Она теперь видела себя в космическом корабле и по сигналам, улавливаемым ею, ощущала присутствие живых существ. Резкие и холодные шли от того, кто называл себя Оскарбием, теплые — это Сардис, спокойный, размеренный, печальный и немного утомленный от знания трудностей на пути, уготованном человечеству. Сигналы, которые воспринимала Юния, иногда походили на внезапные вспышки света: то ослепительно серебристые, то красновато-оранжевые,

И она слышала их разговор. Говорили о ней:

— …Призвание женщины — найти себя в мужчине, дать ему счастье. Это прописная истина. А Юния никогда не хотела этого понять.

— Наверное, оттого, что этот мир для нее гораздо сложнее, чем для других Я не уверен, что ей надо мешать…

— Она раздает себя людям, которые, впрочем, принимают это как должное, иногда мне хочется помешать ей.

— Напрасно. Переделать Юнию невозможно.

— Почему ты так уверен в этом?

— Потому, что я понимаю ее.

— Влюблен?

— Возможно, это больше, чем любовь. Я многим обязан Юнии.

— Я знаю, ты и теперешний полет считаешь ее заслугой!

— И это тоже!.. Однажды у меня был момент, когда я со- всем потерял себя. Ходил безвольный и равнодушный ко всему. И только мысли о Юнии, о том, как она огорчится, если со мной что-нибудь случится, вернули меня а этот мир. Знай, Оскарбий, это Юния спасла меня своим отношением к человеку. Это так же точно, как и то, что меня зовут Сардис.

— Ты благородный человек, — заметно потеплев, сказал Оскарбий — Но именно из-за этого своего достоинства ты не способен.

Но Сардис не дал ему договорить и, взглянув на друга вдруг потемневшими от напряжения глазами, произнес почти по слогам:

— Однажды и навсегда ты должен понять, что Юния, может быть, не из нашей цивилизации. Все представления о благополучии и счастье для нее относительны Так дай же ей жить ее жизнью, оставь ей возможность и жалеть, и сочувствовать, и помогать…

— Но женщина прежде всего должна быть женщиной, — упрямился Оскарбий. — Ты же знаешь, Сардис, что я не какой-то там сумасброд. Сколько женщин мечтают о том, что я составлю их счастье. А ей все равно. Я знаю, что она любит Алеса. Но это не любовь в нашем, земном, понимании. Она не похожа на всех нас и свободна даже в этой любви. Я даже подозреваю, что и Алеса она полюбила из-за сострадания.

— Вот почему ты не можешь забыть о ней.

— Подумай, что будет, если вдруг все перестанут ценить бессмертие и начнут искать вечность не в себе самом, а в сиюминутном сострадании к другим.

— Это и будет настоящее бессмертие и настоящая вечность.

— Ты говоришь, как Юния.

— Да, я говорю, как Юния, когда говорю сердцем.

— Тогда… я отправлю Юнию без ее ведома и согласия в экспедицию, из которой она, возможно, на нашу планету и не вернется…

Сардис улыбнулся.

— Ты здесь бессилен. Если она захочет вернуться, она вернется.

…Как всегда перед пробуждением, сон становился хрупким и прозрачным. Она знала, что пробуждение будет нереальным, что проснется во сне, но все равно ждала этого. Знала: не проснется окончательно, пока не пройдет через несколько «пробуждений».

Космический, а скорее просто воздушный корабль резко менял форму. Теперь он походил на висящие одна под другой огромные плоские тарелки, нижняя из которых медленно опускалась на землю. Между собой их соединяли только тонкие серебряные нити, струившиеся вниз, И казалось, что кто-то там, с земли, нетерпеливо тянет за них, желая, чтобы корабль поскорее совершил посадку. Нити, похожие на веревочки, собрались в пучки и наконец образовали пронизанное золотисто-ярким светом облако, состоящее из множества радужно сверкающих капель…

Юния даже не заметила, как приземлилась, но вдруг увидела себя на пустынном берегу моря. И сначала медленно пошла, а потом стремительно побежала вдоль него, переполненная ликованием:

Берег все не кончался, земля вокруг была пустынна, и эта пустынность недолго радовала Юнию. И она побежала прочь от моря, надеясь разыскать еще хоть кого-нибудь.

Наконец она увидела нескольких человек, которые что-то внимательно рассматривали на каменистой земле. Через головы людей Юния увидела одинокий, почти умирающий кустик травы. На нем сидела бабочка — вся в звездах на радужных разводах и шелковой голубизне крыльев. Бабочка качнула крыльями и полетела, но маленькая девочка бросилась за ней и тут же поймала.

— Отпусти бабочку, — сказала Юния. — Сильный должен Стремиться продлить жизнь слабого.

Ее заметили, но заговорили с ней как-то странно и холодно, даже отстраненно.

— Зачем останавливать ребенка? Ведь все живое подлежит исследованию.

Юния протянула к этим людям свои руки, которые лучше глаз «видели» все: и видимое и сокрытое. Но на этот раз не почувствовала теплых излучений, обычно исходящих от людей. Значит, это не люди, подумала Юния, еще раз оглядев всех окружавших кустик травы.

В руках у этих существ были какие-то сложные приборы, от них тянулись тонкие проводки к другим приборам, которые оплели каждый стебелек полузасохшего кустика травы. Юния удивилась: в травке этой не было ничего примечательного, кроме таинственного стремления выжить на этом потрескавшемся и голом плато.

— Траву надо полить, иначе она засохнет, — сказала Юния.

— Засохнет, засохнет, засохнет, — как эхо твердили вокруг.

— Дайте же воды, принесите…

Ей подали небольшой сосуд. Но Юния поняла, что одной воды мало, и встала на колени, протянув руки к траве. Она сосредоточилась, как будто вся ушла в себя, и только руками рассказывала бедному растению о том, как все-таки прекрасна жизнь, как теплы солнечные лучи, как благодатен и полезен дождь и как радостна живительная влага.

Но травка молчала. Ей недоставало сил даже на то, чтобы послать хоть какой-нибудь ответный сигнал.

Тогда Юния стала рассказывать ей, как росла другая травка, как однажды зарыли и залили бетоном маленькое семечко. Долго, очень долго оно спало глубоким сном, пока земные соки не разбудили его. Оно проснулось и почувствовало, что на него, именно на него, такое маленькое и слабое, природа возложила свои надежды. И оно, напоенное влагой жизни, зашевелилось, двинулось навстречу солнцу и, овладев его светоносной силой, взломало бетон…

Кустик травы еще долго не откликался на призывы Юнии, и она поднялась с колен, когда все-таки уловила ответный, еще слабый, но уже прорывающийся к свету сигнал жизни.

Научный институт, куда привели Юнию биороботы, пораженные ее умением возрождать жизнь, занимал огромное здание. Чего только здесь не измеряли и не взвешивали, чего только не считали и не пересчитывали! Точно, например, выверяли, сколько калорий должен получать человек каждый день и даже час, сколько времени спать и сколько предаваться эмоциям, гневаться, волноваться, любить и ненавидеть, сколько быть добрым, сколько злым… Любое нарушение нормы считалось недопустимым.

Больше всего Юнию поразило, что на добро и зло местными учеными отводилось равное количество времени и энергозатрат. Она даже попросила дать по этому поводу хоть какие-нибудь разъяснения. На нее посмотрели как на невежду, но потом все же объяснили: принято это исключительно в целях равновесия, ради «золотой середины».