Кемпион, смеясь одними глазами, молча глядел на профессора.

— Мне кажется, — сказал он наконец, — я читал одну вашу книгу. «Предрассудки дотекстильной эры».

— Да, да, мистер Твелвтриз, — откликнулся профессор, покраснев и сделав особое ударение на фамилии молодого человека. — Вот уж не знал, что ее здесь читают.

У Валя появилось неприятное ощущение, что они вступили в какую-то игру, которую он не мог понять.

Кемпион стал особенно почтительным.

— Приношу вам наши извинения. Но не буду скрывать, мы приняли вас за грабителя, — проговорил он с пугающей откровенностью. — Мы думали, вы хотите украсть чашу.

На лице мистера Мелхизадека появилось выражение ужаса, и он открыл рот, чтобы защитить своего друга, но профессор остановил его движением руки.

— Он прав… отчасти, — сказал он и повернулся к Валю. — Мистер Гирт, я, естественно, знаком с историей вашей чаши. Для меня она — одно из чудес света, поэтому мне очень хотелось посмотреть на нее. Я знал, что один день в неделю она открыта для всех желающих ее видеть, и я бы непременно воспользовался этим днем вместо того, чтобы глядеть на нее через решетку, да еще в полутьме, но мне помешала ссора миссис Кэйри и вашей тети. Я все ждал, когда они помирятся, а тут…

Казалось, Валь, полностью попавший под обаяние профессора, готов выплеснуть на него поток извинений за тетю, за отца, за себя, поэтому мистер Мелхизадек поспешил опередить его:

— Думаю, пора дать профессору Кэйри возможность осмотреть чашу, а потом выслушать его мнение.

— Пожалуйста.

Кемпион отступил в сторону, открывая профессору восемнадцать дюймов сверкающего золота, и тот бросился к нему, схватил в руки, стал вертеть из стороны в сторону.

— Вы мне не одолжите лупу, Мелхизадек? — спросил он. — Прелестная вещица.

Все, как зачарованные, следили за миниатюрными пальчиками профессора, которые гладили рисунок, ласкали выступавшие из золотой поверхности камни. Наконец он поставил чашу на стол.

— Что вы хотите знать?

— Все, — сказал Кемпион, опережая Валя. Профессор задумался.

— Это церковная чаша. Рисунок эпохи Возрождения. Однако работа куда более поздняя. Ей лет сто пятьдесят.

Валь, ничего не понимая, уставился на Кемпиона, и мистер Мелхизадек взял чашу в руки.

— Я тоже так думаю. Если вы позволите, мистер Гирт, я вам это докажу. Прежде мне не хотелось предлагать это вам на случай, если я ошибаюсь.

Он достал из ящика стола нож и, внимательно осмотрев ножку чаши, аккуратно вынул один из камней. Тут даже он не удержался от возгласа удивления. Внутри крошечными буквами было выгравировано:

Работа И. Мелхизадека

1772

— Мой прадед, — с гордостью произнес мистер Мелхизадек. — Он основал нашу фирму и имел обыкновение надписывать все свои работы, хотя иногда ему приходилось прятать свою подпись.

— Неужели вы не понимаете, что это значит? — вскричал Валь, не в силах больше молчать. — Ведь это чаша Гиртов!

Несколько минут профессор выглядел не менее растерянным, чем Валь, но потом он как будто что-то понял и подошел к мистеру Кемпиону.

— Мистер Твелвтриз, — прошептал он, — мне бы хотелось поговорить с вами и с мистером Гиртом наедине. Пойдемте куда-нибудь.

Кемпион ответил ему внимательным взглядом.

— Я сам хотел предложить вам это.

Тем временем онемевший от ужаса Валь не мог отвести глаз от творения рук прадеда мистера Мелхизадека, словно видел его впервые. Профессор Кэйри решил взять дело в свои руки. Он попрощался со старым евреем, с которым был, по-видимому, близко знаком, уложил чашу обратно в чемодан, и через десять минут все трое уже сидели в машине, направляясь из Сити в Уэст-Энд.

Ваню пришло в голову, что они слишком быстро поверили профессору Кэйри, однако он вспомнил, как сам мгновенно подпал под его обаяние и готов был доверить ему самую сокровенную из своих тайн. Однако мистера Кемпиона он не относил к числу доверчивых людей, и тем больше его удивляла сложившаяся ситуация.

