Итак, нас обманывают и ум, и чувство. И ум, и чувства требуют обработки, исправления, поддержки. Им на помощь должно явиться искусство. Что невозможно одному чувству и уму, то удается тому и другому с помощью инструмента. Вооруженное инструментом человеческое восприятие становится объективным: без инструмента оно обманчиво. Что невидимо или неясно видимо простому глазу, то доступно глазу, вооруженному телескопом и микроскопом.

Восприятие действительности с помощью инструмента Бэкон называет наблюдением.

Из всего сказанного нами видно, что Бэкон желал господства людей над природою с помощью изобретения, зависящего от объяснения природы, свободного от всяких идолов; он завещал человеку: «Знакомься с вещами не на словах, а в действительности, не так, как они являются в ходячих представлениях, а так, как они есть в природе, то есть исследуй сам, воспринимай!»

Согласно этому взгляду, Бэкон стремится изложить физику «в чистом виде»; исследование же конечных причин он относит к метафизике, говоря: конечные причины обыкновенно исследовались в физике, а не в метафизике, но этот извращенный порядок имел весьма дурные следствия и физике сделал много вреда. Бесплодные рассуждения о конечных причинах вытеснили из физики исследование ближайших естественных причин, то есть законов природы.

Очищенное от всяких «идолов» восприятие, совершенно объективное наблюдение вещей Бэкон называет чистым опытом. Опыт идет от фактов и восходит к причинам. Всякое истинное знание есть знание причин. Посредством точного и разнообразного наблюдения и сравнения многих случаев существенные условия выделяются из несущественных. Таким путем опыт от частных фактов доходит до закона. Человек устанавливает факт посредством опыта, затем, вследствие сравнения многих фактов, познает законы, по которым действует природа, или аксиомы, как их называет Бэкон. Такой путь есть индукция.

В предисловии к «Новому Органону» Бэкон говорит: «Мы хотим устранить раскол между опытом и разумом, породивший такую путаницу, и стремимся укрепить их испытанный и законный союз на вечные времена». Бэкон отличает простой опыт и простую индукцию от научного опыта и научной индукции. Для этого он прибегает к остроумным сравнениям, которыми и мы теперь воспользуемся. Простой опыт Бэкон сравнивает с работой муравьев, которые только собирают все в одну кучу, научный же опыт – с деятельностью пчел, не только собирающих, но и очищающих собранный материал. Людей, стремящихся объяснить природу, не прибегая к опыту и наблюдению, он сравнивает с пауками, вытягивающими из себя свою нить. Люди, доселе занимавшиеся наукою, были большею частью или эмпирики, или догматики. Эмпирики напоминают муравьев, собирающих много пригодного материала. Догматики подобны паукам, выпускающим ткань из себя; разум же, занимающий средину между этими двумя крайностями, подобен пчеле, которая извлекает свой материал из полевых или садовых цветов, но потом собственными силами и искусством очищает, обрабатывает его и строит свои соты. Такова и настоящая работа философии, ибо она опирается не исключительно на измышления разума, а обрабатывает материал, собранный опытом не в одной памяти, а также и в уме. Эту обработку Бэкон и называет истинной, или научной, индукцией. В отношении к ней материал есть лес, который она расчищает. Необходимо еще уметь задавать вопросы природе. Вопросы, обращенные к природе, есть эксперименты. Природа, говорит Бэкон, есть Протей, отвечающий только тогда, когда его принуждают к этому. Итак, эксперимент – это научный опыт.

Познание, добытое таким путем, становится открытием: оно знакомит с законами природы. Применение же законов природы ведет к изобретению. Согласно этому, «бэконовская индукция идет от научного опыта к аксиоме, а дедукция – от аксиомы к опыту. Первая приводит к познанию закона, вторая – к изобретению. Куно Фишер прав, когда говорит, что Бэконова философия, как и его жизнь, оканчивается торжеством научного опыта.

Мы привыкли иметь дело с философскими системами, совершенно непохожими на философию Бэкона, особенность которой заключается в том, что она чужда всякой системы и характеризуется неоконченностью, почему и подлежит развитию. Вот главные отличия реальной философии Бэкона от формальной, ведущей свое начало из времен древности.

