Мне это сравнение показалось не очень удачным.

– Зайду подстричься в другой раз, – сказала я. Прежде всего дело. И потом, неизвестно, как будет выглядеть новая прическа, что она будет напоминать и понравится ли мне. – Я работаю на адвоката, которого зовут Лонни Кингман.

– Да-да. Я знаю Лонни. Его жена ходит в ту же церковь, что и я. А при чем здесь он?

– Морли выполнял для него кое-какую работу, а я продолжаю начатое им расследование. Мне нужно попасть к нему в офис.

– Бедняга, – вздохнула она. – У него же еще жена болела. Он ухаживал за ней много месяцев и, насколько я знаю, здесь почти не появлялся.

– Я думаю, он работал дома, – предположила я. – Так я могу отсюда попасть в его офис? Я вижу там дверь. Она ведет в его комнату?

– Да. Морли пользовался ею тогда, когда налоговый инспектор поджидал его у главного входа.

– Это бывало частенько? – поинтересовалась я.

– Да, особенно в последнее время.

– Вы не будете возражать, если я зайду и возьму нужные мне папки?

– Почему бы и нет? Наверняка там нет ничего бесценного. Заходите и берите, что вам нужно. Здесь нет замка, только задвижка.

– Спасибо.

Я открыла дверь и оказалась в комнате, служившей спальней в те времена, когда дом использовали под жилье. Пахло плесенью. Ковер на полу был грязно-коричневого цвета – такой фон удачно скрывает пятна, за что его, очевидно, и выбрали. Зато пыль на нем хорошо заметна. Имелся в комнате стенной шкаф, куда Морли прятал всякое барахло, и небольшая ванная с туалетом. На какое-то время у меня заныло в груди – неужели я закончу свои дни в такой же комнате – девять на двенадцать, в жалкой роли захолустного частного детектива? Я села в заскрипевшее подо мной вертящееся кресло. Просмотрела его настольный календарь, ящики стола. Там ничего не было, кроме старых ручек, ластиков и степлера без скрепок. Вероятно, Морли частенько перекусывал в своем офисе – в корзине для бумаг валялись пустые коробки из-под пирожных. Следы его утренних трапез.

Я встала и подошла к полкам с папками. На букву В, на Войт/Барни, нашлось несколько папок с разнокалиберными документами. Я перенесла их на стол и начала разбирать. Хлопнула дверь, я подпрыгнула от неожиданности.

Это была Бетти из парикмахерского салона.

– Нашли, что искали?

– Да, все в порядке. Кажется, он держал почти все свои бумаги дома.

Она скорчила гримасу, понюхав воздух в комнате. Затем прошла прямо к корзине для мусора.

– Дайте-ка я вынесу это отсюда. Не дай Бог, еще муравьи появятся. Морли часто заказывал себе пиццу, дома-то за ним следила жена. Он же должен был сидеть на диете, но не было и дня, чтобы он не приносил что-нибудь из китайского ресторанчика или из "Макдональдса". Он любил поесть. Я, конечно, ничего не говорила ему, но, по-моему, надо было лучше относиться к собственному здоровью.

– Сегодня я слышу эту фразу уже от второго человека. Да, видно с людьми ничего не поделаешь, каждый выбирает путь и уже не сворачивает. Я забираю отсюда календарь и несколько папок с делами. Спасибо, что разрешили сюда войти. Думаю, через неделю кто-нибудь из семьи заберет вещи.

– Вам самой офис не нужен?

– Во всяком случае, не такой, – сказала я без размышлений. Только потом поняла, что ответ мог прозвучать оскорбительно, но сказанного не вернешь. Бетти ушла по своим делам, в последний раз я увидела ее, когда она выставляла на улицу мусорную корзину.

