«С забастовщиками адмиралу справиться, конечно, будет нетрудно, — думал Аверкин. — Но как он удержит солдат и матросов, возбужденных слухами, проникающими из Питера?»

Один из осведомителей охранки донес, что вчера вечером в чайной на Козьем болоте матросы сговаривались с солдатами о совместном вооруженном выступлении. На какой день они его назначили, осведомитель не знал.

Аверкин помог кронштадтским агентам расставить бутыли с горючим в таких местах, чтобы пламя одновременно охватило здание со всех сторон, и ждал новых донесений агентуры, разосланной по всему городу.

Перед ужином стало известно, что адмирал Вирен собирал у себя старших офицеров и, выяснив, что кронштадтский гарнизон не надежен, приказал вооружить моряков-новобранцев. Эти парни, призванные поздней осенью на флот со всех концов России, еще не плавали на кораблях и не успели сплотиться, как старослужащие. Молодых матросов в экипаже держали строго: с первых же дней всех наголо остригли, ленточки на бескозырки не выдавали и за ворота даже по воскресеньям без строя не выпускали. Целые дни парней гоняли по плацу, обучая поворачиваться, ходить шеренгой, перестраиваться и отдавать честь высшим чинам. Оторванные от всего, что творилось в стране, запуганные свирепым режимом флотского экипажа и строгостями военного времени, молодые матросы боялись фельдфебелей и были послушны офицерам. Батальоны новобранцев годились для подавления волнений.

Уже начало темнеть. Поужинав, Аверкин досадовал: «Зря нас прислали в Кронштадт. В крепости не будет того, что в Петрограде. Стоит только адмиралу зыкнуть, как все здесь уляжется. Архивы надо просто подпалить, будто произошел обычный пожар. Он хотел было узнать у помощника начальника отделения, где можно устроиться на ночлег, а тот вдруг сказал ему:

— Выходите на улицу. Только что на вечерней поверке взбунтовались две роты учебно-минного отряда. Сейчас они расхватывают винтовки. Надо быть готовыми ко всему, потому что взбунтовался и Первый пехотный полк. Это, конечно, не без сговора, так как солдаты идут с оркестром к казармам учебно-минного отряда.

— Значит, пора? — спросил Аверкин.

— Н-нет, немножко повременим. Пусть выяснится, как поведут себя новобранцы.

Аверкин вышел на улицу. На углу стояли его сообщники, переодетые в матросскую форму. Они курили и вслушивались в явственно разносившуюся в морозном воздухе «Марьсельезу».

— Это оркестр Крепостного полка играет, — сказал один из агентов. — Идут к Первому Балтийскому экипажу.

— Может, уже пора? — спросил другой.

— Подождем. Лучше сходи разнюхай, как там… кто возьмет верх.

Отослав агента, Аверкин прислонился к фонарному столбу и продолжал вслушиваться.

Музыка оборвалась так же неожиданно, как и возникла. На какое-то время в Кронштадте все затихло. Потом послышались глухие удары по железу, гомон многих голосов и разрозненные выстрелы…

«Началось, — решил Аверкин. Он ждал частых залпов, но вместо стрельбы вдруг донеслось далекое «ура». — И новобранцы не спасли!»

Сыщик просигналил своим сообщникам, чтобы те готовились к поджогу.

Вернувшийся от казарм Первого Балтийского экипажа запыхавшийся агент рассказал:

— Все к чертям!.. Новобранцам еще патроны раздавали, когда матросы ворота взломали... Офицеры принялись стрелять из окон канцелярии… Но тут выбежали во двор штрафники из переходящей роты, они закричали: «Мы с вами!» И все пошло кувырком.

Слушая агента, Аверкин заметил, как из здания охранки, словно крысы с тонущего корабля, стали выбегать на улицу сотрудники и скрываться во мгле.

Сыщик засунул два пальца в рот и, свистнув, со злобным озорством крикнул:

— Круши!. Подпаливай крысиное гнездо!

— Бей, не жалей! — подхватил его крик стоявший рядом агент и запустил камнем в окно.

Стекла со звоном посыпались на панель. Агенты разбивали о стены бутылки с горючим, поджигали паклю и втыкали ее в отдушины. Вскоре заплясали, запрыгали яркие языки огня… Здание запылало.

Убедясь, что такого пожара никто уже не загасит, Аверкин поглубже нахлобучил на глаза шапку и пошел к Петровскому парку.