Аристотелевский «Органон» Бэкон желает заменить своим «Новым Органоном». Силлогизму он противопоставляет индукцию, аристотелевской индукции – свою, которую он называет истинной индукцией. И силлогизм, и индукция Аристотеля, по мнению Бэкона, бесплодны. Силлогизм бесплоден потому, что не может открыть ничего нового, ничего неизвестного. Он представляет только форму мысли, требующую содержания. Но истинная наука ищет неизвестное; поэтому силлогизм, связывающий известное, для нее бесполезен. Силлогизм живет одними словами и может создавать только слова. В естествознании опыт важнее силлогизма. Там, где дело идет об учениях, основанных на мнениях, сложившихся в голове человека, – например, в истории, в политике, – он может двигать вперед. Но для исследования сокровенных тайн природы он негоден: здесь единственное средство – индукция и опыт, но опыт не аристотелевский, потому что это – простодушный и совершенно детский способ, состоящий в одном перечислении отдельных случаев, из которого нельзя вывести основательного заключения. Он не открывает общих законов и восходит к ним, как бы взлетая, а не шаг за шагом. Древние философы отличались большим нетерпением; они тотчас определяли конечные причины явлений, пропуская промежуточные, а потом считали возможным пополнить недостающие звенья с помощью силлогизма. Этот опыт Бэкон советует заменить другим. «Два пути, – говорил он, – ведут к истине. Один взлетает от чувственных восприятий к самым общим аксиомам и отсюда ищет средних; другой ведет от чувственных восприятий к аксиомам, восходя непрерывно и постепенно. Это – путь истинный, но еще неиспробованный». Итак, истинный путь от явлений к самым высшим законам природы идет через постепенный ряд аксиом. Этот постепенный ряд аксиом и составляет особенность бэконовского опыта. Самые низшие законы ничем не отличаются от простого опыта, самые высшие суть отвлеченные понятия, а средние суть действующие в природе законы. И они-то– всего важнее. Поэтому необходимо привязать свинцовую гирю к крыльям человеческого духа, чтобы удержать его на земле.

Эти мысли Бэкона рассеяны во всех его философских трудах, но главным образом сосредоточены в «Новом Органоне». Бэкон говорит, что перестраивает заново все здание философии, употребляя в качестве инструмента свой «Органон»: план построения излагает он в книге «О достоинстве и умножении наук». Само же новое здание Бэконовой философии заключается в Instauratio magna. Это сочинение содержит шесть частей: первая часть его – «О достоинстве и умножении наук», вторая – «Новый Органон», третья – «Естественная история». Вполне обработаны только первая часть и первая часть «Нового Органона», в третьей части обработаны десять центурий экспериментальной философии, остальное представляет отрывочные наброски, а многое только обещано. Бэкон сделал что мог, предоставив остальное будущим векам.

Воззрения Бэкона отвечали характеру англичан и были так своевременны, что вызвали ряд преемников, каждый из которых продвинул реальную философию вперед, внеся в нее свой ценный вклад. Последовательными бэконианцами являются Гоббс и Локк. Беркли был последователем Локка, а Юм – последователем Беркли. Бэкон, Гоббс и Локк явились основателями эмпиризма. Бэкон развивался под влиянием реформации, и деятельность его относится главным образом ко времени основания Соединенного королевства при Якове I; Гоббс пережил первое падение Стюартов, республику при Кромвеле и реставрацию при Карле II. «Опыт о человеческом уме» Локка вышел в свет во время английской революции, ровно за сто лет до революции французской. Локк был родоначальником всей французской философии восемнадцатого столетия. Пропагандистом Локка явился Вольтер; он распространял эту философию среди своих современников быстро и легко. В его руках английская философия превратилась в модную французскую, быстро перешедшую в материализм. В Германии влияние Бэкона, Локка и Юма проявилось в философии Канта. Кант серьезно изучал Бэкона. Его критику чистого разума считают созданием немецкой философии, оплодотворенной английскою.