Обещанный город

Обещанный город

В ту ночь будут двое на одной постели: один возьмется, а другой оставится; Две будут молоть вместе: одна возьмется, а другая оставится; Двое будут на поле: один возьмется, а другой оставится.

Евангелие от Луки

***

Утро начиналось с уже привычной головной боли.

Пономарев с трудом заставил себя открыть глаза и подняться с неудобного дивана, из-за которого вечно затекала шея. Пошевелив плечами, Пономарев включил свет, кофеварку и, сощурившись, принялся искать на столе упаковку энерджи. Вспомнил, что вчера выпил последнюю, и тихо выругался себе под нос.

Дождавшись кофе, он закурил, с наслаждением втягивая в себя горький дым дешевых папирос, блок которых вчера ему сунули в качестве взятки. Царский дар по нынешним временам!

В кабинете стояла обманчивая тишина, нарушаемая только негромким гудением надрывающегося кондиционера. Спящие мониторы расслабленно подмигивали зелеными глазками контроллеров, на столе валялись бесчисленные папки бумаг и подшивки, лаковыми спинками поблескивали разноцветные телефоны. Звукоизолирующие стены и окна здания не пропускали ни аэромобильных гудков, ни охрипших голосов объявивших голодовку кандидатов наук, ни выкрикиваемых лозунгов забастовщиков, ни трехэтажных проклятий женщин из Сообщества Матерей. Илья знал: несмотря на то, что на часах всего четыре двадцать пять, все они по прежнему там, как и вчера, как и позавчера. Но думать о них не хотелось — в конце концов, так и умом можно тронуться. И вообще до начала рабочего дня у него еще есть чуть больше получаса.

Он выкинул вчерашнюю сорочку в урну для бумаг, распаковал новую и отправился в уборную чистить зубы и бриться.

Когда Пономарев повязывал себе галстук, затрещал переговорник. Илья нажал клавишу приема вызова, и из динамика раздался деланно бодрый голосок секретарши:

– Доброе утро, Илья Сергеевич! Я на месте.

– Здравствуйте, Милана. Соберите все новости и зайдите ко мне.

– Уже собрала.

– Умница. Я вас жду.

Она вошла в кабинет энергичной походкой, деловито цокая каблучками и сжимая наманикюренными пальчиками тонкий лист планшета. Как будто обычный рабочий день. Как будто завтра наступит точно так же, как и сегодня, и так будет всегда.

Хотя, пожалуй, в прежние времена Милана не носила таких декольтированных блузок. «Молодец, девчонка — отлично держится, позавидовать можно!» – подумал Пономарев, не без удовольствия окинув ее взглядом.

– Ну что там у нас за ночь произошло?

– Пришло сообщение с «Города–1». Господин президент требует объяснить задержку в заселении «Города–16». Мне составить отчет?

– Нет, я сам. Дальше?

– Новый теракт, на этот раз пострадал космопорт «Дельта».

– Черт знает что такое. Это же военный объект, со спецохраной и прочими прелестями!

– В докладе сказано, что как раз сотрудники охраны его и осуществили. Виновные казнены согласно указу о чрезвычайном положении в два ноль пять.

– Повреждения сильные?

– Да, выведена из строя контрольная система порта и уничтожена значительная площадь самого космодрома.

– Вызовите ко мне в девять ответственного по «Дельте».

– Хорошо.

– Дальше?

– Были поданы еще восемнадцать заявок на санкционированный митинг против классовой сегрегации в обществе.

– Отклонить. Нам и так достаточно пикетчиков.

– И последнее — того человек, которого вы искали, нашли и задержали этой ночью.

Пономарев сначала на секунду замер, словно не веря своим ушам, а потом удовлетворенно вздохнул и улыбнулся.

– Он...жив? Ну наконец-то! Первая приятная новость за всю прошедшую неделю. Распорядитесь немедленно доставить ко мне.

– Его привезут в течение часа. Что нибудь еще?

– Нет, на этом пока все, спасибо.

Милана вышла, оставляя после себя душистый шлейф сладковатого аромата духов. А Пономарев еще целые пять минут смотрел в одну точку, погруженный в свои мысли.

***

Тимофеев здорово сдал за те годы, что Пономарев его не видел.

Спина ссутулилась, живот округлился, некогда густая шевелюра поредела и стала пепельной, а вокруг глаз пролегла сеть глубоких морщин. Илья изучал давнего друга с придирчивостью сварливого родителя, несмотря на то, что был более чем на десять лет моложе.

– Отлично выглядишь, Илья Сергеич. И костюм, и кабинет, и секретарша тебе очень к лицу, – с ироничным прищуром сказал Тимофеев, глядя Пономареву в лицо.

– Ты меня еще на «вы» назови, – фыркнул тот в ответ.

– Ну откуда же мне знать, как к тебе обращаться? Когда мы виделись в последний раз, ты был простым чиновником, а я — лучшим нейрохирургом страны. А теперь ты поверенный президента по вопросу переселения по центральному региону, а я — заключенный, – Тимофеев поднял руки, демонстрируя на запястьях синяки от наручников.

Руки чудовищно тряслись.

Пономарев отвел глаза.

– Игорь, ты извини, что так получилось. Ребята немного перестарались... Пьешь?

– Паркинсон, – коротко ответил Тимофеев.

Илья тяжело вздохнул.

– Так вот почему ты перестал оперировать.

