Но его родители всерьез хотели отправить меня на нары: ведь это я «заманил» детей на стройку и цинично оставил их там одних! Слава богу, ребята двинулись в «самоволку», не только ничего не сказав мне, но и вообще в день, когда у нас с ними не было занятий.

Так вот, на глубине полутора-двух метров, под слоем более позднего города, то есть под слоем, содержащим остатки усадеб конца XVIII-XIX веков, залегало кладбище… Фундаменты домов XIX века задевали только самый верхний слой этого кладбища, самые поздние могилы.

А большая часть погребенных здесь ложилась в землю по обрядам допетровской Руси… Дело в том, что покойника в Московии полагалось класть в гроб, долбленный из цельной колоды, дубовой или сосновой. Для младенцев и детей возможен был еще липовый гроб.

Петр запретил хоронить покойников в гробах из цельных стволов под предлогом сберегания корабельных рощ… Запрет обходили, нарушали, а вдали от Москвы и Петербурга о запрете вполне могли и не знать, но именно с этого времени, с эпохи Петра, цельные долбленые гробы сменяются сколоченными из досок. Так вот, покойников в Красноярске хоронили в цельных гробах из лиственницы, а чаще из кедра. Красноватая кедровая древесина очень хорошо сохранялась, а лиственничная так просто звенела под топором, и острое лезвие соскальзывало, отделяя узенькую стружку или даже только оставляя на колоде слабый, в два-три миллиметра, следок — чуть ли не малую царапину.

А еще в слое попадались очень своеобразные погребения: без гробов. Дело никак не могло быть в нехватке дерева, в бедности семьи умершего: в чем-в чем, а в дереве нехватки в Сибири не бывало даже и для самых нищих. Это явно был такой обряд, и обряд откровенно языческий. Покойника клали, обворачивая в несколько слоев бересты, без гроба. А рядом с ним клали вещи, которые археологи называют «сопроводительным инвентарем», потому что эти вещи должны были сопровождать покойника в другой мир. В другой, но с примерно такими же законами, как и в нашем, потому что иначе зачем покойнику нужны лук и стрелы, нож и шило? Только в одном случае ему нужны все эти вещи — если он будет жить на том свете точно так же, как и на этом.

Христиане не верят в «поля счастливой охоты», где все будет так же, как и у нас, только лучше. Христиане верят в иной мир, совершенно не похожий на этот, и класть с покойником дорогие ему или полезные для работы вещи не видят ни малейшего смысла.

Так вот, с покойниками, завернутыми в бересту, клали луки, стрелы с железными и даже с каменными наконечниками, ножи и шила, а в изголовье ставили большой керамический сосуд — может быть, с бульоном, молоком, а может быть, просто с водой. Но на шее этих покойников тоже висели железные кресты! Люди, похороненные по языческому обряду, считались при жизни христианами, ходили в церковь и носили кресты! Логично предположить — без гробов, завернутыми в бересту, клали местных инородцев. В летописях сообщается, что в Красноярске было много татар и хакасов, поверстанных в казаки. Может быть, это они, вчерашние язычники, хоронили своих близких по обычаям предков? Так сказать, жили по-новому, а умирали еще по-старому? Такие примеры в истории есть, и предположить это легко. Но сколько я ни вглядывался в скелеты, в черепа похороненных по разным обрядам, не мог найти никакой решительно разницы. Везде — рослые европеоиды. Похоже, что по разным обрядам хоронили покойников одного и того же народа и в одно и то же время. Почему разные обряды? А это я и сам хотел бы знать.

На «казацкое кладбище» со всего города тянулся народ. Ведь с ранней весны до октября месяца, когда котлован стал покрываться снежком, всем абсолютно, любому желающему был открыт культурный слой, и в том числе старое кладбище. Каждый день приносил что-то новое: экскаваторы поднимали новые гробы-колоды или подцепляли скелеты, сваливали их в кучи, перемешивали, и на поверхности земли и в доступных участках откоса каждый вечер появлялись новые фрагменты керамических сосудов, металлические изделия, костяные прокладки луков, новые кости, черепа и даже целые или почти целые скелеты.

