Выходило, что город мечты близко. Город счастья, где возможно все… А что если они пересекут ограду Беловодья, и Надя очнется? Сердце колдуна заколотилось как сумасшедшее. Роман уже верил в подобное чудо. Всеми силами колдовской своей души верил.

Границу Беловодья они почувствовали метров за триста, Стен тут же сбавил скорость.

– Скоро первая ограда, – предупредил он. – Тебе, как я понимаю, Роман, ожерелье не Гамаюнов сделал. У Юла – тобой даровано. Вам обоим надо настроить ожерелья на границу, иначе не пройти. Особенно второй круг.

– Но вы через мои ограды шагали беспрепятственно, – напомнил господин Вернон.

– Там другое.

Когда они подъехали метров на пятьдесят, ожерелье на шее у водного колдуна начало вибрировать. Роман попытался успокоить водную нить, мысленно погладил ее, как ребенка гладят по голове. Ожерелье утихло, нить перестала дрожать. Первую стену миновали почти незаметно, лишь на миг у колдуна возникла боль в горле, но тут же прошла. Роман глянул на Юла. Мальчишка, казалось, ничего не почувствовал. Почему, водный колдун не понял.

За первой оградой шла все та же белая дорога. Только здесь она казалась залитой водой и блестела. Вокруг стоял еловый бор, на мохнатых ветвях клочьями висел туман. Теперь джип катился медленно. Роман ощущал слабое сопротивление, как если бы невидимый противник уперся ему рукой в грудь и давил, но несильно. Навстречу им уже придвигалась вторая стена – она блестела, будто мокрое от дождя стекло, и за этим стеклом проглядывало нечто, едва различимое – блеск золотого, синего, оранжевого, и яркая, слишком яркая для осеннего времени зелень.

– Что это?! – Роман указал в сторону.

Слева от дороги, прорезая молоко тумана, виднелась черная полоса – будто в небо уходил недвижный столб черного дыма. Но это был не дым – что-то другое. Роман смотрел и ощущал тревогу, от которой все внутри цепенело.

Стен пригнулся, глянул в боковое стекло, но ничего не сказал. Но колдун заметил, как пальцы Алексея с силой стиснули руль, костяшки побелели.

Вторая граница оказалась куда прочнее первой. Джип вломился в нее, сверху с шорохом посыпались льдистые осколки. Немало усилий потребовалось колдуну, чтобы раскидать их по сторонам. Он отчетливо слышал за спиной мелодичный звон разбиваемых стекол. Дважды Роман все же не успел увернуться и почувствовал вполне ощутимую боль – будто лезвием полоснули по руке и плечу. Но следов не осталось.

Джип затормозил. Они остановились внутри – в Беловодье.

– Все не так уж и страшно, – засмеялся Юл.

Роман поднял брезент и посмотрел на Надю, что всю дорогу покоилась у него на коленях. Ее лицо было по-прежнему подернуто льдом, глаза раскрыты, зрачки неподвижны. Чуда не произошло.

Путники стали вылезать из машины. Роман положил Надино тело на сиденье и выпрыгнул из машины. Выпрыгнул и оторопел. Он был уверен, что увидит крохотное пространство, сдавленное тесным обручем, жалкое озерцо, бережок, коттеджи – воплощение простенькой мечты, некое подобие того, что он создал сам в лесу с помощью Юла, – то, что видели снаружи люди Колодина. Но здесь был иной размах, и все иное.

Джип стоял на дороге. А дорога лежала на поверхности озера. Именно так – белые плиты покоились поверх воды с небольшими зазорами, и меж ними протекали тонкие струйки. Внутри круга было только огромное светлое озеро. И в центре прямо из воды поднималась белая церковь. В глубине, под толщей воды, горели негасимые свечи, угадывались крыши затонувших хоромин. Вода в озере была гораздо светлее неба, чего, вообще говоря, в природе не бывает. Над водой чернели отдельно стоящие вековые ели. А по воде, переплетаясь и вновь расходясь, пролегали тропинки из белого камня. Каждый камень лежал отдельно от другого. Тропинки сплетались с дорогой и убегали вдаль, заканчивая свой бег у крыльца какого-нибудь дома, или приводили к кольцевым парапетам из белого плавучего камня. Одно такое кольцо шло вдоль наружной стены Беловодья, второе окружало водный круг в центре. Дома поднимались из воды. Не в том смысле, что из воды выныривали, а в том, что сами были частью светлых вод. Они то погружались вглубь, то вновь поднимались. Контуры стен, наличники, ставни, черепица на крышах и флюгера над крышами – все менялось, и только глаз начинал привыкать к облику, как являлись уже другие очертания, чтобы через несколько мгновений сделаться прежними. Впрочем, в этом прежнем непременно проглядывало что-нибудь особенное, новое. Так валы, бегущие к берегу, повторяются раз за разом, но все время иные. Оттенки голубого, зеленого, серебристого, нигде ничего яркого, кричащего – колорит почти Тернеровского пейзажа. Но порой вспыхивало ослепительно белое, как блеск лунной дорожки на воде. Тем чернее казались ели на фоне светлой воды.