К гавани, к вмерзшим в лед кораблям направлялись и восставшие. С ними шли уже два духовых оркестра. Гулко грохотали барабаны.

Моряки, служившие на кораблях, услышав в столь поздний час «Марсельезу», с криками «ура» стали покидать палубы тральщиков, миноносцев, крейсеров. Одни выбегали на пирсы, а другие прямо по льду устремлялись к берегу.

У Петровского парка произошло небывалое: солдаты и матросы, обычно враждовавшие между собой в дни увольнений, обнимались, поздравляли друг друга с победой. Сюда же стали сбегаться и рабочие пароходного завода.

— Пошли в манеж! — зычным голосом предложил невысокий человек в кожаной тужурке. — На митинг!

— На митинг! — подхватили матросы. Аверкин вместе с ликующей толпой устремился

к зданию морского манежа. По старой привычке его тянуло поглядеть: кто же будет верховодить восставшими. Ведь в Петрограде, наверное, спросят, что было в Кронштадте. А какой же он сыщик, если не сумеет увидеть самого главного!

В манеже столько набилось народу, что Аверкину не удалось протолкаться к возвышению, на которое поднимались ораторы. Он с трудом улавливал то, что они говорили.

— В Питере полиция перебита. И с царем будет покончено! — выкрикивал судостроитель в кожанке. — Вирен установил в подвале собора пулеметы, он хочет расправиться с нами на Якорной площади. Надо схватить его за глотку. Долой царскую собаку! Есть манифест выбирать Советы... Установим свою — рабочую, матросскую и солдатскую — власть. Кронштадт поддержит революцию!..

Потом, взмахивая шапкой и проглатывая слова, быстро заговорил белобрысый пехотинец. Из всей его бурной речи Аверкин разобрал лишь несколько фраз:

— Невмоготу… домой… За шкирку коменданта Куроша… Зверь-зверем… Кончать войну!.

Пехотинца сменил матрос в расстегнутом бушлате.

— Чего мы здесь стоим да митингуем, когда действовать надо? — загрохотал он густым басом. — Арестовать коменданта и Вирена, пока они не опомнились!..

— Верно! Пошли вылавливать царских псов! — поддержали матроса судостроители. — Тащи всех на Якорную площадь!..

Толпа двинулась к выходу. Людской поток подхватил и вынес на улицу и Аверкина.

— Кто к тюрьме?! Там наши товарищи томятся… Их надо выпустить! — кричал у входа бородатый матрос.

— За мной давай!.. К Вирену! — призывал Другой.

— К Курошу!. В комендатуру! — раздавались во тьме голоса.

Аверкин пошел с толпой, устремившейся к дому генерал-губернатора.

Улица, на которой жил Вирен, была хорошо освещена. У адмиральской парадной стоял городовой. Увидев неожиданно появившуюся толпу, блюститель порядка поспешил навстречу.

— Стой! Куда?! — закричал он. — Здесь не положено ходить толпами. Осади назад!.. Разойдись!.

Кто-то из солдат ударил городового прикладом в грудь. Он ахнул и свалился под ноги. Толпа подошла к дому генерал-губернатора.

— Эй, где ты там, адмирал! Выходи… Не прячься!..

Минут через пять из парадной вышел взбешенный Вирен. Он был без шинели, в одном кителе, так как не собирался долго разговаривать с бунтовщиками. Заметив, что в толпе много солдат и матросов, адмирал побагровел и возмущенно рявкнул:

— Смир-рна!

Он был уверен, что «низшие чины» сейчас же вытянутся в струнку. Но грозная команда вызвала лишь смех.

Какой-то пожилой рабочий снял шапку, поклонился адмиралу и с наигранным смирением сказал:

— Покорнейше просим прошения, ваше превосходительство. Вы ведь велели завтра прийти на Якорную площадь? Вот оно «завтра» и наступило! Рановато, правда, да ничего не поделаешь, — невтерпеж: желательно послушать вас. Вы, кажется, нам встречу готовили? Так не будем ждать утра, пошли! Чего волынку тянуть.

От этих слов лицо Вирена стало мертвенно-бледным. Озираясь по сторонам, он ждал хоть какой-нибудь поддержки, но всюду натыкался на злобные взгляды. Поняв, что пощады не будет, грозный адмирал вдруг весь как-то съежился и стал жалким.