Таня передохнула. У нее вдруг запершило в горле, она неловко кашлянула и, лишь теперь прямо взглянув на Копылова, сказала:

— Вам понятно? Суд не считает возможным привлекать вас к ответственности.

— Что и не требовалось доказывать, — буркнул Копылов и продолжал: — Уж если меня судить, так за то, что разбил рожу вашему следователю. Тут я полностью отвечаю.

— Какому следователю? — не поняла Таня. — При чем следователь?

— При том, что он отпетая сволочь, — усмехнулся Копылов. — Когда я ему помял кости, он не пикнул, а стоило мне уехать в тундру, он, скотина, заварил кашу с ревизией и состряпал это дельце.

«Ну, так нельзя, это слишком!» — вспыхнула Таня. И тут же постучала карандашом по столу, сказала строже и суше:

— Держитесь, пожалуйста, в рамках приличия.

— Я прилично, — буркнул он.

— Если вы хотите что-либо сказать по существу — пожалуйста.

— А я по существу, — возразил он. — Если ваш следователь допускает произвол, то будь он хоть папа римский, а суд обязан поставить его на место.

«Что он привязался к следователю, если ошиблась ревизия? И неужели он действительно дрался?» — недоуменно подумала Таня, а вслух сказала:

— Хорошо, следователь тоже, конечно, мог допустить ошибку, но это уже другая сторона дела.

— Какая ошибка? — нахмурился Копылов. — Чистой воды произвол, а чем это кончилось, мы знаем.

«Он видит, что я волнуюсь, и хочет меня позлить, — мелькнуло у Тани. — Он думает, что я… Нет, он думает, что все мы какие-то крючкотворы».

Меж тем Яковлев и Кипутка многозначительно переглянулись.

Яковлев, воспользовавшись Таниным молчанием, с любопытством спросил Копылова:

— Значит, ты этому следователю… того? А за что ты его?

Семечкин оторвался от кочерги, с интересом взглянул на Яковлева, на Копылова, поставил кочергу к печке, прошагал в неожиданно наступившей тишине к столу и уселся на свободный стул рядом с Кипуткой.

Копылов почему-то молчал, насупившись.

— Да за что ты его? — живо повторил Семечкин, забыв или не зная, что задавать вопросы подсудимому могут лишь судья или заседатели.

— Что ж, я могу сказать, — неохотно ответил наконец Копылов. — Причина в женщине.

«Вот оно!.. — мелькнуло тут же у Тани. — Значит, Семечкин был прав? Женщина все-таки замешана!..»

— Так, — многозначительно протянул Яковлев. — Понятно…

— Ну, ну, выкладывай, — снова нетерпеливо потребовал Семечкин.

Копылов нахмурился еще больше, потом так же нехотя сказал:

— А что выкладывать? Нахлестался ваш Седых, как скотина, спирту и полез к ней ночью в дом. Она, как назло, двери забыла на крючок взять. Вот и все.

— А ты сам откедова знал, что дверь на крючок не взята? — подозрительно спросил Семечкин.

— Потом узнал, когда она от него по снегу в одной рубашке убегала, — неприязненно ответил он Семечкину. И мягче добавил. — А она совсем еще девчонка…

— Вы любили ее? — чуть слышно спросила Катюша Рультына и, отчаянно покраснев, опустила в протокол глаза. Как и Семечкин, она не знала или забыла, что не вправе задавать вопросы.

— Это мое личное дело, — холодно ответил Михаил, глядя почему-то не на Катюшу, а на Таню.

Таня невольно потупилась.

— Хо-хо! — громко вздохнул молчавший до этого счетовод Кипутка. И нараспев проговорил. — Хорошо делал, когда такой бандит зуб бил, плохо делал, когда район не ехал, райком партия не писал. Надо ехать, всю правду говорить. Зачем раньше не ехал, зачем языком шевелить ленился?

— А следователь мне другое трепал, — прервал счетовода Семечкин. — Он тогда от нас в Угольный летел. Трепал, что тебя баба опутала, потому, мол, и растрата.

За столом стало шумно.

— Это когда же он летел? — спросил Яковлев.

— Почему я не видал? — спросил Кипутка.

— Я его помню, я ему на командировка печать ложила, — сказала Катюша.

— А как его фамилия? — добивался Яковлев.

— А черт его знает, — ответил Семечкин.

Таня слышала и не слышала, о чем они говорят.

