– Потому что он женат?

Женевьева вздрогнула.

– Что за вздор! Попомни мои слова: не успеет он предстать перед священником, как окажется в Бастилии. Уже издано с дюжину писем lettres de cachet с его именем. Они просто не успели дойти до него.

– Lettres de cachet? Королевские приказы об аресте? – спросила Элеонора.

«Значит, совершенные им убийства не сойдут ему с рук?» – подумала она и добавила с притворным равнодушием: – Я бы скорее представила его в окружении обезумевших женщин, чем тюремщиков.

– Никто не сходит с ума по Д'Ажене, дорогая. Это, однако, не значит, что никто не пытался окрутить его. Находились такие дурочки. Красив как дьявол – да он и есть дьявол, если хочешь знать. У него была бурная юность, такие с годами не меняются. – Женевьева пожала плечами. – A lettre de cachet – удобная штука, им можно воспользоваться, а можно и нет, в зависимости от прихоти того, у кого приказ находится. Но Д'Ажене нет дела до чьих-то прихотей, хотя ни один тюремщик не жаждет встретиться с ним.

«И не только во Франции», – подумала Элеонора.

– Как вы все усложняете, тетушка.

Женевьева погладила ее руки.

– Ты такая наивная, дорогая. Будет лучше, если ты такой и останешься.

Элеонора отвернулась, чтобы скрыть горькую усмешку.

– Нет, тетушка, я не наивна. Может ли быть наивной женщина, видевшая тело своего мужа на поле битвы? «Или тело возлюбленного, после того как он побывал в руках турок?» – добавила она про себя.

Женевьева покачала головой и горестно цыкнула.

– По крайней мере, меня утешает то, что Миклош сражался не с французами, когда его убили.

– Нет, честь сражаться с французами досталась моим братьям. Во всяком случае, двоим из них. Кристоф тогда был слишком юн, к его бесконечной досаде, но Эндрес и Габриэль участвовали в битве за Филипсбург. – Элеонора взяла в руки коробку с письмами матери и провела пальцами по гладкой полированной поверхности. «Где они и встретились с Д'Ажене, сыном дьявола, таким же безжалостным, как и его отец. Иначе как бы я оказалась здесь?» Женевьева затаила дыхание.

– С ними, надеюсь, ничего не случилось?

– Они очень гордились своими ранами. Ни одна из них не была смертельной. Это Миклошу выпала участь погибнуть в бою. Они очень сердились на него за это.

– Д'Ажене тоже сражался при Филипсбурге, – сказала Женевьева. – Ходят бесчисленные слухи о его мужестве. Наслушавшись обо всех этих дуэлях, в которых он постоянно участвует, можно догадаться, что его не очень-то напугаешь шпагой. – Она поджала губы. – Но нет, рассказы о его доблести затмевают даже слухи о его грехах, совершенных им за год. Его Величество возвел его из шевалье в графы – вот что делает сила оружия! – и его чествовали везде, где еще принимали. То есть почти везде. – Тетушка подняла брови и вздохнула, словно удивляясь такой глупости света. – И ему завидовали. Ох, как ему завидовали! Вплоть до той самой истории с Рашанами в Париже.

– Что это за история, тетушка? «История об убийстве?» – хотела спросить она.

Женевьева фыркнула.

– Ради всех святых, лично я не знаю, как все было. И, бьюсь об заклад, никто не знает. Спроси у него! – Она наморщила лоб, словно задумавшись о чем-то. – Погибли три человека. Фаворитка короля представила все так, будто они дрались из-за нее, хотя любому известно, что Д'Ажене отклонил ее «приглашение». Готова поспорить на свои лучшие рубиновые серьги, что женщины здесь абсолютно ни при чем. – Рука Женевьевы потянулась к мочкам ушей и пощупала жемчужные и красные капли. – Ну хорошо, хотя бы на гранаты.

Элеонора хотела узнать что-нибудь еще, но в дверь поскреблась служанка. Услышав разрешение войти, она проскользнула в комнату.

Глаза девушки горели от удивления. Она сделала глубокий реверанс и протянула сложенное и запечатанное письмо.

– Мне велели вручить его вам, мадам графиня.

Женевьева резко встала.

– Кто, дитя мое?

Карие глаза метнулись в сторону маркизы Дюпейре и опять к хозяйке, но Элеонора повернула печать к свету, не обращая на девушку никакого внимания. Служанка снова присела.