– Если бы мне сейчас довелось оперировать твоего сына, я бы его убил.

– Но ты спас ему жизнь много лет назад, и я перед тобой в неоплатном долгу.

Пономарев вынул из сейфа магнитный браслет и бросил на стол.

– Держи свой пропуск, и больше не теряй. Надень лучше сразу от греха подальше. Вылет сегодня в шестнадцать ноль ноль.

Тимофеев удивленно приподнял брови. Он ничуть не обрадовался, напротив, даже как–то помрачнел. Взял браслет, покрутил в руках.

– Откуда он у тебя?

– Сняли с мертвой суррогатки — она уже успела его активировать. Даже ты себе представить не можешь, чего стоило специалистам извлечь микроампулу из человеческой плоти, ничего не повредив!

– Мертвой?

– Придушили в какой-то подворотне. Может, где-то засветила браслет, а может, подельники. Тебе повезло — если бы полицейские не обнаружили ее тело и не идентифицировали пропуск, в такой сумятице она запросто могла бы очутиться на «Городе» вместо тебя. Не знаю уж, кто ей так удружил...

– Илюша, я сам отдал ей свой пропуск.

Тимофеев швырнул устройство обратно на стол.

– Я понимал, что риск велик, но попытаться все-таки стоило.

Прохоров минуту молчал, пытаясь подобрать слова. Потом потянулся за папиросой.

– Ты совсем с ума сошел? Ты хоть представляешь себе, чего мне стоило выбить его для тебя?

– Предпочел бы не знать.

– Это твоя благодарность?

– Я тебя ни о чем не просил.

– Ради какой-то суррогатки, которыми все пользуются и все брезгуют?!.

– Она не была суррогатной матерью. Оказывается, такие женщины еще встречаются.

Прохоров начал кое-что понимать.

– Это был твой ребенок?

– Нет.

Понимание снова рассыпалось в дым.

– Тогда какого черта, объясни мне!

– Илюша, посмотри на меня. Я — старая развалина. Я не смогу быть полезным для нового человечества. И потом я просто никуда не хочу лететь.

– Ты хочешь сдохнуть вместе с этой планетой? Ты хочешь остаться здесь один, и, когда всех вывезут...

– Всех не вывезут, – оборвал Илью Тимофеев, и мягко улыбнулся.

Прохоров дернулся, побледнел.

– Ты тоже наслушался идиотов-террористов?

– При чем здесь это? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: все население планеты невозможно перевезти на космические станции. Вы ведь только самым–самым позволяете брать с собой жен и детей — к счастью, среди них немного семейных. Про родителей, братьев и сестер даже разговора нет.

– Просто наиболее ценные...

– ...элементы общества будут вывезены в первую очередь, чтобы уменьшить процент возможного риска, а все остальные – потом? Да, я слушаю ленты новостей. Если бы люди не желали с такой страстью верить в вашу спасительную ложь, они бы сразу поняли всю ее нелепость. Нет-нет, ты не думай — я не собираюсь сеять смуту, выступать с лозунгами и что-то там еще. Вы все делаете рационально. Самые лучшие умы, самые сильные руки, самые талантливые мужчины и здоровые женщины — все правильно. Но мне-то там что делать?

Прохоров колебался. Он не знал, может ли говорить с давним другом начистоту, как раньше, когда они были уверены друг в друге, как в себе.

– Ты... Ты очень нужен нам. У тебя опыт, знания!

– Не больше, чем у вашей информационной системы. И к тому же... ну не могу я отсюда улететь. Не могу — и все тут. Здесь кости моих предков, здесь похоронена моя жена. Здесь — моя память, понимаешь? Я — приземленное существо, или, вернее, земное, во всех смыслах этого слова. Тут мои корни.

Илья стиснул виски руками.

– Ты что, не хочешь жить?

Тимофеев пожал плечами.

– Отчего же, хочу. Но еще я хочу с достоинством умереть — на родине, вместе с планетой, которая породила все, что мне в этой жизни дорого, включая меня самого.

– С достоинством? С достоинством борются, сопротивляются, а не умирают! – воскликнул Прохоров, вскакивая с места. Он распахнул окно и впустил в кабинет одуряющую жару раскаленного солнцем города, гул транспорта, визг и вопли людей, рыдания и проклятия.

– И кстати, интересно, где ты собрался найти такое место, где можно сейчас умереть с достоинством? Да они уже сейчас убивают, просто чтобы развлечься, воруют от страха и насилуют от бессилия!

Тимофеев кивнул.

– Да, я знаю. Я среди них живу, так что... Если ты все еще считаешь себя моим должником, окажи мне услугу? Дай мне аэромоб с фри-лицензией.

Илья сдался. Он закрыл окно и тяжело пустился в сове кресло, с печалью глядя на Тимофеева.

– Ну и куда ты полетишь? В пустыню Сахару?

– Смысл? Скоро она будет везде, пока будет... Нет, я хочу на Атос. Остров, где почти три тысячи лет никто не рождается, куда приходят умирать, и уж наверное знают, как встречать барышню с косой. Я мечтал там побывать с тех пор, как мать рассказала мне легенду о братстве семи старцев, которое отслужит последнюю литургию перед концом света.

– Что же не побывал?

– Я вырос и стал атеистом. Сейчас жалею.

– Да уж... Хорошо, я дам тебе дальнобойный аэромобиль. Езжай куда хочешь.