«Да-да, это тот самый случай… Смолякова говорила, — мгновенно вспомнила она. — Не судья, а следователь. И не какой-то, а Седых… Потом отомстил ему, состряпал дело… Второй акт получил и уничтожил… Неужели мог?.. Конечно, мог, никакая почта не пропала… Не зря я сомневалась… Спихнул в суд, уехал из района… Ах, как подло все!..»

Ей вдруг стало так совестно за себя, так совестно перед всеми, кто был рядом, словно это не Седых, а она сама совершила какую-то мерзость, что она готова была провалиться сквозь землю. И, сгорая от стыда и неловкости, она сказала Копылову:

— Суд направит прокурору области частное определение с изложением всех фактов в отношении Седых. Я позабочусь, чтобы прокуратура обратила особое внимание на это определение. Думаю, что Седых получит по заслугам.

И она поспешила объявить заседание закрытым.

— Я свободен и могу идти? — не скрывая иронии, спросил тотчас же Копылов.

— Да-да, пожалуйста, — ответила она, не отрывая глаз от папки.

Он повернулся и молча вышел.

Семечкин, Яковлев и Кипутка тоже вскоре ушли. Семечкин был, на удивление, оживлен и вовсе не казался Тане таким сонным, как в прежние дни. Уходя, он сказал ей:

— Что я вам говорил? Говорил, что можно зазря человека посадить. На то и суд, чтоб выяснить.

Ничего похожего Семечкин не говорил, но, не желая спорить с ним, Таня сказала:

— Да, вы правильно говорили.

Уже из коридора до Тани донесся голос Семечкина, втолковывающего Яковлеву:

— Ты мне в своей пекарне чистку труб не тяни. Через тебя отправка сведеньев задерживается.

Ответа Яковлева Таня не расслышала.

«А все-таки я скажу в райисполкоме насчет Семечкина, — подумала она. — Пусть ему подыщут подходящую работу. Нельзя же так».

Больше часа она оставалась в поссовете, приводя в порядок бумаги и разбирая протокол, который у Катюши получился неразборчивым и чересчур коротким.

Складывая в портфель бумаги, она уронила на пол какую-то справку. Подняла, открыла папку, положила туда справку. Взгляд ее наткнулся на радиограмму: «Выехать на суд не могу Занят К тому же не считаю себя виновным». И еще одна радиограмма: «Быть не могу Уезжаю по делам тундру К тому же погода портится»… Вот они, эти «к тому же», любимые словечки Михаила! И вот почему, слыша их от него в избушке, она поймала себя на мысли, что они ей о чем-то напоминают. Выходит, они напоминали ей о его радиограммах.

Из поссовета она вышла вместе с Катюшей.

— Мне туда, — Катюша махнула рукой вправо. — А вам?

— А мне туда, — показала Таня влево.

— Не заблудитесь у нас? Хотите, провожу?

— Спасибо, не заблужусь.

— Тогда до свидания.

— До свидания.

Катюша пошла к центру поселка, и на улице в лад ее шагам тонко и певуче заскрипел снег.

Несколько минут Таня стояла в нерешительности, не зная, куда идти. Время еще было раннее, часов восемь вечера, и во всех без исключения домах светились огни. В каком-то ближнем дворе жалобно скулила собака.

«Пойду к Лене, она даже не знает, что я уезжала и вернулась, — подумала Таня. — А завтра улечу. Лена меня проводит».

И она медленно пошла по улице, так медленно, что даже снег не скрипел под ее ногами.

С ней происходило что-то непонятное. Несли бы кто-нибудь спросил сейчас, чем вызвано такое ее состояние, она вряд ли смогла вразумительно объяснить.

Первый дом за поворотом — дом зоотехника. Свет горит, желтеют затянутые морозом окна. Пятый дом — дом Лены. Там тоже светится.

У дома зоотехника Таня остановилась, услышав голос Копылова во дворе:

— Лапу!.. Полкан, лапу!.. Так, братец… Мерси…

Похоже, он запрягает собак. Значит, отгонит их сейчас в колхоз. В десять вечера на Москву будет рейсовый самолет. Это она тоже узнала у диспетчера. А может, он распрягает собак? Может, вернулся Тихон Миронович?..

Она не хотела заходить в этот дом, собиралась идти к Лене. И все же какая-то неведомая сила цепко ухватила ее за плечо и повела к калитке.