– Ну-ну, – заторопил его тот.

– Зубной протез нижней челюсти, судя по степени износа режущей кромки зубов, изготовлен примерно года два-три назад, – начал Мышкин своим обычным менторским тоном. – Между прочим, высококлассным специалистом – подгонка и обработка идеальны. Но главное заключается не в этом. Сплав, из которого изготовлен протез, в настоящее время не применяется в зубоврачебной практике. Вот компоненты золотого сплава, – протянул машинописный листок Савину.

– Костя, для меня это темный лес, – помахал тот листком с данными экспресс-анализа. – Что из этого следует?

– Что специалист, изготовивший протез, далеко не молод. И практиковать начал примерно в тридцатые годы – техника обработки и состав говорят об этом.

– Может, ты мне и адресок его подскажешь?

– Может быть… – многозначительно сощурился Мышкин. – Не все сразу.

– Шутишь?

– Только не с тобой, Савин, – и Мышкин выудил из папки очередной печатный лист. – А вот здесь сюрприз, Боря. И масса вопросов.

– Спасибо, Костя, их в этом деле и так хватает.

– Извини, не я их тебе задал… Так вот, при осмотре, весьма тщательном осмотре, подчеркиваю, уже известного тебе портмоне в одном их отделений нами были обнаружены крупинки золотого песка…

– Эка невидаль на Колыме…

– Не иронизируй, Савин. В том-то и дело, что этот песок и есть один из вопросов, на который тебе придется отвечать. А именно: по данным анализа и картотеки в Союзе, а тем более на Колыме, золотоносное месторождение, откуда взят драгметалл, не значится. То-то!

– Ну, удружил! – схватился за голову Савин. – Вот теперь уж точно мне крышка. Седлецкий с меня не слезет, пока я не отыщу это месторождение. Впридачу к стрелку, которого угораздило отправить на тот свет нашего подопечного…

– Не сомневаюсь, всегда рад вам служить, – церемонно склонил голову Мышкин. – Но это еще не все…

– Добивай, изверг, – насторожился Савин.

– Серебряная застежка портмоне имела с внутренней стороны гравировку, которая читается довольно отчетливо, правда, с помощью лупы.

– Что? – почти шепотом спросил Савин.

– И сказал Господь: "Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую я укажу тебе".

– Всего-то… – разочарованно вздохнул Савин.

– Савин, попомнишь меня, в этих словах скрыт какой-то смысл. Возможно, ответ на те вопросы, над которыми ты сейчас ломаешь голову.

– Не преувеличивай, Костя.

– И не думаю… Все дело в том, уважаемый сыщик, что вышеозначенная гравировка выполнена совсем недавно. От силы два-три года назад. С какой стати? Почему с внутренней стороны застежки? Почему церковно-славянским шрифтом?

– Неисповедимы пути твои, Господи. Аминь. Да мало ли кому что в голову взбредет? Конечно, тебе более привычны выражения типа: "Не забуду мать родную", "Дуся плюс Гриня – любовь до гроба" и тому подобное. Не скрою – мне тоже. А если портмоне принадлежало какому-либо священнику или верующему? Вполне возможный вариант…

– Эх, Савин, Савин, недооцениваешь науку. Тогда ответь мне на такой вопрос: почему этот святоша хранил в портмоне пистолет?

– Как… пистолет?

– А вот так. На сафьяновой подкладке мы обнаружили свежее пятно оружейной смазки, а при более детальном исследовании с помощью специальной аппаратуры получили оттиск, который соответствует пистолету неизвестной системы. Уловил?

– Сдаюсь… Все. Добил. Сознаю свои заблуждения. Значит, Богу – богово, а кесарю – кесарево?

– В яблочко, Савин. Так что, Боря, держи бумаги и во-от здесь распишись в получении.

– Это все?

– Пока да.

– Почему – пока?

– Потому что, надеюсь, ты и остальные вещи убитого передашь в наше временное пользование. Авось, что еще сыщется.

– Но вы ведь с ними уже работали.

– Плохо работали, Савин, – нахмурился Мышкин. – Я тут сегодня кое-кого продраил с песочком.

– Небось, Лебедянского?

