Гирт стоял на кухне и прислушивался; вся остальная компания находилась в западном крыле дома. Он осторожно открыл дверь и выглянул в полумрак коридора. Добрался до вешалки и начал торопливо проверять карманы всех пальто, следя одновременно за тем, что происходит в зале и столовой. Было бы не особенно приятно, если б кто–нибудь вдруг застал его за этим занятием.

Толстые кожаные перчатки Уласа на ощупь были совершенно сухими. Рядом висело элегантное пальто актрисы, источавшее легкий аромат духов. Оба ее кармана были пусты. Но Гирт отчетливо помнил, что когда она приехала, на ней были перчатки из тонкой кожи. Этот факт, правда, еще ничего не доказывал. Она могла положить их в сумочку, наверняка они там и находились.

У Ирены перчатки были сшиты из тонкой материи и больше служили для декорации, нежели для защиты от холода. Тут все было ясно, вопросов не возникало. Кожаные перчатки в полупальто Алберта были чистыми, как и те, что он нашел в кармане Калвейта. Зато в потрепанном пальтишке Зирапа, кроме платочка, Гирт ничего не нашел. Ничего не дал и осмотр внутренних карманов. Это уже кое–что значило – Зирап как–никак сумочки с собой не носил. Гирт силился вспомнить: не ходил ли Зирап во время сегодняшней прогулки с голыми руками? Вполне возможно… Но утверждать наверняка не мог.

Последним Гирт проверил пальто хозяйки. Кожаные перчатки Расмы, сухие, лежали у нее в кармане. В этот миг кто–то подошел к двери зала, и Гирт, поспешно погасив карманный фонарик, тихо вернулся на кухню. Постоял, подумал. Проверка как будто уменьшила подозрения в отношении одних гостей и увеличила в отношении других. Однако ничего существенно важного не раскрыла и еще в меньшей степени что–нибудь доказала; ясно было одно – те перчатки он не нашел.

Гирт принялся за осмотр кухни. У окна – простой стол с двумя табуретками по обеим концам, на нем – начатые батоны хлеба, пустые бутылки, грязная посуда. Ничего примечательного.

В углу по ту сторону люка – плита. Гирт распахнул дверцу и заглянул внутрь, но остатков сожженной бумаги не обнаружил. Взял кочергу, перерыл золу, под ней еще тлели угли. Нет, в плиту ничего не бросали.

У стены между плитой и дверью в мастерскую стоял ящик с дровами. Рандер перебрал поленья, убедился, что ни на одном нет сука, который соответствовал бы ране на черепе Инсберга. В щели между ящиком и плитой Гирт увидел топорик, но с первого взгляда понял, что он не мог быть использован убийцей. Обух по сравнению с раной был слишком широк.

Напротив окна у стены стояло на скамейке ведро, рядом таз для умывания и мыльница. Ведро оказалось пустым, зато на дне таза блеснула вода, и в ней… Гирт нагнулся поближе. Да, похоже, что в ней была размыта кровь. Ее следы можно было различить и на висевшем на стене полотенце. Выходит, преступник мыл тут руки. В перчатках или без них? А может, это вовсе и не кровь убитого? На все эти вопросы ответа пока не было.

Гирт переключил внимание на пол. Он был сравнительно чистый и сухой, только у скамейки темнело мокрое пятно. Оно, по–видимому, образовалось от разбрызганной воды. Пятен крови нигде не видно. Все говорило за то, что убийство произошло или у люка, или в самом погребе. Правда, если бы Инсберг был убит где–нибудь в другом месте, вне пределов кухни, преступник мог бы его подтащить и так, чтобы не оставить на дороге следов крови. Это предположение показалось, однако, Гирту слишком умозрительным – на столь сложное действие у преступника вряд ли хватило бы времени.

С какой высоты и каким образом упал Юрис? Застиг ли его смертоносный удар так, что он не успел опомниться, или же он пытался сопротивляться? Все это прояснится только после того, как труп будет тщательно осмотрен врачом. Во всяком случае, ему не верилось, что схватка происходила в погребе. Помещение было слишком тесным, чтобы там мог сохраниться такой образцовый порядок.

В углу между скамейкой и дверью в коридор стоял старомодный шкаф. Гирт открыл его и начал перебирать вещи на полках. Здесь хранились только продукты и кухонная утварь.

