Ч.1. 1. Полиция не любит Блейка

Киев, 2005.

Следователю Коваленко не повезло. Однажды, месяца три назад, на вызове ему пришлось битый час возиться с контактером, уверенным, что трещина в кирпичной кладке и издаваемые ветром звуки — это послания внеземных цивилизаций. Рассказал сдуру в отделении на пьянке по случаю рождения сына у Сергеева из соседнего отдела, да так хорошо рассказал, что любящие коллеги с тех пор всех «контактеров» посылали ему. Сейчас перед ним сидел очередной.

— Меня зовут Иннокентий Борисович Мишкин, — представился мужчина. — Я муж Марины Мишкиной. Той самой.

Сержант удивленно посмотрел на него. Никакой «той самой» Мишкиной он не знал.

— Писательницы. — Уточнил мужчина.

Писательницы Мишкиной следователь тоже не знал.

— Разве вы не читали?

— Я не читаю бабские романы.

— И правильно делаете. Там, как правило, нет ничего хорошего. Но, видите ли, Марина очень известна. Да вы найдете ее на любой раскладке!

— И что она пишет?

— Детективы. Писала. Она умерла.

— Сожалею.

— Да, несчастный случай. Авто- авто- авто… — голос мужчины задрожал, но он справился с собой и закончил, — авария. Одиннадцать месяцев назад.

— Очень жаль. — Сержант сделал скорбное лицо и посмотрел на часы. Скоро четыре. — Так что вы хотели?

— Вы смотрели новый фильм — «Хорошо ли ты меня знаешь?» Он сейчас идет во всех кинотеатрах. — Мужчина внезапно изменил тему.

— Нет, — озадаченно, сказал сержант. — Я редко хожу в кино.

— А я смотрел. Семь раз.

«Псих», — подумал сержант.

— А потом я нашел книгу. Это снято по бестселлеру нового английского автора. Очень быстро разошлось и было переведено на разные языки. Я прочел в переводе, а потом нашел в интернете оригинал и тоже прочел.

— И что?

— Это написала Марина. Этот сюжет она придумала семь лет назад, когда только начинала писать, и так и оставила черновик, не стала дорабатывать.

— Вы хотите сказать, что у вас украли рукописи? Гражданин… Иннокентий Борисович, мы не занимаемся делами о плагиате.

— Что? Плагиат? Да бог с ним! Стал бы я из-за этого…

— Так что же?

— Нет, я хочу сказать, что Марина жива.

Вот тогда сержант Коваленко и понял, что перед ним сидит псих.

— Почему вы так думаете?

— Это ее сюжет, ее стиль, ее манера излагать материал, в фильме почти все вырезано, но в тексте больше десяти пересказов наших с ней разговоров.

— Совпадение.

— Один раз — совпадение, два раза — совпадение, три раза — закономерность, больше десяти — это уже статистика.

«Ах, дубина ты…», — подумал о себе сержант и кинулся утешать бедного мужа. Вообще-то он был не обязан это делать.

— Вы не верите, что в Англии может найтись другая ба… писательница, с похожим стилем?

— Марина была… не просто талантлива, она лингвист по образованию. Она обожала словесные игры и психологические ловушки, все ее тексты содержали намеки и отсылки к разным литературным формам…

«Попался», — подумал следователь. Четыре двадцать, а я теряю тут время.

— Ну и что? — Уныло спросил он.

— Я провел лингвистический анализ текста. Обоих вариантов — англоязычного и русского. В русском девяностосемипроцентное, а в английском — семидесятипятипроцентное совпадение синтаксических элементов.

— Это много?

— Можете мне поверить.

— Ага… Может, переводчик?

— Молодой человек! Мы с Мариной получили образование до развала системы образования, и уверяю вас — писать по-английски Марина умела!

— Обращайтесь ко мне «следователь»! Какой я вам молодой человек.

— Извините.

— Заключение о смерти у вас есть?

— Да.

— Опознание производили?

— Да. Но там было нечего опознавать.

— В смысле?

— Это был бесформенный кусок металла и тела… мне сказали, что это Марина, но саму я ее не видел.

— Может, вы хотите заявить об убийстве? — С надеждой спросил следователь.

— Нет. Марина жива.

— И только на основании книжонки вы считаете, что ваша жена жива?

— Да.

— Ну а что, если это старый текст?

— Не может быть. Там есть подробности… очень личные подробности — описание дома, наших общих друзей, похода к эндокринологу… ну, в общем, события, которые произошли недавно. И еще. Когда-то мы в шутку, на спор, переводили Блейка. Уильяма Блейка. То место: «в чашечке цветка…» Ну, вы знаете.

