Мария Петровна глядела на меня внимательно, словно я ей колбасу из магазина принес, но сдачу отдать забыл. Я поспешил и ее заверить: "Я сейчас все принесу!"

Забрал рукопись, вышел из типографии и сел тут же неподалеку на бульваре на лавочку. И стал вспоминать, где мог потерять страницы: на пляже или в кино? В кино я только купил билеты на вечер, они вот - в кармане. На пляже? "Точно! - вспомнил. - Когда я съел там один пирожок, чем-то вытирал руки..."

Рядом в песочнице малыши лепили куличики, пенсионеры на соседней лавочке играли в шахматы. "Хорошо быть малышом или пенсионером", - подумал я и немного успокоился. А когда человек спокоен, ему легче принять нужное решение. И я решил сам дописать те две страницы. Вспомнил автора рукописи - писателя в очках и с привычкой почесывать за ухом, и окончательно утвердился в своем намерении.

Рукопись обрывалась на словах "Он решил завтра же...". Как я разобрался, речь в книге шла о строительстве завода и о любви. Завод построили, но вот вернулся ли главный герой к своей жене, оставалось неизвестным. Сначала я подумал, что вернулся. А потом засомневался: два дела в одной книге не могли кончиться удачно.

Съел пирожки, выбросил из портфеля пробку и подумал: "А что - мне больше всех надо? Пускай вернется, а если ему не понравится, уйдет опять!" Достал записную книжку и на пустых страничках "Э", "Ю", "Я" продолжил: "...вернуться к своей жене, но не навсегда".

Написал и тут же остро ощутил, что больше не смогу сочинить ни слова. От робкой попытки описания природы: "Было лето, было жарко, хотелось кваса, а его не было", сразу отказался.

Я почти физически чувствовал, как стрелки часов, завершая круг, затягивают на мне петлю. Надо было срочно что-то делать! Вспомнил школьные уроки литературы, сочинения... и спасительная мысль пришла сама собой - списать!

В библиотеке на просьбу получить книгу про строительство и любовь мне охотно выдали целую стопку. Привычно, как сочинение из учебника, заменяя осень на весну, Петра Филипповича на Филиппа Петровича, я переписал последние две страницы из книги, где фотография автора походила на того писателя в очках.

В типографии, пока секретарша Танечка маникюрила свои ноготки, я выстукал на пишущей машинке две странички и с облегчением сдал рукопись технологу.

И вроде бы все сошло удачно, но с того дня поселилась во мне ноющая тревога. Я старался быстрее возвращаться из типографии в издательство и с порога вопросительно заглядывал в глаза Василию Владимировичу. Первым кидался к зазвонившему телефону. И что же? Мое поведение Василий Владимирович истолковал неправильно, меня скоро перевели на повышение, и я уже больше не ходил по типографиям, а сидел за канцелярским столом и поглядывал в окно, как птичка из клетки.

А книга та, как ни удивительно, вышла с двумя моими страничками. Я часто вспоминаю тот случай и думаю: может быть, я переписал две страницы у того же самого писателя, тем более что они и внешне были похожи? А может быть?..

"Нет, - всякий раз невольно теряюсь я, - тут определенно какая-то загадка!"

Давно это было. Так давно, что, кажется, и не было никогда...

Иван Сергеевич Подоконников сидел в кресле, держал в руках журнал с юмористическим рассказом и возмущался:

- Черт знает что! Юмористический рассказ называется - плакать хочется! И ведь деньги еще за это получают, пи-са-те-ли! Да я... Да что я, любой дурак и то смешнее придумает!

Иван Сергеевич отвел душу и перевернул страницу. На следующей странице было напечатано: "Объявляется конкурс на лучший юмористический рассказ. Приглашаются все желающие. Премия триста рублей".

Иван Сергеевич крякнул и почесал затылок: "Ишь ты, петрушка какая! Триста рябчиков - считай, это... новый телевизор!"

Он посмотрел в угол, представил, что там вместо старого телевизора стоит новый, и подумал: "Попробовать, что ли?"

Он стал вспоминать смешные случаи и вспомнил, как Трофимов, что живет в соседнем подъезде, шел сдавать посуду, поскользнулся и упал.

"Это и опишу!" - решил Иван Сергеевич.