– Простите, мадам, но я не знаю. Мне дал его лакей.

Элеонора оторвала взгляд от письма, изобразила благодарную улыбку и отпустила служанку.

Дверь скрипнула и закрылась. Элеонора вновь осталась наедине с тетей.

– Ну? – сказала Женевьева. – Ты разве не собираешься его распечатать?

Элеонора потерла пальцем печать. Средиземноморский сокол Д'Ажене.

– Возможно, позже, тетушка.

Женевьева удовлетворенно улыбнулась и направилась к двери.

– Уже любовное письмо, дорогая? Как мило. – Она нахмурилась. – Надеюсь, не от кого-нибудь из этих женатых негодяев? Остерегайся эт…

– Нет, – перебила ее Элеонора, – нет, оно не от женатого негодяя. – Она приложила руку ко лбу, как будто ее мучила головная боль. – Прошу вас, тетя, поверьте, я здесь не для того, чтобы найти мужа. Я приехала, просто чтобы обрести покой. «Покой, который свершившееся возмездие даст семье, мечтающей о нем так долго».

Женевьева понимающе кивнула.

– Конечно, конечно, дорогая. Я уверена, что в замке Дюпейре ты найдешь то, что ищешь. – Дверь за ней закрылась.

Элеонора бросилась на кровать, сжимая в руке нераспечатанное письмо. Во рту у нее еще остался слабый вкус апельсина. Какая же она дура! Встреча с Д'Ажене в беседке была всего лишь очередной партией в начатой ею смертельной игре, но она ярко помнила все то, что ей хотелось забыть, помнила все слишком отчетливо, как ни старалась забыть, а ведь именно этого и ждал от нее граф.

Она подняла глаза. На шелковом пологе кровати красовалась живописная сцена: смущенная лесная нимфа, убегающая от сатира. Она и Д'Ажене? На заднем плане была изображена другая пара: смеющаяся нимфа, убежавшая от своего преследователя.

Как она завидовала этой нимфе! Она взглянула на часы, стоявшие на каминной доске, – фарфоровую статуэтку Артемиды, побеждающей своего дерзкого возлюбленного. Она перевела взгляд на письмо, зажатое в руке. «Каким должен быть мой ход, Д'Ажене? Ты думаешь, что это игра, но это – дуэль». Она сощурила глаза и провела уголком сложенного листа по нижней губе. «Дуэль…»

Она приподнялась на локте. В голове у нее зазвучал громкий голос ее брата Кристофа: «Отвлекающий удар и отступление, Эл! Отвлекающий удар и отступление. Заставь врага подойти поближе».

Она горько рассмеялась. Ей определенно удалась та часть, что была связана с «отступлением». «А теперь, – подумала она, скользя пальцем под печать и ломая ее, – только бы справиться с отвлекающим ударом».

Она развернула плотный лист белой бумаги. На колени посыпались лепестки дамасской розы. Их аромат наполнил комнату. Лист был чистым – за исключением изящной буквы «А» в правом нижнем углу.

«Touche, – подумала она, – но это еще не первая кровь, Д'Ажене. Такая честь выпадет мне».

В замке Дюпейре было двое клавикордов, и Ахилл прошел через несколько залов ко вторым. Первые, сделанные в Германии, стояли в большой музыкальной комнате, обычно шумной, заполненной флиртующими мужчинами и женщинами, в комнате, которую, как он знал, венгерская графиня по возможности избегала.

Приблизившись к украшенной витражами двери, граф услышал звуки незнакомой мелодии. Он повернул ручку и вошел, не пытаясь казаться незамеченным, но и не привлекая к себе внимания. Он никогда не изменял своей привычке отдаваться воле Судьбы; он относился к ней, как к любой смертной женщине, потому что подарки Судьбы были дорогими, редкими и зачастую интригующе неожиданными.

Комната была слишком мала для замка, а благодаря ширме, отгораживающей аккомпанирующих музыкантов, она казалась еще меньше. Ахилл сел на ближайший стул, намереваясь послушать игру графини Баттяни. Он наблюдал, как она внимательно смотрит в раскрытые перед ней ноты. Заметив вазу с розовыми лепестками, стоявшую на клавикордах, граф удивленно поднял бровь. Должно быть, она посылала за ними слугу, чтобы добавить к тем, которые он прислал. Этот жест не говорил ни о ее излишней скромности, ни о сентиментальности, и это порадовало его больше, чем ему того хотелось.