Он закрыл шкаф, напоследок еще раз окинул взглядом кухню. Остановился на двери, выходящей в коридор. Чуть пониже ручки на ней была щеколда, за долгие годы покрывшаяся бурым слоем ржавчины, – очевидно, задвижкой обычно не пользовались. Подойдя поближе Гирт понял, что не ошибся, но тут же обратил внимание на то, что в середине щеколды, в той части, которая проходила через скобу, ржавчина выглядит светлее: словно бы потертой, и потертость эта совсем свежая. Ему показалось, что щеколду можно сравнительно легко и бесшумно задвинуть.

Он прошел через кухню в мастерскую. Нащупал выключатель, зажег свет. Напротив двери у окна стоял столярный стол. Рядом с ним, неподалеку от входа на склад – приземистый обшарпанный шкаф. В левой половине мастерской под вторым окном – некрашеный стол с тисками, паяльными принадлежностями и прочей мелочью. Угол между окнами занимал новенький стеллаж с инструментами, сделанный, очевидно, самим Юрисом. На втулках и реечках, остроумно расставленные, выстроились пилы, рубанки, молоточки, клещи, долота, мерила, гаечные ключи, сверла – все легко обозримо, сподручно.

Гирт какое–то время изучал штатив, затем резко повернулся и, оставив в мастерской свет, направился в столовую.

Расма по–прежнему сидела в кресле, казалось, с тех пор как он ушел, она даже не шевельнулась. На старом месте, на диване, пребывал и Калвейт. Актриса заняла кресло Ирены и, задумчиво глядя на входящего Гирта, курила. Остальные четверо вышли в зал, откуда доносился приглушенный разговор.

Гирт обратился к хозяйке:

– Извините, могу ли я вас попросить?… На несколько слов.

Расма медленно поднялась и молча вышла в коридор. На кухне она остановилась, опершись о край стола, вопросительно посмотрела на Гирта. Затворив за собой дверь, он спросил:

– Скажите, пожалуйста, когда вы последний раз были в погребе?

Расма непроизвольно глянула на люк и тут же отвела глаза.

– Сегодня. Спускалась за огурцами. И за яблоками.

– До или после приезда гостей?

– До.

– Вы не знаете, кто застелил полки газетами?

– Газетами? – Вопрос удивил ее. – Я сама. Но это было давно.

– Понимаю, – кивнул Гирт. – Постарайтесь вспомнить, не было ли среди них рваных или чуть надорванных.

– Не думаю. Такими я не стала бы застилать полки. Вообще… Дело в том, что это местные газеты, выписанные еще прежними жильцами. Мы их почти не читали. Юрис несколько раз заезжал на почту, брал по пачке. Так что газеты были совсем новенькие.

– Ясно. А позже вам не случалось оторвать от них какой–нибудь кусок или уголок? Предположим, вы что–то делали в погребе, спешили, вдруг вам понадобилась бумага, и вы… – Гирт закончил фразу выразительным жестом.

Расма покачала головой:

– Нет.

– Ну хорошо. А Юрис? Он не мог так сделать?

– Не берусь сказать, думаю – вряд ли. Юрис вообще в погреб почти не спускался. Кроме того, что–то отрывать – не в его характере.

– Да? – заинтересованно воскликнул Гирт. – Между прочим, именно об этом я и хотел вас спросить! Мне показалось… Не стал ли Юрис в последнее время… буду говорить откровенно, несколько педантичным?

– Да, – кивнула Расма и сдвинула брови. – Весьма…

– Понимаю, – медленно проговорил Гирт. – Так я и думал. – Он что–то взвесил про себя, затем спросил: – Скажите, в эти дни Юрис пользовался молотком?

– Да, – Расма удивленно посмотрела на Гирта. – Вчера, когда раздвигал в зале большой стол… И что же?

– Ничего. Я просто размышляю. Скажите, он этот молоток потом оставил где–нибудь или положил обратно на то место, откуда взял?

– Наверняка положил обратно. – В голосе Расмы не было и тени сомнения. – Он всегда все клал на место. Не дай бог, если я его вещи где–нибудь забуду или хотя бы поменяю местами.

Гирт кивнул и снова задумался.

– Кто–нибудь из гостей бывал раньше на хуторе? – наконец спросил он.

– Нет, насколько мне известно, – никто.

– А сегодня кто–нибудь из них осматривал погреб?