Фальшивая нота заставила Элеонору остановиться. Она склонила голову набок и повторила фразу более медленно. Несмотря на то, что она разучивала новый отрывок, ее пальцы двигались быстро и уверенно. Она повторяла его снова и снова, каждый раз увеличивая скорость, пока ей не удалось исполнить его в темпе аллегро, в котором он и был написан. Затем без всякого перехода она заиграла все еще раз с самого начала.

Это был отрывок, которого Ахилл не слышал раньше, но стиль показался ему знакомым. В голове мелькнула догадка: скромная графиня, должно быть, имела связи с далеко не таким скромным двором Вены, где Бонни служил придворным музыкантом. Он нахмурился, подумав о том, что еще не все фигуры расставлены на их игральной доске.

Еще одна фальшивая нота.

– Ну вот! – воскликнула она и повторила несколько последних тактов экстравагантной и чрезвычайно трудной концовки «Ступени к Парнасу» Фукса. Закончив игру, ее руки взмыли в воздух. – Видите, мистер Бонни, я могу сыграть несколько отрывков.

– Готов поспорить, что больше, чем «несколько», – сказал Ахилл и с удовлетворением увидел, как она вздрогнула от неожиданности. Она не подозревала, что он здесь. Прекрасно. Женщина, которая способна настолько увлечься музыкой, может со временем увлечься и им. Хотя бы ненадолго. – Мадам, ваша игра талантлива и вдохновенна, – добавил он. – Два качества, которые я особенно люблю.

Графиня поднялась со стула и встала рядом с клавикордами, положив одну руку на инструмент, словно певица, собирающаяся исполнить сольный концерт.

– «Вдохновенна?» Скорее, сдержана, месье, – сказала она и медленно опустила взгляд, на мгновение задержавшись на вазе с розовыми лепестками, – или это ему только показалось, – это качество вы тоже любите? – спросила она, подняв глаза.

– Иногда, мадам. – Он встал и подошел к клавикордам. – Гнев может согреть кровь не хуже любого другого чувства. – Ахилл поворошил лепестки, и несколько из них упало на полированную поверхность. Он размял один лепесток и помахал ладонью перед носом. – Но не только гнев согревает кровь.

Ему показалось, что она покраснела, но день близился к вечеру, и он мог ошибаться. Элеонора отвернулась и, к его удивлению, хихикнула.

– По-моему, гнев скорее порождает паралич, чем страсть. А вот музыка…

– Ах, мадам, вы читаете мои мысли. – Он сел за клавикорды и стал играть пьесу Фукса с самого начала.

Звуки первого такта заставили Элеонору повернуться.

– Вы играете? – спросила она, не скрывая своего удивления.

– Когда выпадает такая возможность, мадам. – Его пальцы быстро бегали по клавишам. – И иногда даже на клавикордах. – На этот раз она действительно покраснела, и он остановился на середине такта.

Элеонора оперлась на полированную деревянную крышку.

– Прошу вас, продолжайте.

Сейчас ее лицо было близко. Ее рот слегка приоткрылся в ожидании продолжения.

– Хорошо, – сказал он с легкой усмешкой, скользнув взглядом по ее пышной груди, выдающейся над туго затянутым корсажем бледно-голубого платья. – Наклонитесь поближе, – попросил он, и она подчинилась.

Он играл короткий отрывок, полный малых терций. Звуки легко парили над ним, проникали сквозь него. Будь он один, он закрыл бы глаза, наслаждаясь хрупкими образами, которые рождали в нем звуки.

Заслушавшись, Элеонора положила голову на руку, взгляд ее обольстительных зеленых глаз из-под полуопущенных ресниц смягчился. На ее коже цвета слоновой кости вспыхивали золотом длинные лучи позднего послеполуденного солнца. На грациозную шею опустился локон.

Он представил, как капелька сока медленно стекает по этой изящной, длинной шее, как он слизывает сладкую влагу с ее кожи. Он удержался, чтобы не поцеловать ее в беседке, но скоро эта преграда исчезнет, пообещал он себе, 'потому что вкус страсти на ее теле будет слаще любого плода.

– Вам знакомо это? – спросил Ахилл, взяв малый терцаккорд. И вопросительно посмотрел на графиню: знает ли она, что означает эта особая последовательность звуков?

Она покачала головой, все еще поглощенная музыкой. Граф резко прервал игру.