Еще не доехав до Пиккадилли, Кемпион с обезоруживающей откровенностью назвал профессору свое другое имя, и когда они поднимались по лестнице, то беседовали уже, как старые друзья.

Валя удивило, что Кемпион, ни от кого не скрываясь, подъехал к своей квартире, и теперь он смотрел на него во все глаза.

— Насколько мне помнится, — сказал Валь, — вы говорили, что меня схватят, едва я покажу нос наружу. А теперь что же?

— Теперь, — ответил Кемпион, — ситуация изменилась. Наши противники должны знать, что мы с вами на одной стороне. Если они убьют вас, то напрасно потратят пулю. В Лондоне уже все известно. Ваш отец знает об опасности, знает Скотланд-Ярд, значит, все имеющиеся в стране полицейские могут быть в любую минуту подняты по тревоге. Может быть, люди «Джорджа» наблюдают за нами, а, может быть, и нет.

Профессор Кэйри не пропустил ни слова из этой беседы, и, когда Кемпион умолк, сложил руки на груди и тихо заговорил сам:

— Я не совсем понял, в чем дело. Валь пожал плечами.

— Никакого дела нет после того, как мистер Мелхизадек назвал дату создания чаши. Налицо трагический фарс.

Профессор и мистер Кемпион обменялись понимающими взглядами.

— Не надо так думать, мальчик, — попытался утешить его профессор Кэйри. — Знаете, — сказал он, поворачиваясь к Кемпиону, — лучше вам немедленно рассказать обо всем мистеру Гирту а потом мы пойдем дальше.

Валь вопросительно поглядел на Кемпиона.

— Положение весьма деликатное, но, наверное, вы правы и пора расставить все точки над Дело в том, Валь, что стоило мне увидеть фотографию, и я сразу усомнился в подлинности чаши. Прежде, чем отыскать вас, я нанес визит моему старому другу профессору Кэйри, самому знающему эксперту из ныне живущих, который, как мне стало известно, поселился по соседству с вами. По фотографии он не мог сказать мне ничего определенного, хотя у него тоже возникли сомнения. — Он помолчал. — Так как ваша тетя не очень-то ладила с соседями, то я не мог представить вам профессора. Поэтому признаюсь, что это я вызвал его к Мелхизадеку. Понимаете, я знал, что одному специалисту вы не поверите. Мне очень жаль. Я собирался убедить вас, что надо сделать копию чаши, а тут вмешались девушки и очень мне помогли.

Валь закрыл лицо руками.

— Все. Это конец, — прошептал он. Профессор наклонился над ним, безгранично

жалея его и подсмеиваясь над его наивностью.

— Послушайте, я не собираюсь разрушать ваши иллюзии, — сказал он. — И я тоже понимаю деликатность ситуации. Но если вы позволите, я изложу вам некоторые свои соображения о так называемых фактах, ведь на мои представления не влияют неколебимые традиции.

Он помолчал, давая Валю время взять себя в руки.

— Если вы спросите меня, — продолжал профессор, — то я скажу, что очаровательная вещица, которая хранилась в вашей часовне последние сто пятьдесят лет — поддельная чаша. Вы должны знать, что наши предки были простыми людьми, вещи у них были простые, и они не принимали никаких особых мер предосторожности в отношении своих сокровищ. Думаю, наша поддельная чаша — последняя в своем роде и совершенно не такая, какой была первая. Настоящая чаша осталась в памяти и хранится, возможно, где-то далеко от глаз, тогда как ее великолепная подмена заняла ее место, чтобы привлекать любопытных и, конечно же, воров.

Валь тяжело вздохнул.

— Понятно. Вы хотите сказать, что первая чаша слишком ценная вещь, чтобы выставлять ее напоказ?

— Вы правы… Помните мародеров типа вашего великого патриота Кромвеля? Подобных примеров мне известно не так уж мало. Я специально интересовался. Собственно говоря, о вашей чаше тоже можно кое-что поведать. Например, во времена Ричарда II ее как будто украли, а потом украли сразу после Реставрации. Однако Гирты не понесли наказания, как непременно случилось бы, будь чаша в самом деле украдена. В указе королевы Анны ваша семья еще раз объявляется хранительницей уникальной реликвии.