"Однажды Трофимов, что живет в соседнем подъезде, - старательно выводил он, - шел сдавать посуду, поскользнулся и упал".

Иван Сергеевич поставил точку, перечитал и попробовал хихикнуть - не хихикалось.

"Да что же это такое! - начал нервничать он. - Ведь смешно же было! А может быть, это мне, автору, не смешно, а другой, может, от смеха лопнет?"

- Сим! - позвал Иван Сергеевич жену.

- Чего? - откликнулась та из кухни.

- Тут вот, Сим, рассказ в журнале смешной напечатан, - приврал Иван Сергеевич и от смущения зарделся. - Вот, послушай. - Он прочистил горло и начал читать: - "Однажды Трофимов, что живет в соседнем подъезде, - с выражением читал он, - шел сдавать посуду, поскользнулся и упал".

Иван Сергеевич кончил и выждал паузу. Жена не смеялась. Молчала.

- Ну как тебе? - робко спросил он. - Понравилось?

- Ерунда какая-то, - ответила жена.

- А вот автору, - обидевшись, второй раз соврал Иван Сергеевич, - за этот рассказ телевизор дали.

- По шее ему нужно было дать! - бухнула жена.

Иван Сергеевич вздрогнул, потрогал зачем-то свою шею, посмотрел еще раз в угол и сказал:

- А у нас с тобой телевизор хоть и старый, а работает лучше другого нового.

Когда я бываю в гостях у Феофанова, я всякий раз удивляюсь: как, в сущности, мы еще мало знаем друг друга.

Вот, например, в прошлое воскресенье я стал очевидцем удивительного события. Мы собрались у Феофанова по случаю его кандидатской диссертации, которую он решил начать писать с понедельника. И вот после того, как все его горячо поздравили и пожелали успешной защиты, Феофанов вдруг сказал:

- Диссертация - это, конечно, хорошо, но вот о чем я думаю: а способен ли я на настоящий мужской поступок? Вот, например, если бы я шел берегом реки, а в реке тонул человек, смог бы я...

- Зимой или летом? - уточнила жена Горемыкина.

- В лютый мороз! - сурово проговорил Феофанов.

- Я бы сделал так, - сказал, поднимаясь из-за стола, Горемыкин, и руки у него от волнения дрогнули. - Я бы... незамедлительно бросил утопающему подручное плавсредство, а сам бросился к телефону!

Он сел, и в комнате повисла тишина. Жена Горемыкина нежно взглянула на него и ближе подвинула ему тарелку с салатом.

- А я!.. - сказал, медленно поднимаясь с места, Сергачев.

- Что?! - невольно вырвалось у всех.

- А я... - густея голосом, проговорил Сергачев, - снял бы ботинки, шапку, шарф...

- Пальто оставь! - крикнула его жена.

- ...пальто, - неумолимо продолжал Сергачев, - пиджак... и - подал руку помощи утопающему!

Я видел, как запылали женские лица и нахмурились мужчины, и сам непроизвольно сжал кулаки и расстегнул на пиджаке одну пуговицу.

Но тут поднялся над столом Кузьмин, ослабил галстук и глухо произнес:

- А я бы подал руку помощи утопающему, а затем десять километров нес бы его на спине до ближайшего медпункта, теряя силы и сбиваясь с пути!

- Почему десять? - спросила жена Горемыкина, но ей никто не ответил, так все были поражены поступком Кузьмина.

- А я! - выкрикнул из-за стола самый молодой из гостей Воронков Сережа. - Я бы последней спичкой развел костер, вскипятил воду и...

- Искусственное дыхание... искусственное дыхание... - шепотом громко подсказывала ему мама.

- И сделал искусственное дыхание.

- Вениамин! - толкнула меня в бок жена. - А что же ты?! Что же ты молчишь?!

- Друзья, - сказал я, вставая, - неудобно говорить про себя правду, более того, я рискую показаться нескромным, но я бы не только развел костер, я бы остро отточенным топором срубил бы несколько сухостойных лиственных деревьев и сделал избушку-времянку, где можно было бы обсушиться и прийти в себя. А затем отправился бы в ближайший населенный пункт за помощью и бесстрашно шел бы двое суток сквозь пургу и снежные заносы.