Роман обо всем позабыл – он переводил взгляд с одного дома на другой, еще ничего не понимая и даже не пытаясь понять, пораженный до глубины души.

Он слышал, как рядом всхлипывает Лена, повторяя как заведенная:

– Невозможно, такое невозможно…

– Замечательно, – сказал колдун.

– Лешка! Наконец-то!

Все обернулись на крик. К ним по дорожке бежал парень лет тридцати, худощавый, темноволосый, с глубоко посажеными глазами и высоким, выдающимся вперед лбом.

– Грег! – Стен обрадовался, увидев старого друга. – Все еще стережешь?

– Как видишь. А ты, черт, бродяга, где тебя носило! – Грег смеялся, обнимая приятеля. – Ты же говорил, что никогда не вернешься.

– Пришлось.

– Ну и отлично! Значит, опять вместе? Все вместе, да? Может, в этот раз все получится, а?

– Надя погибла.

– Знаю. – Грег нахмурился. – Иван Кириллович рассказал.

– Как он? – спросил Стен.

– Старик хорошо держится. Замечательно. Мужественно. Уважаю. Да вот он, идет…

Все обернулись.

К ним по белой дорожке шагал Гамаюнов в светло-синем клеенчатом плаще до пят.

«В реальности он выглядит куда тщедушнее и старше, чем в своих сеансах колдовской связи», – отметил про себя Роман, глядя на хозяина Беловодья. Во-первых, Иван Кириллович был мал ростом, во-вторых, кожа казалось тонкой, как бумага, а губы по-стариковски лиловыми. И, главное, он был какой-то неухоженный – под плащом виднелись надеты поношенный свитер с высоким горлом и серые мешковатые брюки, одна брючина была заправлена в сапог, другая выбилась, спустилась до самой воды и намокла.

– Как я рад! – Гамаюнов в первый момент как будто видел только Алексея. – Стен! Мой мальчик! – Они обнялись. – По-прежнему такой же строптивец. За то и люблю. – Иван Кириллович отстранился и только теперь поглядел на остальных. – Леночка, наконец-то! – воскликнул он таким тоном, как будто давно ее здесь ждал, а она почему-то не ехала. – А это наш удивительный господин Вернон, надо полагать?

Гамаюнов повернулся к Роману. Глянул внимательно, изучающе, будто оценивал, на что способен колдун.

«Уверен, что я вижу в нем гуру, но я не вижу. Хоть убейте меня – не могу. Все же я обязан быть с ним почтителен, хотя бы из уважения. И еще за то, что он создал Беловодье».

– Как у вас это получилось? – спросил водный колдун. Еще за секунду до этого не хотел спрашивать, и все же спросил – слова будто сами собой вырвались.

– Очень просто. То, что в душе хранил, здесь отразилось. – Иван Кириллович торжествующе улыбнулся.

– И здесь, в Беловодье, возможно все?

– Где Надя? – спросил Иван Кириллович. – Я должен ее видеть.

– Она здесь, с нами.

Гамаюнов говорил о Надежде, как о живой, и за это Роман многое был готов ему простить. Ревности, во всяком случае, колдун сейчас не испытывал. Он сам достал из машины Надино тело. Сбросил брезент. От холодного сияния Беловодья лед посверкивал, и казалось, что Надя улыбается, а ресницы дрожат.

Иван Кириллович пошатнулся. Если бы Грег его не поддержал, то наверняка бы упал в воду. А так устоял. Свободной рукой стиснул горло, лицо его посерело. Роман понял, что несправедлив был к старику: потеря Нади оказалась для Гамаюнова страшным ударом.