Пламя озаряло фигуру прорицательницы, как бы застывшей над костром. Она, ни разу не моргнув, глядела на пламя, причем лицо ее принимало то страдальческое, то радостное выражение.

Наконец дым рассеялся.

– Видела, все видела! – прошептала она и вдруг, будто приподнятая какою-то неведомой силой, быстро подошла к Избору.

Юноша с изумлением смотрел на нее.

Он даже и не подумал отшатнуться, когда старуха опустила свои костлявые руки ему на плечи, и с вниманием стал прислушиваться к ее отрывистому шепоту.

– Видела я в дыму будущего страну великую. Много городов в ней крепких и сильных. Богата и могуча эта страна, славнее всех она, сильнее всех она между остальными странами мира. И все, населяющие ее города и веси, довольны и счастливы!

Старуха остановилась, сняла руки с плеч Избора и, выпрямившись, громко воскликнула:

– Великое будущее у тебя, юноша! Такого никогда еще ни у кого не было и не будет! Слава, почести, власть ждут. Ты будешь повелителем той огромной страны, которую я видела. Солнце никогда не будет заходить в твоих владениях, и из рода в род будет увеличиваться твоя страна. Сотни лет будут править твои потомки, вооружаемые вечною славою, а имя твое перейдет в память всех городов во веки веков! Приветствую тебя, владыка полмира!

И она с этими словами низко-низко поклонилась Избору.

– Когда же это будет, матушка? – спросил юноша, пораженный загадочными словами.

– Когда ты будешь соколом! – ответила старуха и смолкла. 

Приильменскую славянщину постигла беда-напасть великая.

Точно волны морские по песчаной отмели, разлились дружины скандинавские по лицу земли славянской. Запылали ярким пламенем жалкие селенья. Где проходили скандинавы, там уже и следа жизни не оставалось – все стирали они с лица земли. Много было среди скандинавских дружин славянских варягов, шедших теперь с огнем и мечом на родину свою. Знали они все ее леса и дубравы и по таким дебрям, где, казалось, не было проходу ни конному, ни пешему, теперь совершенно свободно проходили целые отряды. Напрасно прятались в леса жители выжженных селений, напрасно закапывали они в землю все свои богатства – все находили скандинавы.

Славяне звали их варягами, потому что это наименование более им было знакомо и известно, и нашествие варягов было для них ужасным бедствием. Гневу богов приписывали они успехи чужеземцев, не подозревая даже, что главная их причина заключалась в тех славянских выходцах, прекрасно знавших край, которые шли вместе со скандинавами, да еще в той розни, какая царила на Ильмене не только что между отдельными племенами, но даже и родами.

Как ни храбры были отдельные славяне, их храбрость не могла отразить натиска грозного врага.

Ни один старейшина с берегов Ильменя не хотел покориться другому, каждый хотел идти во главе других, быть старшим; не было и тени согласия, царила рознь, и следствием этого были постоянные поражения. Норманнские дружины слишком хорошо были организованы, да и вооружение скандинавов было гораздо лучше славянского.

Было и еще одно обстоятельство, которое, как нельзя более, способствовало успеху варягов. Вел их в приильменскую страну не кто иной, как Избор.

На берегах Ильменя никто и не вспоминал о нем. Забыли его совсем, да и кто бы мог подумать, что во главе варяжских дружин стоит изгнанник, столь жестоко отвергнутый родиной.

Избор не потерял в Скандинавии даром времени. Он в Уппсале радушно был принят королем Бьёрном и скоро сумел показать себя таким храбрецом, что его имя с уважением стало произноситься на фьордах. Мало того, выходцы из славянщины, поселившиеся на полуострове Рослагене и называвшиеся, в отличие от других, варяго-россами, скоро признали его своим вождем. Избор, таким образом, стал по положению своему равным конунгам Скандинавии, а когда престарелый Бьёрн выдал за него дочь свою Эфанду, многие думали, что славянский выходец будет наследником конунга.

Но не того жаждал Избор.

