Разрушить промышленность, добить окончательно сельское хозяйство - это реформы?

Влезть в зарубежные долги, развязать гражданские войны, отдать всю власть преступникам - это реформы?

Из одной огромной богатой страны сделать очень много маленьких и нищих - это тоже реформы?

А я по своей наивности полагал, что реформы - это когда из плохого делают лучшее, из хорошего - отличное. Когда растет промышленность, развивается сельское производство, когда людям становится все лучше жить тогда я понимаю, что это реформы. Что вы молчите? - И я снова обратился в зал: - Сразу же хочу предупредить: кто пришел сюда погорлопанить, кто рассчитывал, что здесь будет митинг, - могут быть свободны.

- Я доложу куда следует, - прошипел Наобум Лазаревич.

А что он мог еще прошипеть?

- Доложите, - согласился я, - обязательно. Но несколько позже. - Когда будет совсем поздно. - А с этой минуты - вы под домашним арестом. Ведите себя хорошо, это в ваших интересах.

Вот это он понял. И даже не пробурчал под нос про произвольный беспредел. То есть наоборот: беспредельный произвол.

- Вернемся к нашим делам. Сегодня, повторяю, вы должны сформировать наше правительство из людей, которым вы доверяете. В помощь вам рекомендую квалифицированных консультантов, - широкий жест в сторону президиума, - по вопросам политики, экономики, законности.

А со своей стороны займусь нашей главной болевой точкойискоренением преступности. Чтобы создать людям нормальные условия для жизни. Как видите, эти две проблемы взаимосвязаны. Не разгоним бандюков не будем жить нормально. И наоборот. Потому что все наши добрые дела будут поглощаться жадной трясиной криминала. Этот узел распутать невозможно. Поэтому я буду его рубить. Сообщаю: меры к преступникам будут применяться не суровые... А жестокие. Впрочем, добропорядочных и законопослушных граждан это никак не должно беспокоить. Я объявляю всех преступников вне Закона. Гуманности к ним больше не будет. Гуманность будет к пострадавшим. Жестокость во имя гуманности. Ненависть во имя любви. Все поняли? Сейчас новый начальник городской милиции расскажет вам о том, что уже сделано.

Волгин коротко сообщил: сформирован новый личный состав Горотдела, намечены и введены в действие решительные меры по борьбе со всенародным врагом. Из города выдворены все недобросовестные лица неславянского происхождения, изгнаны и блокированы руководители и боевики преступных формирований, арестованы и готовятся к ответу скомпрометировавшие себя представители городской администрации и правоохранительных органов, наложен арест на все имущество увеселительных заведений, изъято значительное количество наркотиков и оружия, проводится следственная работа по злоупотреблениям прежних городских властей, организован приют для бездомных и т.д.

Слушали заинтересованно, я бы сказал, с надеждой. Вопросы задавали прямые, по существу. Некоторые представлялись:

- Профессор Кусакин. - Далее с ехидцей. - Слушать вас приятно, не скрою. Однако для города, где среди бела дня режут на куски молодых женщин, ваши речи звучат не слишком ли самонадеянно?

- Уже не режут, профессор. Преступник задержан, сейчас проходит судебно-психиатрическую экспертизу.

- На вменяемость? - уточнил дотошный профессор с собачьей фамилией. И саркастически добавил: - И если он будет признан вменяемым в отношении инкриминируемых ему деяний, вы, конечно, его...

- Расстреляем, - завершил его сарказм Волгин недрогнувшим голосом. Во всеобщей тишине.

Но профессор Кусакин не зря так прозывался, хватка бульдожья.

- А если он будет признан невменяемым, то спокойно продолжит свое кровавое пиршество? После отдыха в лечебнице. Ведь так, согласитесь?

Волгин расчетливо выдержал паузу.

- На этот вопрос я пока не могу ответить. Мы еще не решили. В одном могу заверить твердо: он больше никогда не будет опасен.

- Руки отрубите? - хмыкнул профессор, садясь на место.

- Возможно, - вполголоса согласился Волгин.

По залу пронесся общий вздох - не то облегчения, не то возмущения. Будущее покажет.

На этом интересном месте я покинул собрание. Лялька уже дергала меня за рукав и показывала стволом автомата на выход.

