Парень стал оправдываться: все время, дескать, шли дожди. Генрих небрежнобросил: — Я тебя прощаю.

Затем, не переставая есть, принялся расспрашивать об огороде и о том, какживется садовнику.

— Приезжай в Наварру, — заметил он, — вот там дыни так дыни! Я угощу тебя!Не строй дурацкой рожи! Не знаешь, что такое Наварра? Это такая страна,побольше Франции будет. И дыни там огромные, куда больше здешних.

— И пузо у тебя тоже огромное! — заметил второй Генрих, которого называлимонсеньер. Ибо его чужеземный кузен съел всю дыню один и даже спросил: — Что,если я взрежу еще одну?..

— Обжора, — добавил Генрих Валуа, однако это не прошло ему даром. ГенрихБурбон крикнул:

— А хочешь, я дам тебе под зад?! — и уже вытащил было ногу из земли; но неуспел он подняться, как Валуа убежал, его младший братишка, плача, последовалза ним. Генрих остался победителем.

Мимо него проскакал кролик, Генрих бросился догонять его. Кролик спрятался,мальчик опять поднял его, но тот не давался в руки. Генрих совсем запыхался отэтой погони.

— Генрих! — Перед ним стояла его сестричка, а рядом с ней другая девочка.Она была выше Екатерины, а по годам — ему ровесница. Генрих уже догадался, ктоэто. Но сначала слова не мог вымолвить от изумления. Сестричка Генрихазаявила:

— Вот мы и пришли! Марго хотелось поглядеть на тебя.

— Вы всегда такой грязный? — спросила Маргарита Валуа, сестра короля.

— Мне захотелось дынь, — отозвался он, и ему стало стыдно. — Постойте, я ивас угощу.

— Благодарю, мне нельзя…

— Ах, да! Вы можете запачкать ваше нарядное платье.

Она улыбнулась и подумала: «И лицо тоже. Я ведь накрашена, а этот мужландаже не замечает».

Какая девочка! Он никогда еще таких не видел. Его маленькая Екатерина,которую он так крепко любит, рядом с ней прямо скотница, несмотря на свойпраздничный наряд. Цвет лица у Маргариты напоминал розы и гвоздики, да и темогли бы ей позавидовать. Белое платье плотно облегало стан, а от бедеррасширялось книзу пышными жесткими складками, поблескивая золотой вышивкой иразноцветными каменьями. Белыми были и ее туфли, на них налипло немного земли.В неудержимом порыве Генрих опустился на колени и снял губами грязь с туфелекМарго. Затем поднялся и сказал:

— У меня руки в земле.

И вдруг рассердился, ибо девочка надменно усмехнулась. Генрих отвел сестру всторону и зашептал ей, но так, чтобы гордячка непременно услышала:

— Я сейчас задеру ей юбку, надо же посмотреть, какие у нее ноги, — может, нетакие, как у всех девочек. — Тут улыбка маленькой принцессы одеревенела. А онеще добавил: — И нос у нее слишком длинный. Знаешь что, Катрин, забирай-ка тыее обратно!

Лицо красивой девочки искривилось: сейчас заплачет. Через мгновение Генрихстал опять изысканно вежлив. — Мадемуазель, я просто глупый деревенскиймальчишка, а вы прекрасная девица, — сказал он с отменной учтивостью.

Сестра заявила:

— А она умеет говорить по-латыни.

Тогда он обратился к Марго на этом древнем языке и спросил, не обручена лиона уже с каким-нибудь принцем. Девочка ответила «нет»; таким образом он узнал,что история, рассказанная ему его дорогой матерью, была только сказкой, ей всеэто приснилось. Вместе с тем он подумал: «Чего нет, то еще может быть». А показаметил:

— Ваши два брата удрали от меня.

— Верно, мои братья испугались вашего запаха. Так не пахнет ни от одногопринца, — сказала Маргарита Валуа и наморщила свой слишком длинный носик.Генрих Бурбон оскорбился, он гневно спросил:

— А вы знаете, что это значит: Aut vincere aut mori?

Она ответила: — Нет, но я спрошу у своей матери.

Вызывающе смотрели дети друг на друга. Маленькая Екатерина испуганнопроговорила: — Осторожно, кто-то идет.

Подошла дама явно из числа придворных, может быть, даже воспитательницапринцессы, ибо она тут же выразила свое недовольство:

— Что это за чумазый мальчишка? С кем вы беседуете, сударыня?

— Говорят, это принц Наваррский, — отозвалась Маргарита.

Дама тотчас низко присела: — Ваш отец прибыл, сударь, и желает вас видеть.Но сначала вам следует умыться.

