В начале путешествия все было еще как дома — язык, лица, местность, пища.Генрих и его сестричка Екатерина переговаривались через окно с деревенскимиребятами, то и дело бежавшими рядом с каретой. По причине июльской жары окнаэкипажей были закрыты. Несколько раз ночевали еще в своей стране,останавливались и в Нераке, второй резиденции. Вечером собиралось всепротестантское население, пасторы говорили проповеди, народ пел псалмы.Некоторое время дорога вела через Гиеннь, когда-то Аквитанию, где главнымгородом был Бордо, а представителем французского короля считался Антуан Бурбон,супруг Жанны. Потом пошли чужие края.

Потянулись места, которые этому сыну Пиренеев и во сне не снились. Какстранно люди были одеты! Как они говорили! Понять понимаешь, а ответить неможешь. Летом реки здесь не пересыхали, как он привык к тому у себя в Беарне.Ни одной маслины, даже ослики попадались все реже. По вечерам королева и еепротестанты были одни среди неведомых людей и выставляли стражу: здешнимкатоликам нельзя было доверять. Вчера пасторы начали было проповедовать, нозначительно превосходящие их числом враги изгнали верующих из пустой и унылоймолельни, стоявшей далеко за городом; вынуждена была поспешно бежать с детьми икоролева Наваррская. Тем счастливее чувствовали себя путешественники, еслигде-нибудь большинство населения оказывалось их единоверцами. Тогда Жаннупринимали как провозвестницу истинной религии, ее ждали, слухи опережали ееприезд, все хотели поглядеть на ее детей, и, подняв их на руках, она показывалаих народу. Пасторы проповедовали, верующие пели псалмы, потом все садились запраздничную трапезу.

На восемнадцатый день пути они переправились через Луару под Орлеаном.Жанна объехала город стороной, вооруженные гугеноты верхами скакали возле самойкоролевской кареты и обступили ее еще теснее, когда показались посланцыфранцузской королевы. Это были придворные, они учтиво приветствовали Жанну, ноони привели с собой личную охрану, состоявшую из католиков, и те возымелинамерение ехать ближе к карете, чем гугеноты. Однако свита Жанны и не думалауступать, завязалась рукопашная. Маленький Генрих высунулся из окна иподзадоривал своих на беарнском наречии, которого католики не понимали.Внезапный ливень остудил воинственный пыл дерущихся, они поневоле засмеялись иснова стали учтивы. Небо в темных тучах нависло над непривычными для южантополями, в которых шумел ветер. Здесь было свежо в августе и как-тонеприютно.

— Что там за черные башни, мама, и почему они горят?

— Это солнце садится позади замка Сен-Жермен, куда мы едем, дитя мое. Тамживет королева Франции. Ты ведь помнишь все, что я тебе рассказывала и что тыобещал мне?

— Я все помню, мамочка.

Генрих сразу же повел себя как молодой забияка, гордый и воинственный.Правда, сначала он видел только слуг: они разлучили его с матерью и оставилипри нем в комнате лишь воспитателя, а затем подали на стол мясо, одно мясо!Когда и на другой день ему предложили одно только мясо, он стал настойчивотребовать южных дынь, — сейчас была как раз их пора. Генрих расплакался,отказался есть, и для утешения его отправили в сад. Дождь наконец перестал.

— Я хочу к маме. Где она?

Ему ответили: — У мадам Екатерины, — и Генрих испугался, ибо знал, что этокоролева. Он больше ни о чем не спрашивал.

На нем было его лучшее платье, за ним шли два господина — воспитатель ЛаГошери и Ларшан, беарнский дворянин. Дойдя до лужайки, он повстречался с тремямальчиками, их тоже сопровождала свита, но она была многочисленнее. Генрихсразу же заметил, что они держатся не так, как дети, которым хочется поиграть;особенно старший — он вилял бедрами и задирал голову, точно взрослый щеголь;его белый берет украшали перья.

— Господа, — обернулся Генрих к своим спутникам, — это что за птица?

— Осторожнее, — прошептали они, — это король Франции.

Обе группы остановились друг против друга, молодой король стоял передмаленьким принцем Наваррским. Он словно застыл на месте, ожидая, когда Генрихподойдет поближе. А тот, не спеша разглядывал его. У Карла Девятого не толькоберет был белый, он был весь в белом с головы до ног. Шею охватывало белоежабо, лицо словно лежало на нем, он слегка отвернулся, смотрел, чуть скосивглаза. Его взгляд, хитрый и грустный, как будто говорил: «Я про тебя уже всезнаю. К сожалению, мне про всех вас нужно все знать».