Мы вышли из здания и с трудом пробились через толпу. Нас узнавали, на меня смотрели, Ляльку хотели потрогать, но побоялись. Над площадью гремел из динамиков голос Волгина: "...беспощадно. Особенно если таковыми окажутся лица, облеченные властью или серьезными служебными полномочиями..."

Мы вышли на Лесную и направились к Замку. Улица была совершенно пуста. Но "сопровождающих" от заботливого Майора я не заметил. Наверное, тоже Ляльки испугались, которая конвоиром шла в двух шагах позади меня, с автоматом на тонкой шейке, с револьвером на тонкой талии, в прекрасном камуфляже "белая ночь".

- Вам, наверное, скоро памятник поставят, Алексей Дмитриевич, говорила она под стук наших шагов в уличном безмолвии. - Во весь рост. Как Феликсу.

- Думаю, не очень скоро. Даже надеюсь на это, - скорректировал я Лялькины мечты.

- Здрасте! Что подумали, - фыркнула, как кошка на зарвавшегося Полкана. - Я имею в виду - при жизни. Как народному герою.

- Уже позавидовала?

- Вот еще! Я вами горжусь.

За этим милым трепом мы благополучно достигли Замка. В воротах нам честь отдали.

А во дворе стайка молодых женщин окружила словно наседку женщину пожилую. С седой головой, ясными глазами и папиросой во рту. Все сидели на чемоданах.

Нас они не заметили. Потому что с интересом наблюдали Пилипюка.

Он, натужившись изо всех сил, держал в охапку белую голую мраморную девушку, пытаясь ее, непослушную, передвинуть.

- Куда потащил? - тут же заорала на него Лялька. - Жинке твоей сообщу, охальник.

- На место хочу приладить, - пыхтя, оправдался хозяйственный Пилипюк, не чуждый эстетических наклонностей. - Вон, дивись, цемент вже развел, кивнул на стоящее у постамента ведро.

Я подошел к приезжим:

- Здравствуй, Алечка. Давно здесь?

Пожилая женщина встала, стряхнув с себя, как листву, двух миленьких особ.

- Здравствуй, Серый. Заждались немного.

- Добрались нормально?

- Все хорошо. Твои ребята нас встретили, на автобусе довезли. Принимай пополнение.

- Вот и славно. - Я окликнул Ляльку.

- Не могу, - отозвалась она из-за статуи. - Я шедевр придерживаю.

- Скоро уже, Алексей Дмитриевич, - подал голос и Пилипюк, размазывая раствор по постаменту. - Хай трошки схватится.

- Интересные у вас дела, - усмехнулась Алевтина. И девочки вслед за ней послушно захихикали.

- Обживаемся, - улыбнулся и я. - Что в столице о нас слышно?

- Пока ничего, слава богу. Но все дырки ты все равно не заткнешь.

- Месячишко продержаться - потом не страшно.

- А сейчас боишься? - угадала она меня.

- Боюсь. Чем больше делаем, тем больше новых дел появляется. Одна надежда - на соратников.

- Мы тебя не бросим. Мы - одной крови.

- Тем и живу. Тем и воюю.

К нам шла Лялька, довольно оглядываясь на возведенный монумент. Едва не налетела на нас.

- Очнись, ваятель, - сказал я. - Забирай девушек. Устраивай, корми, проинформируй. Потом зайдешь ко мне.

Девушки дружно взялись за чемоданы и сумки.

- Отставить! - рявкнула Лялька генеральским басом. - Старшина Пилипюк, обеспечить эскорт и сопровождение.

Это, по ее разумению, разные, стало быть, понятия.

По команде Пилипюка из парадных дверей Замка высыпалась дежурная смена. Ребята подхватили - кто чемоданы, а кто и девушек (кому чемоданов не хватило), понесли в дом.

Мы с Алевтиной прошли в кабинет. На пороге она осмотрелась, хмыкнула:

- Обживаешься?

- А чего скромничать? Я здесь пока самый главный.

Немереными стараниями Ляльки рабочий кабинет по своему интерьеру приблизился к небольшому залу исторического музея. Прежний владелец Замка собрал неплохую коллекцию рыцарской атрибутики. Лихие боевики частью растащили ее, частью попортили, а частью свалили в подвал. Но Ляльке хватило и того, что осталось.