— Этот мой друг… — Берл кивнул на мрачного Кольку. — Ищет свою невесту. Давно ищет, с той самой зимы. Ее, можно сказать, украли. Увез один торгаш из России, на Балканы увез, в Боснию.

Он замолчал. Гамаль тоже молчал, щурился. Рядом, уловив изменение в тоне разговора, заерзал на подушках Колька.

— Не дергайся Коля, — сказал Берл по-русски. — И перестань мять спиной свою пушку — нервирует.

— Плохо его дело… — медленно проговорил Гамаль. — Столько лет прошло. Жалко человека. Тут уже никто не поможет.

— Гм… — Берл смущенно покашлял. — Видишь ли, тут такая история получилась. Нашли мы того торгаша, чисто случайно. Здесь нашли, в Тель-Авиве. Ну и, конечно, поговорили с ним, сам понимаешь. Мы спрашивали, он отвечал. Думаю, не врал. В общем, много он девушек продал, мог бы и забыть, но ту свою сделку помнил в деталях. И знаешь, братишка, я ему верю. Короче, сдал он тогда восемь женщин бедуину по имени Азала. Дорого сдал, дороже обычного, потому что проститутками они не были, а такие, вроде бы, больше ценятся. И произошло это в деревне Крушице, под городом Травник, к западу от Сараево. Что скажешь?

Гамаль молча смотрел себе под ноги. Он не ожидал от Берла подобной бестактности. Столько лет знакомы… считай, почти братья… Хотя, какие они братья? В том-то и дело, что братство у них не настоящее, не кровное. Оттого и все проблемы. Там, в Ливане, война связала их жизненные ниточки одним крепким узлом, но что это такое — узел? Всего лишь одна точка на длинной нити. У Берла своя дорога, у него своя. Его, Гамалева нить, надежно вплетена в толстый бесконечный канат родного племени, вплотную к братьям и дядьям, их отцам и дедам, детям и внукам. А Берлов канат идет поперек, совсем другими путями. Велика ли цена тому крошечному узелку?

И все же он чувствовал, что не может отмахнуться от своего старого приятеля, как отмахнулся бы от какого-нибудь настырного полицейского или чиновника. Но, с другой стороны, что он может рассказать Берлу — он, Гамаль Азала, чье племя живет контрабандой вот уже несколько десятков лет, с тех пор, как чей-то карандаш прочертил по линейке прямую линию границы между Израилем и Египтом, разломив большую семью надвое проволочным забором? Разве забор — преграда для бедуина? Разве испугает бедуина пограничный джип? Тем более, что сидят в том джипе парни в военной форме, но с той же самой фамилией — Азала…

Берл ждал. Гамаль пожал плечами, усмехнулся.

— Зря ты ко мне с этим прикатил, братан. Наврал твой торгаш. Мы такими делами не занимаемся. Камхин на рынке продаем, тем и живы. Хочешь, дам кило?

Берл покачал головой и встал с подушек. В его глазах уже не было прежнего смущения.

— Нет уж, бижу, — сказал он, отряхивая пыль с колен. — Я трюфеля не ем. Подавиться боюсь. Спасибо тебе за кофе. Привет семье. Коля, пошли!

Гамаль смотрел вслед отъезжающему автомобилю. На душе у него было смутно.

Выбравшись на шоссе, Берл открыл окно и ожесточенно сплюнул.

— Что такое? — спросил Колька почти злорадно. — Не помог душман? А ты бы с ним поменьше лобызался. Эти гады только силу понимают.

Берл нажал на газ так резко, что машина взревела от неожиданности и отчаянно прыгнула вперед.

— Ты не возражаешь, если мы немного помолчим, Коля? — сказал он и снова включил радио на полную громкость. — По дороге сюда наговорились.

Колька пожал плечами и отвернулся. Странным образом ему полегчало. Машина неслась по раскаленному шоссе; за окном мелькали чахлые рощицы высохших деревьев, редкие бедуинские станы, мусорные свалки, зеленые оазисы негевских киббуцев. Берла душил гнев. Это ж надо на такое нарваться! После всего, что было, после… тьфу! Он ожидал чего угодно, только не этого пренебрежительного, откровенного в своей наглости вранья. А он-то со всей душой, чуть ли не на брюхе… помоги, мол, братишка, надо, мол, позарез… Никогда ничего не просил, никогда! А ведь мог бы, имел право. И вот… Давно его так не унижали.