Тем временем мать Генриха, Жанна д’Альбре, вела беседу с Екатериной Медичи.Екатерина выказала неожиданное дружелюбие, покладистость, предупредительностьи, видимо, старалась обходить все спорные вопросы. А протестантка,разгорячившись, либо совсем этого не замечала, либо сочла за уловку.

— Истинная религия и ее враги никогда не сговорятся, — упрямо повторяла она.Затем произнесла, точно давая клятву: — Будь у меня по одну руку все моекоролевство, а по другую мой сын, я скорее утопила бы обоих на дне морском, чемотступилась.

— А что такое религия? — вопросила толстая черная Медичи тощую белокуруюд’Альбре. — Право же, пора бы нам с вами и за ум взяться. Из-за наших вечныхмеждоусобиц мы теряем Францию: я ведь вынуждена впустить испанцев — одна я несправляюсь с вашими протестантами. При всем том я вовсе не чувствую к вамненависти и, если б можно было, охотно откупила бы у вас вашу веру.

— Вот и видно, что вы дочь флорентийского менялы, — презрительно отозваласьЖанна. Королеве Наваррской пришлось перед тем выслушать нечто показавшееся ейгораздо более оскорбительным. Однако Екатерину трудно было смутить.

— Вы радоваться должны, что я итальянка! Никогда французская католичка нестала бы вам предлагать столь выгодные для вас условия мира. Пусть вашиединоверцы свободно исповедуют свою религию, я дам им надежные убежища,укрепленные города. За это я требую только одного: перестаньте разжигатьненависть к католикам и нападать на них.

— «Я бог гнева, — говорит господь».

Жанна, взволнованная до глубины своего существа, невольно вскочила.Екатерина же продолжала спокойно сидеть в кресле, сложив на животе мясистыеручки, покрытые ямочками и перстнями.

— Вы гневаетесь, — сказала она, — потому что бедны. Все дело в том, чтомеждоусобная война для вас выгодна. Я предлагаю вам деньги, тогда и воеватьбудет незачем.

Столь чудовищное непонимание и презрение окончательно вывели Жанну из себя.Ей хотелось наброситься с кулаками на эту бабищу. Запинаясь, онапроговорила:

— А сколько получают любовницы моего мужа за то, чтобы толкать его на борьбупротив истинной веры?

Екатерина молча кивнула, будто она именно этих слов и ожидала. Отлично!Наконец-то гостья все выложила. Нашлась воительница за веру! Просто-напросторевнует. Отвечать незачем, все равно белобрысая особа с козьим лицом ничего неуслышит. Жанна, не в силах владеть собой, едва добрела до стены и, словнолишившись чувств, повалилась на большой ларь. В это мгновение открылась дверь,расписанная и позолоченная, но окованная железом. Стража стукнула об полалебардами, и в залу вступил король Наваррский, держа за руки своих двухдетей.

Антуан Бурбон шел, виляя бедрами, как ходят обычно любимые женщинамикрасавцы-мужчины, да он и был красавцем. Король держался так на всякий случай,еще не уяснив себе, что здесь происходит. Окна были скрыты в глубоких нишах, икаждый, кто попадал в эту комнату, сначала ничего не видел, кроме сумрака. Удальней стены королю Наваррскому почудилось какое-то движение, он тотчассхватился за кинжал. Тогда Екатерина от души рассмеялась, хотя и потихоньку,себе под нос.

— Смелей, Наварра! Вы же понимаете, что я нигде не прячу убийц, особеннокогда имею дело с таким мужчиной, как вы!

Нельзя было не уловить в ее тоне совершенно явного пренебрежения, но Антуанбыл слишком упоен собой. Он решил больше не обращать внимания на подозрительнуюстену и низко склонился перед Екатериной. Затем сказал с подобающейторжественностью:

— Вот сын мой Генрих, мадам, он просит вашего покровительства. — Сестричкане шла в счет, от стыда она опустила взор.

Генрих так был поглощен разглядыванием королевы, что даже забыл отвесить ейпоклон. Ведь перед ним, посреди огромной комнаты, на том месте, куда большевсего падало света, сидела та самая страшная и злая мадам Екатерина, да, этобыла она. Занятый впечатлениями путешествия, новыми знакомствами в саду иособенно дынями, он о ней совсем позабыл; и только сейчас вспомнил тот образ,который перед тем нарисовал себе: непременно когти, горб, нос, как у ведьмы.Такой он ожидал ее увидеть. Однако ничего этого не оказалось. Уж очень она былаобыкновенная. В кресле с высокой прямой спинкой Медичи казалась маленькой иужасно жирной, рыхлые белые щеки, глаза, как черные угольки, но потухшие.Генрих был разочарован.