На цыпочках, стараясь не шуршать шелком, взяв туфли в руки, а в охапку – плащ, Натали выбралась из ванной. Кожу покалывало возбуждением и страхом. Особенно губы. Плащ, босоножки, сумочка на шнурке, на запястье. Кажется, все...

– Убегаешь?

Кровь хлынула ей в лицо. Ничего не может быть унизительнее, чем если тебя застигнут на цыпочках, с охапкой барахла, и ты при этом отскакиваешь к стене, выкладывая свои постыдные комплексы как на ладони. И глаза таращишь.

Рубен сел, молча потер ладонями лицо, поморщился. Вид утомленный и помятый, как всегда от спанья в одежде. И недовольный, ясен пень.

– Я что-то не так сделал?

– Нет, – выговорить это было трудно, а еще унизительнее было сознавать, что сейчас она начнет бессвязно блеять, что-де дело не в нем...

– Думала, ты вчера еще догадался. Я не белая кость. Я в стюардессы-то выбралась, обдирая локти и пузо. Из фабричного квартала, с приземных этажей. Не низший-средний класс, но низший-низший. Прннчипесс нету тут. Мне с тобой вровень не встать. Ходить, говорить, поворачивать голову, небрежно употреблять это клятое «отнюдь» – я училась стиснув зубы. У меня отец – пьяница, а о матери вообще лучше не вспоминать. Моим первым парнем был «бык». Ты... ты можешь дать очень много, но в результате оставишь меня совершенно ни с чем. Я... после тебя... долгонько не смогу с интересом по сторонам поглядывать.

Она замолчала, с отвращением сознавая, что все сказанное нельзя воспринимать иначе как чистое вымогательство, предполагающее, что в ответ распаленный юноша наобещает ей златые горы, законный брак и все звезды с неба. Какими словами докажешь, что все не так?

– Сколько отдавать сердца – человек сам решает, я не могу схватить тебя за руку со словами «достаточно». Я только мог предложить решить это обменом, не глядя: все на все.

Он не недоволен, кольнуло мозг. Он расстроен. Глаза в пол, пальцы – на висках. Почему у парней с утра такой похмельный вид?

– Я видела твою уважаемую мать. Мне не проглотить такой кусок пирога, Рубен.

– Тогда иди.

Он снова потер ладонями лицо, словно таким образом надеялся стереть с себя дурной сон. Натали нерешительно переступила босыми ногами. Опыта у нее было достаточно, чтобы сообразить, как она с ним поступает. Здоровый, красивый, покончивший с монастырским Уставом Учебки, казалось бы, навсегда и разлетевшийся не только заниматься любовью, но и любить. Строго говоря, тут вот девчонки их и берут – горячими. Натали ведь поощряла его, не так ли?

– Иди, – повторил Рубен хмуро, упершись локтями в колени. Что-то в его позе ударило ее, словно под-дых. Сколько еще он так просидит, когда за ней прошелестит, закрываясь, стеклянная дверь? Чем это кончится? Можно сказать наверняка: холодным душем, а после – несколькими сутками видео. Подряд, без разбора – фильмы, новости, викторины, а в промежутках – едой в постели, не глядя, без аппетита. Сожаления осыпались, увядая, как листья в сквере. В совершенной растерянности Натали сгрузила все, что занимало ей руки, в ближайшее кресло: босоножка упала на пол, от громкого звука вздрогнули оба. Сбежать, спасаясь от душевной боли – одно дело. Но лучше быть дурой, чем свиньей.

Села рядом, чуть прикоснувшись плечом. Растерянно пошевелила пальцами ног. Полжизни за обычное домашнее платье-свитер! Тихонько ткнулась лбом Рубену в плечо.

– Не надо.

Взято слишком высоко, чтобы быть правдой. Примитивная тактика – самая верная, главное – ошеломить. «Милый, ты меня любишь?» тут не сгодится. Мы напортили столько, что дело спасет только самое тяжелое вооружение.

– Я... эээ... слишком тощая, верно?

Рубен отвел наконец руку от лица, в чем была явная тактическая ошибка – ее надо было куда-то девать, не в воздухе же ей висеть. Женская талия... чем тебе не подходящее место? Ага, сам догадался.

– Ну... Я бы сказал, у тебя хорошие... аэродинамические характеристики.

