это товарищ Вуквутагин? Здравствуйте, — сказала она в трубку.

— Трастуй, — раздался совсем рядом густой, гортанный голос. — Вуквутагин на аппарат сидит, все слышит.

— Вас беспокоит судья Камфорова, — быстро заговорила Таня, словно боясь, что связь прервется. — Я вот по какому вопросу. Два года назад у вас проходила ревизия торговой базы и была вскрыта недостача в сумме…

— Никакой недостача нет, — перебил ее гортанный голос. — Мы делал второй ревизия.

— Знаю, знаю. Вы послали акт повторной ревизии в прокуратуру, но он почему-то не был получен, — поспешно сказала Таня.

— Я за твой пропажа отвечать не могу, — ответил голос в трубке. — Ты отвечать должен.

— Да, да, понимаю, — торопливо согласилась Таня и продолжала: — Я вас очень прошу: пришлите, пожалуйста, в нарсуд копию акта. Вы меня слышите? Поскольку акт пропал, пришлите в Угольный копию. А в Светлое дайте радиограмму, что была повторная ревизия и недостачи не обнаружено. Только заверьте печатью. Вы меня понимаете?

— Понимал, почему не понимал? — ответил гортанный, густой голос. — Завтра посылать буду.

— Нет-нет, пришлите, пожалуйста, сейчас же! Радиограмма нужна сейчас же!

— Сейчас присылать не буду, — спокойно ответил голос. — Сейчас поселок забой оленя делает, сейчас я на забой хожу. Завтра присылать буду.

— Послушайте, товарищ Вуквутагин, я вас очень прошу: радиограмма нужна сегодня, на сегодня назначен суд, — горячилась Таня. — Вы понимаете?..

Трубка не отвечала.

— Алло, алло!.. Вы меня слышите?..

Трубка кашлянула, потом сказала:

— Вуквутагин хорошо слышит, Вуквутагин дома спит — слышит, как волк на поселок идет. Это ты Миша Копылов судить хочешь?

— Да-да. Я же вам сказала, что я судья! — Таня обрадовалась, что наконец-то председатель поссовета понял ее.

— А что судить будешь? Пускай Миша твой глупый суд не ждет, пускай скоро Черный море едет. Ты мой голос понимал?

— Понимаю, но вы мне дайте радиограмму! — сказала Таня, теряя всякое терпение. — Договорились?

Трубка снова не отозвалась.

— Алло, алло!.. Товарищ Вуквутагин!..

— Сейчас буду посылать, — спокойно ответил Вуквутагин. — Акт сейчас посылать не могу, акт писать долго надо.

— Да, да, акт не к спеху. Давайте радиограмму, адресуйте на почту. Я жду. До свидания, — Таня облегченно вздохнула, положила на рычаг трубку.

Телефон тут же снова зазвенел, и женщина, взяв трубку, сказала:

— Поговорили, Сенечка, поговорили. Молодец, спасибо. — Потом спросила у Тани: — Выходит, у Копылова все в порядке?

— Все в порядке. Большое вам спасибо, — ответила Таня, отходя от столика, и сказала: — Пока придет радиограмма, я на аэродром схожу.

— Через час получите, — заверила женщина.

На улице за это время все изменилось. Темнота успела раствориться. Звезды притухли, луна упала за ближнюю сопку. Небо и воздух светлели тусклой серостью, точно это был не разгар дня, а густые сумерки, когда солнце давно ушло за горизонт, а ночь торопливо заглатывает последние остатки вечернего света.

И тем не менее это был день. Тот световой час дня, когда рассвет без солнца сливается с бессолнечным закатом, робко противясь полярной ночи.

В эти два-три часа суток все окружающее: дома, столбы, провода, нарты, опрокинутые у сараев вельботы, фигуры и лица людей — все принимает свои нормальные очертания.

Час назад в голове у Тани был такой сумбур, что, идя на почту, она решительно ничего не видела вокруг. Не заметила, что рассвет начал теснить ночь, не заметила, что во дворах и на улице хлопочут люди. Ей казалось, что и ночь растворилась только сейчас и люди только лишь сейчас высыпали из домов.

Вон озоруют мальчишки: положили на санки здоровенного пса, опутали его веревкой и с гиканьем тащат санки на сугроб. Пес визжит, барахтается, мальчишки гогочут, и видно, как блестят их угольные глаза, как горят щеки, а у самого малого видна даже примерзшая к носу сосулька.

