Низкорослый городовой выскочил из соседней комнаты и закричал:

— Нас окружили, спускайтесь вниз!

Дема сшиб его с ног и дал несколько выстрелов в конец коридора.

Потом они с солдатом заскочили в крайнюю комнату. Там два городовых притаились за пулеметом, выставленным в окне.

— Руки вверх! — грозно крикнул солдат.

Городовые обернулись и, увидев направленное на них дуло винтовки, подняли руки.

Дема подбежал к пулемету, столкнул его на улицу и, высунувшись из окна, замахал шапкой.

Снизу донеслось «ура».

Вскоре все коридоры заполнились народом. Восставшие ловили полицейских, разбивали шкафы, выбрасывали из столов бумаги, топтали и рвали царские портреты.

— Ну, хлопцы, нам тут больше делать нечего, — сказал солдат. — Пошли дальше.

Дема подхватил валявшуюся на полу винтовку, наполнил карманы патронами и выбежал на улицу.

****

Вася Кокорев попал к Александро-Невской лавре, где железнодорожники вместе с солдатами громили полицейский участок. Здесь ему пришлось пустить в ход свою кувалду, чтобы сбить царский герб — медного двуглавого орла, красовавшегося над входом.

Потом он побывал и на Забалканском проспекте и на Гороховой улице, и у пылавшей после штурма Литовской тюрьмы, но нигде не мог добыть себе винтовки. Только поздно вечером у Поцелуева моста Кокорев увидел небольшую толпу у грузовой машины. Издали ему показалось, что солдаты раздают грузчикам подковы. Но когда Вася подошел ближе, понял, что это не подковы, а небольшие плоские пистолеты.

— Браунинг, — сказал студент, разглядывавший полученный пистолет.

Кокорев немедля подбежал к машине и протянул обе руки.

— Мне дайте… для путиловцев, — попросил он. Солдат ему подал три браунинга и пачку патронов.

Засунув увесистые пистолеты за ремень, а патроны — в карман куртки, Вася еще раз подошел к грузовику и выставил перед другим солдатом снятую с головы шапку. Тот всыпал в нее горсть патронов и бросил небольшой браунинг.

Добыв столько оружия, Кокорев решил вернуться к себе за Нарвскую заставу.

Трамваи не ходили. В темных улицах слышалась беспорядочная стрельба, колыхались багровые отсветы пожарищ.

На всякий случай Вася зарядил один из пистолетов и, держа его в руке, пошел к Никольскому рынку.

У Английского проспекта навстречу выскочили два конника.

— Стой! Куда идешь? — крикнул первый.

Это были городовые. Вася разглядел их круглые шапки и башлыки. Он хотел шмыгнуть в узкий переулок, но конники поскакали ему наперерез. Тогда Кокорев вскинул руку и нажал на спусковой крючок браунинга…

Один за другим прогремели семь выстрелов. Вспышки ослепили молодого путиловца. Он не ожидал, что его пистолет без задержки выпустит столько пуль.

Напуганные городовые повернули коней и во весь опор поскакали в сторону.

«Вот это оружие! — подумал потрясенный Василий. — Ну, теперь не подходи к нашим ребятам!»

****

Впервые за все годы борьбы большевики сходились на партийное собрание, не таясь, не пробираясь глухими переулками, не пряча лиц в поднятые воротники и под низко надвинутые на глаза кепки. Они шли открыто и смело переступали порог, не рискуя наткнуться на засаду.

Путиловские большевики собирались в самом людном месте — в проходной конторе завода. У входа за столиком сидели два старых подпольщика; одних они пропускали молча, а других останавливали и спрашивали:

— Большевик?

— Большевик, — отвечал входивший, называл свою фамилию и партийную кличку.

Путиловцы усаживались на стулья, стоявшие у голых конторских столов, расстегивали куртки, полушубки, утирали лбы, вытаскивали кисеты и закуривали. От некоторых попахивало порохом и дымом; совсем еще недавно они сражались на улицах. Их обветренные лица потемнели, обросли бородами, — в дни боев некогда было бриться, — а глаза горячо светились, в них не успело остыть возбуждение рукопашных схваток и бурных митингов на площадях.

Недавних бойцов встречали веселыми возгласами:

— Жив, Семеныч? А я думал, что тебя тот толстый городовой насмерть пристукнул.