Вернувшись к машине, я свалила бумаги на заднее сиденье и помчалась обратно в город. Нашла стоянку и зашла в библиотеку. Мне нужен был зал периодики. Комплект "Санта Тереза диспэтч" шестилетней давности нашелся довольно быстро. Особое внимание я уделила 25, 26 и 27 декабря, то есть тому времени, когда была убита Изабелла Барни. Газета была переснята на микрофильм, и я терпеливо перематывала пленку, пока не дошла до интересующего меня места. Рождество тогда пришлось на воскресенье. Изабелла была убита в первые часы понедельника. Может быть, найдется какое-то событие, которое поможет оживить память людей? Оказалось, накануне Калифорнию охватил сильный ливень, опасно поднялся уровень воды в реках. Одного человека сбила машина на Стейт-стрит, было два ограбления домов и похожий на поджог пожар в одной из частных фотостудий. Я записала и такое происшествие: трехлетний ребенок ранил себя из пистолета, который он нашел в машине родителей. Пистолет был 44-го калибра.

Благодаря этим описаниям, я и сама кое-что вспомнила о той ночи. Вспомнила, как видела пожар, о котором писали в газетах, когда ехала по шоссе домой. Пламя корчилось под сильным дождем, испуская облака пара в черное небо. Именно тогда в приемнике неожиданно зазвучала песня Джеймса Тейлора "Дождь и огонь", и меня до глубины души пронзило это совпадение. Правда, вспышка памяти погасла так же внезапно, как и возникла.

Я промотала еще несколько метров пленки, но ничего существенного не обнаружила. Заказала копии всех интересных газетных статей, заплатила за них и на ходу начала обдумывать, с кем стоит встретиться и как подвести этих людей к воспоминаниям о днях шестилетней давности. Спросили бы меня, что тогда происходило, и я бы ничего не вспомнила, кроме крошечного отрывка. Все остальное покрыто мраком забытья.

Дальше мой путь лежал в окружную тюрьму и изолятор предварительного заключения округа Санта Тереза. Протокол беседы Морли с Кэртисом Макинтайром я обнаружила в одной из папок, хотя повестку о явке Макинтайру так и не вручили. Их разговор состоялся в середине сентября, и больше, судя по всему, никаких контактов не было. Из записей Морли следовало, что Макинтайр в течение первой ночи после ареста Барни содержался с ним в одной комнате. По словам Макинтайра, они подружились. Барни произвел на Кэртиса неизгладимое впечатление, так как в отличие от других обитателей изолятора – неудачников в жизни, имел все, что душе угодно. Когда пришло время суда, Макинтайр, вышедший тогда на свободу, присутствовал на процессе в качестве зрителя. Он подошел к Барни, чтобы поздравить с оправдательным приговором, и, по его словам, услышал от него признание, что убийца все-таки он. Обосновать это высказывание Макинтайр никак не мог.

Припарковав машину напротив тюрьмы в стае черно-белых полицейских автомобилей и пройдя в приемную полицейского управления, я остановилась у стойки со стеклом в верхней части. Примерно шесть недель назад я провела здесь ночь и должна признать, что быть посетителем много приятнее, чем заключенным.

Заполнив необходимые бумаги, я стала ждать, пока вызовут Кэртиса Макинтайра. На стене висели адреса и телефоны организаций и лиц, куда можно перевести деньги для оплаты освобождения под залог. Здесь же имелись телефоны таксистов. Да, невеселое место. За тебя платят залог, потом отбирают машину, и ты вынужден ехать на такси домой. Сплошное унижение после кошмарной ночи в камере изолятора.

Женщина за стойкой сделала мне знак рукой.

– Ваш клиент будет здесь через одну минуту. Кабина номер два.

– Спасибо.

Я прошла в помещение для свиданий. Здесь было три кабины, в которых подследственные могли общаться со своими следователями или адвокатами. Каждая из кабин была разделена на две части стеклянной стеной. У стеклянной стойки стоял высокий табурет, как в барах. Я взобралась на него и оперлась локтями на стойку. Вскоре ввели Кэртиса Макинтайра. Видимо, он был озадачен неожиданным визитом.

Ему было тридцать восемь лет, он был невероятно худой, тюремные штаны чудом держались на нем, а вот синяя тюремная роба была ему к лицу. Короткие рукава открывали длинные руки – да, было где разгуляться фантазии тюремного татуировщика. Кто-то, видимо, сказал Кэртису, что у него выразительные глаза, так как уже с порога он начал меня этими глазами сверлить, сверкая ими из-под отросшей шевелюры, что после нескольких месяцев тюрьмы было неудивительно. Здесь, как известно, нет парикмахерских салонов.