А Генриху вдруг стало весело, впервые после приезда. Он готов был звонкорассмеяться, но те, за спиной, опять прошептали: «Осторожнее!». Тогдасемилетний мальчик ударил себя в грудь, склонился перед двенадцатилетним доземли и описал правой рукой широкий круг у своих ног. Он повторил этот маневрсправа и слева от короля и, наконец, даже за его спиной, причем кое-кто изгоспод придворных улыбнулся. Но Ларшан, дворянин из свиты Жанны, — тотопустился перед Карлом на одно колено и заявил:

— Сир! Принц Наваррский еще ни разу не видел великого короля!

— Ну, сам он никогда им не станет, — небрежно уронил Карл, и губы его под,мясистым носом снова крепко сомкнулись. Теперь рассердился Генрих: еголаскающие, приветливые глаза гневно блеснули, и он воскликнул:

— Не вздумайте сказать это при моей матери, да и при вашей, которая правитза вас!

Слова эти были, пожалуй, слишком унизительны, чтобы их воспринял слухкороля; господа, сопровождавшие Карла Девятого, испугались. Он же лишь опустилвеки, но в это мгновение Карл запомнил кое-что навсегда.

А Генрих сразу же успокоился и непринужденно заговорил с двумя другимимальчиками.

— Ну, а вы? — спросил он, желая их подбодрить, ибо они показались ему не вмеру смущенными. Все это происходило потому, что сам он еще не получилпридворного воспитания.

— Меня называют монсеньер, — ответил один из младших мальчиков, ровесникГенриха. — Это мой титул, я ведь старший из братьев короля.

— А меня зовут просто Генрих.

— О, меня тоже! — с чисто детской живостью воскликнул монсеньер, и обапринялись внимательно друг друга разглядывать.

— А у вас нет дынь? — спросил Генрих, сразу устремившись к цели. Младший изкоролевских братьев рассмеялся вопросу Генриха, словно то была шутка. Виднобыло, что этот малыш редко бывает шумлив и весел.

Над детьми зеленела листва высокого дерева, в ней запела какая-то птица, всетрое посмотрели кверху. Потом они увидели, что король проследовал дальше и заним — вся свита. Оба спутника принца Наваррского беседовали с французскимипридворными, это их отвлекло. А Генрих прошептал:

— Нужно снять башмаки.

Сказано — сделано. Мальчик начал взбираться по стволу. Достигнув вершины, онзаявил двум стоявшим внизу:

— Сейчас я спрячусь. А вы что же, боитесь?

Когда он на самом деле совсем исчез среди листвы, они не захотели отстатьот него, тоже засунули в кусты свои башмаки и стали карабкаться на дерево.

— Здесь они нас ни за что не найдут, — сказал Генрих. — Они везде нас будутискать, а вы пока сведите меня, знаете куда?.. Нет! Гнезда не трогайте! Видите,у птиц желтые клювы? В точности такие же птички свили себе гнездо перед моимокошком дома, в По.

Вернулось несколько придворных, они поглядели по сторонам, посовещались инаправились в другую сторону. Все три мальчика тут же слезли с дерева и наконецотвели Генриха туда, куда ему хотелось: на огород. Желанные плоды лежали начерной земле, он сел, зарылся в нее руками и босыми ногами и, ликуя,пробормотал:

— Вот здесь хорошо!

Воздух благоухал душистыми травами, Генрих наслаждался, он чувствовал нагубах вкус всего: лука, чеснока, салата.

— Ну, а вы?

Они же стояли и смотрели на свои зарывшиеся в землю ноги. — Земля — этогрязь, — заявили братья короля. Тут Генрих заметил неподалеку одного изсадовников. Узнав принцев, этот простак хотел было убраться от них подальше.Но Генрих крикнул: — Пойди сюда, не то, смотри, тебе плохо придется! — Тогдаувалень, согнувшись в три погибели, приблизился неслышными шагами.

— Возьми нож! Взрежь-ка самую спелую. — Уничтожив добрую половину, онзаявил, что дыня водянистая и кислая. — Получше-то у вас нет?