«Ну ладно, не можешь помочь — значит, так и скажи, я бы что, не понял? — мысленно выговаривал Берл воображаемому Гамалю. — Зачем же ты со мной так, как будто я торгую у тебя контрабандные сигареты на бедуинском рынке? Тьфу, зараза! Ну ничего, ничего… теперь по-другому поговорим. Не один ты в Негеве Азала. Много вас тут, шакалов, расплодилось… Найдем кого за шкирку подержать.»

Он пристукнул по рулю так яростно, что машина жалобно вякнула. Колька усмехнулся. В Беер-Шеве Берл свернул налево, на Офаким. Насколько он помнил, один из гамалевых дядьев держал там лоток на рынке.

«Небось, краденым торгуешь, сука… — Берл зловеще ощерился на беер-шевские кварталы. — Ничего-ничего… с тобой-то я церемониться не стану, не то что с твоим племянничком. Отдам Кольке, пускай он из тебя ремни режет. Для него вы все на одно лицо — душманы. И ведь недалек от истины, ох, недалек…»

На 25-ом шоссе они уперлись в пробку. Машины продвигались вперед медленно, малыми порциями, как будто кормя с ложечки дальний перекресток. Колька огляделся. Большинство автомобилей вокруг были украшены оранжевыми ленточками — у кого-то они развевались на антенне, у кого-то висели на зеркале заднего обзора. В одежде водителей и пассажиров также преобладали оранжевые цвета. Колька покосился на Берла.

— Опять перекрывают шоссе?

— Ага… — Берл хмуро кивнул и выругался. — Только тут все наоборот: перекрывает полиция, а эти прорываются. И я, дурак, хорош: совсем забыл, что в Офаким сейчас просто так не проедешь. Вот ведь… как с утра не заладится… И не развернуться, мать его…

— А что у них там такое в Офаким?

— Демонстрация.

— А что за…

Берл разраженно стукнул по рулю.

— Слушай, бижу, погоди с вопросами. И так голова кругом. Дай подумать.

Не доезжая полусотни метров до перекрестка, они встали глухо — ни туда, ни сюда. Люди вокруг выходили из машин, разминали затекшие ноги, переговаривались. Колька тоже открыл дверцу и вылез наружу, подальше от мрачно молчащего напарника. Зной тут же навалился на него потной тяжелой тушей. Поворот на Офаким был и в самом деле перекрыт полицейскими машинами. Менты в голубых рубашках стояли на манер киношных шерифов, заложив руки за спину, широко расставив ноги и надвинув на глаза козырьки лихо заломленных фуражек. Дубинки и пистолеты торчали из них, как рукоятки зонтов из галантерейных стендов. Обвешанные шнурами, наручниками, переносными рациями, знаками отличия и еще какими-то непонятными скрепками, табличками, сумками и подсумниками, менты олицетворяли собой закон во всем его неумолимом многобразии.

А вокруг этой неподвижной стены плескались, накатывая и вновь отступая, безалаберные оранжевые волны. Кто-то, размахивая руками, пытался спорить с офицером, другие что-то доказывали рядовым полицейским, третьи просто бросали машины на обочине, навьючивали на себя рюкзаки и, огибая заслон пешком, двигались дальше, в сторону города. Многие шли с детьми; матери толкали перед собой коляски. Куда они в такую жару? Колька смахнул с лица пот. Злое солнце висело над перекрестком, подрагивая в слоистом мареве выхлопных газов.

Сзади послышались крики и смех. Колька обернулся. Из съехавшего на обочину автобуса высыпала большая группа подростков, ребят и девчонок в оранжевых футболках. Обходя машины, они вприпрыжку пересекли шоссе и двинулись к городу прямо через убранное подсолнечное поле. На ментов они не обращали никакого внимания. Кто-то из водителей начал гудеть; остальные подхватили, и через несколько секунд уже вся дорога стонала единым оглушительным стоном.

Ровная цепочка ментов дрогнула. Посовещавшись между собой, они ненадолго приоткрыли заслон. Машины ринулись на пустое офакимское шоссе, подбирая бредущих вдоль дороги товарищей. Гудки прекратились.

— Коля! Коля! — это Берл звал Кольку, раздраженно размахивая руками. — Садись, сейчас поедем!

И точно, несколько десятков пропущенных полицией машин на время высвободили голову автомобильного затора. Худо-бедно они проехали перекресток, и Берл нажал на газ, ускоряясь на свободном в этом направлении шоссе. Слева тянулась многокилометровая оранжевая пробка.