Натали подняла лицо, с удивлением обнаружив на ткани рубашки мокрое пятно. Откуда? Загадку разрешил Рубен, пальцем сняв слезу с ее щеки. От сто плеча шел жар: температура тела у Эстергази явно на градус-пол-тора выше.

Вот теперь, сероглазый, только не отпускай!

Это было, как ложкой зачерпнуть мед, как выровнять пикирующий флайер у самой земли, как вынырнуть с глубины, хватая воздух... Сладко, трепетно, нежно... Милая, любимая, хорошая моя... Нетерпеливо, напористо, сильно. Слишком много, чтобы, как казалось, это можно было вынести... Слишком мало, чтобы на этом остановиться.

Холодное молоко из высоких стаканов, которое они пили на террасе, забросив ноги на табурет: он – только в шортах, она – в его рубашке. Сок груши на подбородке. Душ, рушащийся с потолка сразу на обоих. Огонь свечи сквозь вино в хрустале. Мокрые цветы.

Смех.

Проклятый комм надрывался где-то у самого уха, но найти его на ощупь, не поднимая головы, а только хлопая ладонью по тумбочке, оказалось задачей немыслимой. Натали натянула на голову подушку, Рубен, отчаявшись, сел. На тумбочке браслета не оказалось. Под подушкой – логично было предположить, что именно туда он сунул комм, когда торопился сдернуть его с руки – тоже пусто. Последовал краткий лихорадочный обыск с насильственным переворачиванием рядом лежащего тела, сопутствующим делу умоляющим мычанием, сдавленным смехом и вынужденной задержкой, и наконец браслет обнаружился в складках простыней.

– Это может быть только па, остальные заблокированы – пояснил он, садясь и поднося комм к уху. Экранчик-циферблат светился в темноте голубым, обводя тонкой линией профиль Рубена и часть его плеча. Прием он включил на полный, видимо, из деликатности. Глубокий громкий голос, создав эффект третьего в комнате, заставил Натали сесть, прижимая к груди скомканную простыню.

– Малыш, ты в Тавире?

– Да.

Харальд запнулся на секунду. Рубен терпеливо ждал.

– Новости, ясное дело, не смотришь?

– Ясное дело.

Пауза.

– Что?...

– Вылетай, – выдохнул отец. – Прямо сейчас.

Рубен коротко ругнулся.

– Вам там, в министерстве, совсем делать нечего? Объявлять общевойсковую сразу... Эээ, па... число какое? Мать Безумия!...

– Позднее, – судя по голосу, Харальд Эстергази позволил себе мимолетно улыбнуться. – Я не могу сказать тебе больше. Шпарь домой, ты нужен.

Из темного угла Натали в оцепенении наблюдала, как разнеженного сибарита рядом с ней, романтичного ленивого баловня сметает коротким ледяным шквалом до самой базальтовой основы – офицера Космических Сил. Где он только прятался эти два... три?... дня. Что-то менялось в лице, в манере держать голову, в складке между бровей. Озноб ударил ее, как плеть.

– И еще, – добавил Харальд. – Лишних полчаса у тебя нет.

Рубен рывком встал. Щелчок, с которым отключился комм, еще висел, не растаяв в воздухе, а выпускник Академии уже скрылся за дверью ванной, откуда донесся плеск воды и жужжание электрической щетки. Кажется, прошла всего минута, и он появился: бравый, подтянутый, блестящий.

– Ты можешь остаться здесь, – сказал он, наклоняясь к Натали. Девушка вздрогнула – ей почему-то казалось, что Рубен, подхваченный вихрем, забыл про нее. – Мы не выбрали лимит, ты можешь еще поспать и уехать аэробусом. У меня времени – только саквояж схватить.

– Я поеду с тобой.

Лишний час вместе. А разве она не знала, что будет именно так? Любовь в чистом виде оказалась обжигающе болезненной, как концентрированная кислота. Извернувшись под пристяжным ремнем, Натали сидела боком, молча, бездумно наблюдая, как Рубен гонит машину в редком утреннем потоке. Оставляя его в сердце вплоть до малейшего движения бровей, до мимолетного взгляда в свою сторону. Напоминая себе, что кроме этого, здесь ей не принадлежит ничего.