– А кого же еще? Оболтус! День до вечера – и поминай как звали…

– Да брось ты, Костя, парень молодой, оботрется, гляди, тебя, старичка, обскачет. Не все сразу…

– Не наш он, Боря, случайный попутчик. Попадаются у нас иногда такие. Сам знаешь. Свое дело нужно любить всеми фибрами души, отдаваться ему до конца без каких-либо скидок. А он… Зазвонил телефон.

– Алло! Так точно, товарищ подполковник. Да… Да… У меня. Сейчас? Слушаюсь, – Савин положил трубку и принялся торопливо собирать разбросанные по столу бумаги. – Костя, шеф кличет. И тебя тоже…

Ущелье хмурилось морщинистыми скалами, кое-где тронутыми оспинами мха и лишайников. Лишь у порогов, где ручей выплескивал пенные пузыри, скалы раздвигались, и глубокий распадок уходил к дальним сопкам, уже припорошенным первым снегом.

Добротно срубленная избушка с окошком, затянутым хорошо вычиненным сохачьим пузырем, притаилась у входа в распадок, сложенная из обломков дикого камня, выпускала клубы серого дыма – свиваясь в причудливые спирали, дымное облако медленно поднималось к предутреннему небу.

Макар Медов стряпал немудреный завтрак – жарил на сковородке серебристых хариусов. Брызги медвежьего жира щедро кропили камни очага, изредка обжигая руки каюра; он недовольно бормотал что-то по-якутски, лизал языком обожженные места, причмокивая и кряхтя.

Макар все-таки привел своего бородатого товарища в верховья ручья. Привел, получил в подарок заветный винчестер – и не возвратился обратно.

"Моя здесь живи, однако. Твоя помогай, Ладимир". Бородач в душе радовался – лучшего товарища по тайге, чем якут Макар Медов, не сыщешь.

Короткое колымское лето удачи не принесло – золото было рядом, но в руки не давалось. Изредка крохотные крупинки посверкивали на дне промывочного лотка, но это было далеко не то, на что он надеялся. Неужели Сафи-Бориска обманул? Нет, не мог обмануть – сколько вместе таежных троп проложено, сколько раз в глаза голодной смерти заглядывали… Но почему тогда Бориска не явился в условленное место, чтобы вместе отправиться к ручью? Почему месяц ожидал его Владимир в Среднеколымске? И впустую. Уговорил Макара Медова провести в эту глухомань – старательский сезон на Колыме короткий, того и гляди прикроет льдом золотую удачу. Жди тогда месяцев восемь – девять свой фарт, впроголодь – купцы в долг давали неохотно и с такими процентами, что впору в петлю, чем в их кабалу.

Владимир вяло прожевал опостылевшую рыбу, хмуро зыркнул на маленькую иконку у изголовья постели и, впервые не помолившись перед работой, взял лоток, кирку и шагнул за порог избушки.

Ночью шел первый снег. К утру хорошо прогретая за лето земля вобрала в себя его пушистую белизну, и только стланик клонился под тяжестью снежных комьев да северные склоны сопок запустили седые космы в редколесье распадков.

Сегодня путь предстоял неблизкий. Бородатый старатель решил пройти вверх по ручью на кромку наледи, укрытую за нагромождением огромных валунов.

Солнце уже давно разогнало утреннюю дымку, когда Владимир, подтянув повыше голенища рыбацких сапог, ступил на сланцевую щетку – дно ручья. Наклонился и замер, боясь вспугнуть увиденное: крупные самородки усеяли дно, словно кто-то небрежно разбросал фасоль! Все еще не веря в удачу, рухнул на колени в мелководье и принялся торопливо выхватывать из обжигающих струек драгоценные камешки.

Мощную золоторудную дайку [6], которая пересекла русло ручья чуть повыше наледи, обнаружил только под вечер. Долго и истово молился, целуя нательный крест. Мрачные скалы впитывали эхо слов; в злом бессилье на его удачу пытались укрыть золотые блестки длинными вечерними тенями…

– Макарка, пляши! – швырнул тяжелый мешочек на стол. И сам пустился в пляс, тяжело и неуклюже притопывая натруженными ногами.

– Эхма! Наша взяла, Макарка! Эх, погуляем! Винчестеры сыновьям купишь, патроны! Хлеб купишь, сахар! Ну, что же ты молчишь, не рад?

– Учугей сох… [7]