Он не забыл своей клятвы и лишь только укрепил свое положение, поднял норманнов и варягов к походу на Приильменье.

Поход обещал богатую добычу.

Пикты, саксы и даже франки были истощены частыми набегами норманнов, Приильменье же никогда не видело их у себя иначе, как с самыми дружелюбными намерениями.

Вот теперь и пришлось встретить приильменцам «гостей».

Наступил 850 год – первый, отмеченный на скрижалях нашей истории. Быстро достигли победоносные варяжские дружины Ильменя. Пал под их натиском Новгород. Овладев им, рассыпались варяги по берегам великого славянского озера, грабя прибрежные селения и выжигая их.

Вадим, ставший после смерти отца старейшиной своего рода, храбро защищался на берегах Ильменя, но, конечно, не мог сдержать натиск северных удальцов.

День быстро близился к вечеру. Красные, как зарево, облака стояли на небе. Густой дым столбом поднимался над тем местом, где еще недавно стояло цветущее селение наследника Володислава, его любимого сына Вадима! Груды пепла да обгорелых бревен остались от него. С горстью последних защитников родного угла бьется против варягов потерявший уже всякую надежду не только на победу, но даже на спасение Вадим. Отчаянная храбрость его вызывает удивление врагов. Он как будто изменился в тот миг, который сам посчитал последним в его жизни. Спасения нет и быть не может – нечего и дорожить собою. Но силы оставляют Вадима. Он видит кругом груды трупов. Вся его дружина, делившая с ним и разгульные пиры, и кровавые потехи, костьми легла на этом поле смерти.

Теперь и за ним очередь.

Смутно, словно через дымку тумана, видит Вадим, как взмахнул тяжелой палицей над его головой гигант-варяг. Мгновенье. Глухой удар. Тупая боль разлилась от головы по всему телу несчастного. Вся кровь будто хлынула вверх к темени. В глазах закружили зеленые, красные огоньки. Вадим зашатался и с глухим стоном рухнул на груду мертвецов-товарищей.

И в этот последний свой миг он услышал громкий победный клич врагов и нашел в себе силы открыть глаза.

Прямо к нему подходил небольшой отряд прекрасно вооруженных варягов, очевидно, главных начальников дружин.

Они подходят ближе и ближе.

Вот один из них, почтительно склоняясь к другому, говорит:

– Здесь, конунг, лежит последний из сопротивлявшихся нам славян. Вот он!

Вадим видит, что варяг наклоняется, чтобы взглянуть на него, и сразу же узнает в нем Избора.

– Мал, ты был прав! – шепчет Вадим.

Глаза его закрылись, он тяжело вздохнул.

– Не стоит добивать, – сказал один из скандинавов и вложил меч в ножны.

Избор – это был он – тоже узнал Вадима. Грустный, печальный, возвратился он в свой шатер. Мрачные думы так и роились в его голове.

– Вот и исполнил я клятву! – шепчет он. – Ужасна была моя месть отвергнувшей меня родине, но отчего же у меня так тяжело на сердце?

В самом деле не удовлетворила, а еще более нагнала на Избора тоски так желанная им месть. Имя его прославляется скальдами. У него новое отечество, у него в Скандинавии семья. Даже здесь с ним брат его жены Олав, конунг Урманский, один из храбрейших викингов Скандинавии, здесь его братья Сигур и Триар, которых послал к нему Гостомысл, как только они подросли.

А нет ему облегчения в гнетущей его тоске.

Он видит свою родимую страну в море огня, родная кровь – кровь его братьев, лилась рекою, и всему этому главною причиною был только он – один он.

Он привел в родную страну толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родимой крови. И все он, он.

За что? Разве виноваты в чем-либо эти несчастные, погибшие в пламени или под мечами свирепых скандинавов? Разве они изгоняли его из родимой страны? Как он мог мстить многим неповинным за преступления немногих виновных?

Угрызения совести жестоко мучили Избора. С этим врагом не мог справиться храбрый берсерк, отбрасывавший далеко от себя щит в пылу самой отчаянной сечи!