И, действительно, в воскресенье полицейские устроили на кладбище облаву. Виталий видел, как они вывели под конвоем на Петергофское шоссе недавних посетителей кабачка и еще каких-то мастеровых, одетых по-праздничному.

«Не подслушай я, им бы никого не поймать», — горделиво подумал о себе Аверкин и пожалел, что не может похвастаться перед заставскими мальчишками.

В ночь на первое мая на постоялом дворе «Красного кабачка» конная полиция устроила засаду.

Отец Виталия, конечно, злился на непрошенных гостей, но разыгрывал радушного хозяина: в кабачке немедленно были закрыты ставни и створки окованных железом дверей, как это делалось, когда наезжали гулять до утра богатые купцы, полицейским была выставлена водка, закуски.

Пристав Пестов занял боковую комнату. Сняв саблю и мундир, он всю ночь просидел за столиком. потягивая маленькими рюмочками коньяк и закусывая ломтиками лимона,

Утром, когда плохо выспавшийся Аверкин спустился вниз, то застал пристава на том же месте. Лицо Пестова опухло и стало бурым, а глаза налились кровью. Увидев Виталия, он окликнул его:

— Эй ты, послушай! Как тебя там… — И, поманив пальцем, сказал: — Сходи на разведку. Разнюхай, где они сегодня собираются и дай знать мне. Понял? На все даю сорок минут.

Виталию накануне удалось подслушать, что где-то у Коровьего моста будет стоять человек и указывать путиловцам, куда нужно идти на маевку. Аверкин оделся по-праздничному, насыпал в карманы подсолнухов и пошел к Коровьему мосту.

Утро было солнечным. Ручьи в придорожных ка-навах бурлили и пенились. На подсыхающей дороге с громким чириканьем прыгали воробьи. Пешеходов виднелось немного, лишь к кладбищу брели старухи. На Коровьем мосту Аверкин никого не застал, но у изгиба речки он заметил Фильку Рыкунова. Этот коренастый парнишка занимался странным делом: он стоял на камне и длинным прутом хлестал по воде, разбивая плывущую рыжеватую пену и мелкие льдинки. Филькино занятие больше подходило для пятилетних ребятишек, поэтому Аверкин не без из-девательства спросил:

— Филь! Ты никак масло сбиваешь? Не помочь ли тебе?

— Лучше батьке своему помоги пьяных раздевать, а то ему одному не управиться, — послышалось ответ.

— А ты видел, что он раздевал?

— Ладно, проваливай, куда шел.

Филька прежде так грубо не разговаривал с Виталием. Не он ли тот человек, который должен указывать, куда идти на маевку? Аверкин нарочно остановился посредине моста, облокотился на перила и стал лузгать подсолнухи, сплевывая шелуху в воду.

Филька некоторое время неприязненно поглядывал на него, а потом вдруг потребовал.

— Перестань плевать в воду, а то камнем турну!

— А ну, попробуй!

Рыкунов отбросил прут в сторону и решительно взбежал на мост. Виталий даже не изменил позы. Он знал, что Филька слабей его и поэтому продолжал щелкать семечки.

— Сейчас же уходи вон отсюда! — сжав кулаки, настаивал Филька.

— Чего? — как бы не расслышав, переспросил Виталий. — Подсолнухов просишь? Не будет, нищим сегодня не подаем.

И тут случилось неожиданное. Филька налетел на Аверкина, сшиб его с ног и принялся молотить кулаками, не давая подняться. Виталию все же удалось вывернуться и взять верх. Схватив противника за волосы, он уселся на него верхом и стал тыкать лицом в грязь.

— Вот… вот тебе! Будешь еще драться!?.

Но Филька словно взбесился. Плача от боли, он вдруг выгнулся, сбросил с себя Аверкина и ухватился за его волосы. Пиная друг друга коленками, противники покатились по набухшим и склизким доскам моста… Они дрались с такой яростью, что не замечали ни луж, ни дорожной весенней грязи, ни крови, которая текла у обоих из носов.

Путиловский подмастерье — Филька Рыкунов — ни на минуту не забывал о том, что скоро начнут собираться на маевку заводские товарищи, что к этому времени необходимо прогнать сына кабатчика и быть одному у моста, поэтому он дрался, как одержимый, не давая Виталию передышки.

Аверкин изнывал от боли и усталости. Ему вдруг стало страшно: «Не сошел ли Филька с ума?»