Народ, не особо обремененный общей культурой и познаниями в археологии, искал «чего-нибудь интересненького», и особой популярностью пользовались три вида изделий: круглые каменные ядра, или картечины, металлические ножи и целые керамические сосуды. Целая керамика встречается только в погребениях — ведь целых сосудов никто не выбрасывает, но с покойником в могилу ставятся, естественно, только целые керамические сосуды.

Но особо ценной добычей считались целые черепа… Человеческие черепа, не раздавленные ножом бульдозера и ковшом экскаватора, сохранившиеся получше и желательно с целыми зубами. Народные умельцы сразу же стали приспосабливать эти черепа для подсвечников и как подставки для подносов или безделушек. Тем более, некоторые черепа окрасились в такой красивый медовый цвет или в переливы такого цвета, что их даже и красить не надо было.

Другие умельцы делали вещицы поинтереснее: например, полировали череп, пропитывали его клеем, глазницы забирали красным оргстеклом, а внутрь черепа ставили небольшую лампочку. Получалось довольно жуткое украшение, и оставалось только выбрать, кого им пугать — друзей или знакомых девушек.

Естественно, тут же появились и такие умельцы, которые делали из черепов украшения и продавали их другим, менее рукастым или не умеющим искать черепа.

Никто не охранял эту стройку, потому что на ней ведь не было ничего особо ценного: не будет же кто-то угонять бульдозеры или отрывать ковши у экскаваторов. Мальчишки из лежащих поблизости школ (27-й, 11-й) порой бежали после уроков на эту стройку, поискать «чего-нибудь интересненького». Порой находили и черепа и тут же продавали их предприимчивым людям за рубль, от силы за трешку. Предприимчивые же люди могли за вечер работы сделать из такого черепа сувенир, стоящий уже рублей двадцать, а на любителя — и пятьдесят.

Я знаю по крайней мере три случая, когда с этими скелетами и черепами приключались не совсем обычные истории.

Одна из них связана с человеком, который ныне осваивает земли «исторической родины» где-то в Израиле. Этот человек специально ходил на кладбище — ему нужен был хороший череп, чтобы сделать из него пугалку с красными глазами для девиц. Нашел он три черепа и два из них сбагрил знакомому жучку, промышлявшему мелкой спекуляцией, в том числе и черепами (у него было много таких вот знакомых жучков), а третий стал обрабатывать сам.

Пугалка получилась на славу, но только вот в квартире моего знакомого почему-то начала сама собой передвигаться мебель. Так и ехала себе от стенки к стенке, вызывая сердечные приступы и обмороки у мамы, бабушки, папы и дедушки этого человека. Дня два происходили эти странности, а утром третьего дня, когда ночью стал двигаться диван, на котором спал сам Рабинович, мой знакомец решил проверить, в черепе дело или нет. Может быть, и не в черепе, но, во всяком случае, стоило унести его из дома, и тут же столы и стулья замерли на своих подобающих местах, отнюдь не порываясь куда-либо продвигаться.

В другом случае мелкий жулик, промышлявший добычей и обработкой черепов, внезапно вышел из дела и переключился на спекуляцию запасными частями для «Жигулей». О причинах он никому не рассказывал, но совершенно точно известны два факта:

1. Что этот дяденька полировал и чистил черепа вечерами в своем гараже и что однажды он вернулся из этого гаража, что называется, на рысях и никаких объяснений своему поспешному приходу не дал.

2. Что назавтра же утром этот жулик отправился в гараж вместе с другом, увез черепа на стройку и там похоронил в песке, — в том числе и черепа, с которыми уже начал работать, тратя время, силы и дефицитные материалы.

Придумывать по этому поводу можно все, что угодно, я же привожу голые факты, и только.

Третий странный случай связан с врачом, которого я назову Ванькиным. Тип это на удивление унылый, потому что работать ему неинтересно, жить скучно, и что бы он ни делал — все в тягость. За многие годы знакомства я только один раз видел Ванькина оживленным и делающим что-то с энтузиазмом. В тот раз какой-то неполноценный человек пристроился пугать девушек возле входа в медицинский институт. Идет привлекательная девица, а этот тип выпрыгивает из кустов, и вываливает из штанов свое… эээ-эээ… свое мужское хозяйство. Так сказать, показывает бедной девочке свой детородный орган во всей красе. Девицы с разной степенью паники бросались наутек, а тот радуется до невозможности — ему только этой паники и надо.