— Ага…

— В романе есть место, в котором приводятся оба варианта — мой и ее. Слово в слово.

— Так вы считаете, что ваша жена жива и подает вам, лично вам одному понятные знаки?

— Да.

«Контактер!» — подумал следователь. — «Ну, вот опять! Ну, сколько же можно посылать их ко мне!»

— А знаете, как называется роман? — Прервал его мысли Иннокентий Борисович.

— Да говорите уже.

— «Найди меня». И в тексте есть места, например… — он, было, собрался что-то зачитать, но следователь замахал руками.

— Стойте, стойте! Ну, предположим, что ваша жена жива. Ну, вдруг. Что, если она захотела уйти?

— Что значит — уйти! — возмутился мужчина.

Ага! Задело за живое! А вот следователь прекрасно знал, как бывает, хочется уйти.

— Ну, уйти. Оставить вас. Спрятаться.

— Но кто же прячется, печатая роман?

Действительно.

— И потом, следователь, Марина… была — очень порядочной женщиной! Брак для нее — все! Она перезванивала, даже если задерживалась на час. Она никогда не ночевала вне дома и ни разу не дала повода, за все двадцать лет! Вы женаты?

— Да. — Следователь скривился, вспоминая вчерашние крики жены. Она все чаще кричала, и он все чаще думал о разводе.

— Ну, тогда вы знаете, как это бывает в браке.

О, это следователь знал!

Но мужчина имел в виду иное:

— Через какое-то время ты знаешь другого так же хорошо, как себя.

Пять ноль пять. Следователь сдался.

— Хорошо, запишите показания. Я посмотрю, что можно сделать.

Он отвернулся к окну, пока мужчина писал. Пятница, вечер. Еще можно успеть к Люсе. Нет, ее муж сегодня дома. Не выйдет. К Танечке? Или позвонить Зинке?

Когда Иннокентий Борисович ушел, он скомкал исписанный лист, выкинул его в мусорник и набрал Зинку. Занято. Значит, Танечка.

Перед уходом он вытащил из мусорного ведра лист и положил его в папку, которую запихнул подальше — вниз, под кучу бумаг на дне стола. Пусть будет. На всякий случай.

Дома — Иннокентий Борисович прошагал сразу в комнату, не разуваясь в прихожей — а, ну кому оно теперь надо? — долго сидел на кровати и думал. Потом снял башмак и швырнул его в угол. В одном башмаке прошел в соседнюю комнату, взял телефон, набрал номер.

— Да, привет, — сказал он в трубку. — Да, все как ты и говорил. По официальным каналам не получилось. Кто там твой гений? Диктуй адрес. Я приеду.

Марина Петровна Мишкина, в девичестве Кочубей, иронично называла свои романы пирожками, отмечая тем самым легкость и скорость их создания. Ее друзья были с этим не согласны. В один из следующих дней они собрались у Иннокентия Борисовича, чтоб обсудить создавшееся положение.

— Ну и срач тут у тебя! — сказала Катя, лучшая Маринкина подруга.

— Срач — это не характеристика дома, а состояние души. — Парировал тот. — Мы же имеем тут дело всего лишь с отсутствием линейной упорядоченности элементов. И никогда не найдем Марину, если будем отвлекаться на мелочи.

— Да молчи уж! Если б не Катя, ты бы до сих пор считал ее мертвой. — Вмешался в разговор Катин муж, Сергей.

И он был прав. Именно Катя с подругами пошла в кино на разрекламированную драму и именно она обратила внимание на совпадение сюжетных линий, не поленилась — полезла в старые папки, извлекла ранний экземпляр романа — а потом кинулась к телефону.

— Некоторые до сих пор не прочли собственную жену, — съехидничала Катя.

Вообще-то они дружили. Но тут она была права: некоторые действительно до сих пор не прочли книг своей собственной жены, и не прочли бы и дальше, если б не случилось то, что случилось.

В углу комнаты в единственном удобном кресле сидел, приглашенный на роль Пинкертона, гений собственной персоной и с иронией слушал стариков. Гению было двадцать семь, и он знал о жизни все.

— Итак, что мы имеем? — подвела итог Катерина Михална.

— Страница восемнадцать, письмо мужу, первый абзац: «И если ты все еще думаешь, я это или не я, если ты колеблешься, то это я. Помнишь пароль? У тебя родинка на попе…»

— У тебя действительно…?