– Вы знаете, что это значит?

– Значит? – эхом отозвалась она. Слабая улыбка тронула ее губы, и он представил эту улыбку на ее лице после долгого, медленного крещендо, завершившегося экстазом. – Пастораль? – спросила она. Нежный смех вырвался у нее из груди, как будто она хлебнула слишком много вина. – Только не говорите, что это скачущие нимфы.

– Это не нимфа, мадам графиня. Эти три ноты означают смертную женщину, ждущую прикосновения ее возлюбленного.

– А какие ноты изображают мужчину, месье граф?

Он взял большой терцаккорд, не спуская глаз с ее лица.

– Смертный мужчина. Удовлетворенный.

Элеонора опустила глаза и провела кончиком пальца по краю клавикордов.

– В музыке – как в жизни. Женщина ждет, мужчина удовлетворен. – Она выпрямилась. – Лучше уж нимфы, – сказала она и, погрузив пальцы в розовые лепестки, разбросала их по клавиатуре. – Они, по крайней мере, время от времени могут наслаждаться сами собою. Она присела перед ним в глубоком реверансе.

– Я чрезвычайно благодарна вам за урок музыки. Доброго вам вечера, месье граф.

Он кивнул, провожая ее взглядом до двери. Когда она была уже на пороге, он сыграл малый терцаккорд и вслед за ним – большой.

– Доброго вечера, мадам… – Дверь захлопнулась. – Нимфа…

Ахилл уставился на клавиатуру, не отнимая рук от клавишей, усыпанных розовыми лепестками. Она способна свести с ума. Отнюдь не скромная нимфа. Нет… Он улыбнулся. Ничего общего. Его пальцы взяли малый терцаккорд. Ты сама Артемида, не правда ли, моя графиня? Неуловимая богиня охоты – пока ей на пути не попался Орион-охотник. Берегитесь охоты, мадам Баттяни. В отличие от Ориона, я не проиграю.

«Еще один вечер за картами», – Элеонора подавила стон и, изобразив улыбку, вслед за тетушкой Женевьевой направилась через Зеленый салон. Столы уже были подготовлены к игре. Ее тетушка, вероятно, опьяненная последними выигрышами, решила, что не стоит тратить время на танцы, когда его можно провести с куда большей пользой.

– О, дорогая, – сказала Женевьева, внезапно остановившись и повернувшись к Элеоноре. – Как это ни прискорбно, но я должна представить тебя гостям, прибывшим вчера вечером. Она подвела Элеонору к группе из трех человек, стоявшей у дальнего стола и частично скрытой растущим в кадке апельсиновым деревом. С одним из них, любителем посплетничать, виконтом Виньи, она уже была знакома, и Женевьева представила ее остальным – маркизу и маркизе Рашан.

Маркиз оказался тем человеком, с кем Д'Ажене накануне вечером играл в карты и который назвал графа убийцей. Мужчина лет тридцати пяти. Его одежда была ему явно мала. Он сощурил глаза и окинул Элеонору взглядом, каким проголодавшийся смотрит на фаршированного фазана. Элеонора обменялась с ним банальными любезностями, он пожал плечами и извинился.

Его жена, Жоэлль, маркиза де Рашан, наградила ее вежливой, немного отсутствующей улыбкой.

– Как мило, мадам Дюпейре, – сказала она пожилой женщине. – Очень мило. Жаль, что мы сейчас не при дворе. Я знаю одного отчаянного месье, который готов отвалить кругленький кусок за такое приобретение, как мадам Баттяни. Даже несмотря на то, что она иностранка.

Женевьева почувствовала себя неловко.

– Кругленький? – переспросила она и виновато взглянула на Элеонору. Французские придворные и их жены прославились на всю Европу своей жадностью. Жизнь при Парижском дворе была настолько разорительной, что они научились извлекать выгоду буквально из всего. Сватовство, как слышала Элеонора, было одним из самых доходных занятий, как и оказание всякого рода услуг фаворитке короля.

– Кругленький, – повторила мадам де Рашан с отсутствующим видом, скользя взглядом по толпе за спиной у Женевьевы и Элеоноры. Виньи хихикнул, и Жоэлль метнула в него злобный взгляд.

Подошел слуга и отвел Женевьеву в сторону, чтобы что-то уладить с нею. Жоэлль проводила ее взглядом и зашипела на Виньи.