Вот на крыше дома стоит мужчина в телогрейке, широченной лопатой сгребает вниз снег. И видно, что крыша на доме новая, что мужчина молод, что при дыхании изо рта его идет пар и что верхний угол лопаты отколот. В соседнем дворе старуха-чукчанка чистит на снегу огромную медвежью шкуру.

Из-за поворота выскакивает тракторишко, подминает гусеницами снег, ровняет сугробы. На узенькой улочке Таня жмется к заборчику, уступая трактору дорогу. За трактором на лыжах едет мальчишка, держась за веревку, привязанную к кабине. Трактор подпрыгивает, мальчишка, потеряв равновесие, падает, зарывается носом в снег, но тут же вскакивает, испуганно оглядывается.

Увидев в пяти шагах от себя Таню, улыбается.

— Трастуй, — говорит он, старательно выговаривая по-русски трудное для него слово. — Я тибя знаю!

— Откуда же ты меня знаешь? — улыбается Таня.

— Я у Лендревны хрип больной был! — теперь уже скороговоркой сообщает мальчишка.

— А, помню, помню, — говорит Таня, хотя вовсе не помнит его. — Значит, ты выздоровел?

— Я катаюсь! — гордо сообщает мальчишка и, потеряв вдруг всякий интерес к Тане, пускается догонять трактор.

Да, все видно сейчас, в этот час суток, когда день отвоевывает у ночи малость света. И все станет через час иным, трудно узнаваемым, когда снова загустеет чернота, высыплют звезды и медью взблеснет вверху луна.

Но тогда Таня уже вернется с аэродрома, узнав у диспетчера, что пассажирский самолет пойдет в Угольный лишь завтра вечером.

Получив радиограмму от Вуквутагина и окончательно убедившись, что для предания Копылова суду нет никаких оснований, Таня решила прекратить производством дело.

Единственным слушателем и зрителем судебного заседания, проходившего в кабинете Семечкина, был сам Семечкин. Устроившись на табуретке у порога, он топил печку и все время без надобности ворошил горевшие в ней поленья, звякая кочергой. Молоденькая эскимоска Катюша Рультына, секретарь поссовета, ставшая временно секретарем суда, отчего-то крайне смущалась и не поднимала глаз от ученической тетрадки, предназначенной для ведения протокола. Что касается народных заседателей, то оба они, пекарь Яковлев и счетовод колхоза Кипутка, с той минуты, как переступили порог поссовета, с нескрываемым любопытством разглядывали судью и подсудимого. Хотя они и были народными заседателями, но в их бытность в Светлом еще ни разу не вершился суд, поэтому все, что они видели и слышали, было им в новинку и весьма интересно.

В такой необычной обстановке, да еще потому, что она испытывала непроходящую неловкость перед Копыловым, Таня никак не могла вести заседание в той торжественной строгости и в том незыблемом порядке, которые следует знать и свято соблюдать каждому судье. И потому, выйдя с Яковлевым и Кипуткой из заседательской комнаты, а точнее из безоконной каморки, которая примыкала к кабинету Семечкина и в которой хранился поссоветовский архив, у Тани не хватило духу прибегнуть к требованию: «Встать, суд идет!» Это выглядело бы сейчас и напыщенно и нелепо. Оглашать решение следовало стоя, но, как только они вошли из каморки в кабинет, пекарь Яковлев, худощавый, чернявый, с усиками «а ля Чаплин» и моложавый счетовод Кипутка тотчас же уселись за стол Семечкина и у Тани опять не хватило решимости сказать им, что садиться в этот момент народным заседателям не положено, а положено стоять — одному слева, другому справа возле нее.

Однако, когда они вошли, Копылов без всяких напоминаний поднялся с табуретки, а когда Таня начала оглашать решение, встал и Семечкин и, опершись на кочергу, окаменел у порога.

— Ввиду того, что ревизионная комиссия, — скороговоркой, ни на кого не глядя, читала Таня решение, — при проверке материальных ценностей на торговой базе Белого Мыса допустила ошибку, исправленную затем повторной ревизией, которая не подтвердила недостачу, нет никаких оснований для предания Копылова Михаила Антоновича суду. В связи с изложенным и на основании радиограммы от девятого октября шестидесятого года, за номером тридцать дробь восемнадцать, присланной председателем поселкового Совета Белый Мыс Вуквутагиным и подписанной членами ревизионной комиссии Тынеску, Рынтытагиным и Волковым, суд постановляет: уголовное дело в отношении Копылова Михаила Антоновича дальнейшим производством прекратить.