– Почему ты ушла? – спросил он.

– Это ты ушел.

– Я вернулся, чтобы найти тебя. Я искал, искал… Куда ты подевалась?

– Я была в городе. С друзьями.

– Ты никогда не чувствовала того же, что и я. Никогда.

– Чувствовала.

– Тебе просто нечем так чувствовать. Даже когда мы были близки, ты была не со мной. Ты думала о чем-то другом. Она покачала головой, все так же улыбаясь.

– Тогда почему ты меня сторонилась?

– Потому что ты не одобрял моего поведения. Совсем как сейчас. Ох, Павел, ты всегда был таким… Таким правильным. А в глубине души отчаянно хотел быть другим. Уступи себе. Ты станешь счастливее, вот увидишь.

– Иди-ка ты к своим друзьям, – мрачно сказал Чехов.

И она тут же ушла, все с той же доводящей до бешенства улыбкой. Судя по доносившемуся из коридора гулу, у лазарета, похоже, начинался очередной базар. Чехов быстро пошел вслед за ней.

Шум исходил из приемной лазарета, где происходило нечто, весьма напоминавшее рукопашную. Прибывшие с "Авроры" пытались проникнуть внутрь, стараясь одолеть противодействие сестры Чапел и двоих стражей порядка. Все они громко, сердито кричали, требуя, чтобы их впустили и чтобы им позволили увидеться с Севриным.

Кирк вышел из лифта и протиснулся сквозь толпу, не преминув бросить на Чехова красноречивый взгляд: "А ты тут какого черта?!"

– Герберт, Герберт, Герберт, Герберт, Герберт… Двери лазарета автоматически закрылись за Кирком и сестрой Чапел, милостиво приглушив звук.

– Я думала, все такие звери давно в клетках, – сказала Чапел.

Севрин с вызывающим видом сидел на койке; два санитара были готовы его схватить. Маккой, по-видимому, заканчивал какую-то сложную диагностическую процедуру.

– Что тут у тебя, Кощей?

– Да есть загвоздочка. Этот твой приятель отказывался проходить медосмотр. А теперь выясняется, что у него были на то причины.

– Я отказываюсь принимать на веру то, что вы якобы обнаружили.

– А что вам еще остается?

– Все эти ваши находки суть плоды предубеждения, но не науки.

– Я не знаю, что собирался делать этот человек на некой первобытной планете, – продолжил Маккой. – Предположим, что таковая существует. Но я могу рассказать тебе, что было бы, если бы он там высадился. Не прошло бы и месяца, как этих "первобытных" осталось бы так мало, что им не под силу было бы даже хоронить умерших.

– Вздор, – сказал Севрин. – Вздор.

– Хотел бы я, чтобы так оно и было. Есть, Джим, такая скверная маленькая козявка, эволюционировавшая в последние несколько лет. Его произвела на свет наша асептическая, стерилизованная цивилизация. Synthococcus novae. Он смертелен. Мы можем провести иммунизацию к нему, но пока еще не побили его окончательно.

– Вы нашли у него этот микроорганизм? Он болен? – спросил Кирк. – А остальные?

– У остальных этот микроб не обнаружен. Да и он не болен. Он – носитель. Помнишь свою древнюю историю? Мэри, разносившую брюшной тиф? Он иммунен к своему микробу, как была она иммунна к своему. Но он носит в себе болезнь, распространяя ее среди окружающих.

– Команда – в опасности?

– Может, и нет. Все мы, до того как ступили на борт, прошли иммунизацию максимально широкого спектра. Полагаю, что и его друзья тоже свое получили. Но все же необходима полная программа ускоренной иммунизации. Мне придется обследовать каждого, находящегося на борту. Может быть кому-то он уже передал своего микроба. До тех пор, пока это не сделано, этого парня следует держать в полной изоляции.

– Это возмутительно, – сказал Севрин. – Со мной все в порядке. Вы меня не изолируете, вы меня в тюрьму сажаете. Изобретаете преступление, признаете меня виновным, приговариваете меня…

– Не хотите ли сами произвести анализы, доктор? – Ответа не было. – Вы знали, что вы – носитель, еще до того, как пустились в дорогу, не так ли?

– Нет!

– Тогда почему вы воевали против этого обследования?

– Это было посягательство на права личности…

– Ой, не говорите так красиво.

– Изолируйте его, – сказал Кирк.

– Будь готов к протестам его друзей. Они горластые…

– Готов, готов.

В коридоре все так же было полно народу; четверо спасенных с "Авроры" (недоставало одной из девушек) сидели или лежали, развалясь, на палубе; меж ними стояли Сулу, Чехов и еще несколько членов экипажа. Демонстранты опять скандировали, но на этот раз – каждый свое:

– Даешь Эдем!

– Свободу Тому Севрину!

– Джеймс Кирк – недоумок!

– Маккой – коновал!

Сулу разговаривал с одной из девиц в промежутках между лозунгами. Он выглядел смущенным, но зачарованным. Поэтому никто и не заметил, как вышел Кирк.

– Ты им не принадлежишь, – говорила Сулу девица. – Ты знаешь, чего мы хотим. Да ты и сам того же хочешь. Будь с нами!

– Откуда ты знаешь, чего я хочу, Мэвиг?

– Ты молод. У тебя молодые мысли, брат. Протянув правую руку, она дала ему яйцо.

– Мистер Сулу, – раздался резкий голос Кирка. Сулу вздрогнул, на мгновение застыл от смущения, а потом поспешно вернул Мэвиг яйцо.

– Объяснитесь, мистер Сулу.

– Тут нечего объяснять, сэр.

Кирк обернулся к остальным протестующим, которые, увидев его, зашумели еще громче.

– Доктора Севрина отпустят, как только мы убедимся, что это не опасно с медицинской точки зрения.

– Герберт, Герберт, Герберт, Герберт…

Не обращая на них внимания, Кирк большими шагами направился к лифту, переступая через лежащие тела; рядом шел Сулу. За ними последовал Чехов. Когда он проходил мимо Ирины, она соблазнительно откинулась на спину.

– Не оставайся с Гербертом. Будь с нами. Ты станешь счастливее. Иди к нам, Павел.

– Сомкнись с нами, Павел, – сказал Адам.

– Будь с нами.

– Сомкнись с нами, Павел. Сомкнись с нами, Павел. Адам коснулся струн своего инструмента и запел:

К счастью, тут открылись двери лифта, и Кирк, Сулу и Чехов спаслись бегством.

На мостике все шло как обычно: Спок был за старшего, и вообще там сейчас был ну прямо тихий приют. Чехов и Сулу прошли к своим постам. Но прежде чем уселся Кирк, включился сигнал переговорного устройства.