— Кишка тонка! — отшучивался пострадавший. — Но ты вовремя его по затылку огрел. Если по честному признаться, так до сих пор шею не могу повернуть. Вот ведь боров!

, — Сергей, куда ж красота твоя подевалась? Половина уса обгорела, жена любить не будет.

— Да ну их, этих гаванских! Мы надумали дымом полицейских выкурить. А какой-то чудак бензину плеснул… Сам подпалился и меня зацепило. Без усов теперь придется ходить.

Путиловцы балагурили и при этом курили так, что махорочный дым волнами колыхался под потолком.

Стрелка конторских часов показывала уже седьмой час, а большевиков собралось немного.

— Что-то маловато наших.

— Да-а, не очень много осталось, — заметил старый литейщик. — Потеряли многих, в одном тринадцатом году человек пятьдесят в тюрьму попало. Потом — кого на фронт, кого в ссылку…

— А другого на кладбище, — перебил его глуховатый котельщик. — Помните Георгия Шкапина? Ну, того, что стихи писал? Так он в военном госпитале в позапрошлом году скончался.

— Где теперь Митя Апельсинчик? Тоже приметный парень был — румяный, веселый. Ему жандарм из револьвера в ногу угодил. И нам с тобой, Антон, чуть тогда не попало. Не забыл собрания за прудом на Резерве?

— Как же! Еще старика Костюкова взяли, а мы с тобой по Корабельной во все лопатки удирали.

И пошли воспоминания. Где только не встречались путиловцы! Боясь собираться в домах, чтобы не попасть в засаду, они сходились под открытым небом у деревни Волынка, на Лаутровой даче, на водопаде речки Лиговки, в Паташевском и Шереметьевском лесах. Ни слежка, ни аресты, ни ссылка не могли остановить их.

В контору вошел Савелий Матвеевич. Он привел Васю Кокорева и Дему Рыкунова.

— Большевиками желают быть, — сказал он. — Разрешите им присутствовать на собрании? Ручаюсь за обоих.

— Хорошее пополнение! — разглядывая парней, отметил один из стариков. — Спасибо, Савелий Матвеевич. Только вот... не молоды ли?

— Да вроде созрели. На деле проверены. Ум, как говорится, бороды не ждет.

Виталий Аверкин со своей группой действовал осторожно и хитро, как советовал брат. Тайные агенты не вышибали дверей и не взламывали решеток на окнах, они только выкриками подогревали озлобленную толпу, доставали ломы, топоры, горючее.

Врываясь в помещения вместе с толпой, сообщники Аверкина находили заранее приготовленные бутылки с бензином, разбивали их о стеллажи, о стены, да так, чтобы горючее попало на папки с делами. Пламя в несколько минут охватывало все этажи. Люди едва успевали выскакивать на улицу.

К зданию судебных установлений с грохотом и звоном примчались пожарники в медных касках, но толпа не дала им загасить пожар.

На другой день утром Виталий получил от брата пухлый конверт с деньгами. Всеволод был доволен.

— Чисто сделано, — похвалил он. — Многие газеты сваливают вину на обезумевшую толпу. Наш шеф поручает то же самое проделать в Кронштадте. Если местные агенты растеряются и замешкаются, ваше дело — любыми путями, вплоть до взрыва, уничтожить архивы охранного отделения. Выезжать надо немедля. На сборы полчаса.

Собрать агентов было нетрудно, они все сидели в соседнем трактире и ждали обещанных денег. Виталий выдал им по сто рублей, а все остальное оставил себе.

В фырчавшем казенном автомобиле они доехали по приморской дороге до Лисьего Носа, а оттуда по льду, мимо фортов, переправились в Кронштадт.

В крепости внешне все было спокойно: матросы и солдаты строем возвращались с занятий в казармы, на перекрестках стояли усатые городовые и никто их не трогал. Но в отделении охранки все были настороже: от агентов то и дело поступали тревожные донесения.

На острове Котлин уже бастовали рабочие Пароходного завода. Забастовщики утром пришли к генерал-губернатору крепости адмиралу Вирену и потребовали введения новых порядков в Кронштадте. Адмирал накричал на судостроителей и приказал им завтра утром собраться на Якорной площади.