— Отстань, отстань, говорю! — взвизгнув, закричал он. И, отбившись ногами, припустился бежать к дому.

Вбежав в «Красный кабачок» он, плача, свалился на пол.

— Что с тобой? — встревожился отец. И пристав свирепо задвигал усами:

— Кто это тебя так?

— Филька Рыкунов с Чугунного переулка. Они его поставили на Коровьевом мосту, чтобы он никого не пропускал на маевку.

Пристав, видимо решив, что рабочие уже собрались, быстро надел мундир, нацепил саблю и скомандовал:

— По коням!

Полицейские вскочили на коней, выехали в распахнутые ворота на улицу и во весь опор поскакали к Коровьему мосту. Но кроме Фильки, обмывавшего у речки разбитый нос, никого они там не нашли.

Обозленный пристав велел схватить парнишку и под конвоем тащить в Чугунный переулок. В домике Рыкуновых полицейские перерыли все вещи, подняли половицы, обстукали стены и, ничего подозрительного не найдя, арестовали Фильку и его отца.

Днем Аверкины открыли «Красный кабачок». Но что-то случилось с заставскими жителями: никто из них не зашел даже побаловаться пивом, хотя день был жарким. И в следующие дни кабачок пустовал.

— Все из-за тебя, — сердясь, сказал отец Виталию. — Ну, чего ты сунулся помогать приставу? Пусть бы он своих пьяниц посылал. А теперь люди обозлились, думают, что мы с полицией снюхались. Так и до беды не далеко. Придется тебе опять к мамаше перебираться, а мне гитаристов нанимать да цыган, чтоб народ песнями приманить.

Длинноносый агент, забежавший в кабачок узнать о подслушанных новостях, даже присвистнул, увидев пустующие столики:

— Пестовская работа? — спросил он.

— Да, — ответил Виталий. — Отец велит мне к матери перебираться.

— Правильно делает. Уходить тебе надо, иначе прибьют. Этот дубина Пестов не только с маевкой глупостей наделал, но и тебя раскрыл. Ему уже влетело от охранного отделения и еще влетит. Я сегодня же доложу по начальству, тебя перекинут.

За пять лет Виталий сменил много мест. Он был официантом на Васильевском острове в кабачке художников, посещал воскресную школу рабочих за Невской заставой, «учился» в Коммерческом училище, работал на заводах Нобеля и Парвиайнена, нанимался статистом в театры. И все для одной цели — разнюхать существование подпольных кружков и навести жандармов на след революционеров.

Служба в охранке избавила Виталия от солдатчины и окопной жизни, но и в столице ему было не легче, — он ежедневно рисковал своей шкурой.

«Как же я не доглядел и так глупо попался. И главное — кому?! — злился на себя Аверкин, ворочаясь на мерзлых опилках в дровяном сарае. — Откуда они знают детскую кличку? Неужели меня еще помнят за Нарвской заставой? Ведь этим парням тогда, наверное, было не более двенадцати лет. Впрочем, шут с ними! Надо скорей выпутываться из западни. Позор, если в охранке узнают, что я попал в руки каких-то щенков. Но что же они намерены со мной делать? Неужели бросили и убежали? Надо попробовать развязаться».

Набрав полную грудь воздуху, сыщик напряг мускулы, стараясь хоть немного ослабить путы, и вдруг услышал треск разрываемой материи. «Пуговицы отдираются или пальто ползет по швам», — сообразил он. Сжав зубы, Аверкин еще больше напружинился, растопыривая локти. Разрываемое сукно затрещало сильней… И вскоре Аверкин почувствовал приток свежего воздуха.

Пальто треснуло в нескольких местах и пуговицы были выдраны с «мясом».

Развязав окоченевшие ноги, Аверкин разулся и, стиснув зубы, растирал ступни до тех пор, пока не закололо в кончиках пальцев. Потом он опять обулся и, стараясь ступать бесшумно, подошел к двери и толкнул ее. Дверь оказалась запертой. Сыщик прислушался: не стережет ли кто его?

Вокруг было тихо, только слева донесся далекий гудок паровоза.

«Как же выбраться отсюда?» — Аверкин огляделся. Слабый свет проникал откуда-то сверху.

По груде поленьев сыщик вскарабкался на сеновал и там увидел небольшое полукруглое окно, выходившее на крышу. Он открыл его и, с трудом протискавшись, выполз на заснеженную крышу.