— Интересно, держат ли они свое слово? — Эмили склонила голову набок, изучая планшет. — Интересно, можно ли использовать этот репортаж и заставить их сдержать слово?

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Ну, — сказала она, — по существу, они говорят, что у тебя проблем нет, так? Если их официальная история гласит, что мы со Скоттом тебя похитили — что тебя заставили сделать все эти вещи, чтобы помочь нам, — что ж, если ты вернешься назад, тебя не накажут.

— Назад я не вернусь!

— Если бы ты вернулась, — размышляла она. — Ты могла бы.

Я перевела взгляд с нее на планшет, а потом обратно… Посмотрела на Скотта, который вел себя так, словно его вовсе не было в этой комнате.

Да, полагаю, я могла бы. Но теперь, узнав столько всего, я не могла представить, что мне захочется.

* * *

Оглядываясь назад, мне кажется, я могла увидеть каждый шаг на пути. Ночью я начала анализировать увиденные ранее репортажи «Колыбели». Теперь, когда я знала, как они исковеркали нашу историю, было легко увидеть нестыковки во всех остальных историях. Все эти улыбающиеся девушки из «Колыбели» не были её служащими, они были актрисами. Я узнала одну из них по рекламе зубной пасты, другую на рекламном экране в торговом центре. Я также начала замечать испуганные лица беременных женщин на улице, если неподалеку проходила представительница «Колыбели». Видела, что они носили большие значки Партии, сверкали обручальными кольцами, нервно улыбались каждому, словно крича: «Я безобидна. Пожалуйста, не забирайте моего ребенка».

Не могла поверить, что не замечала этого раньше. Скотт сорвал пелену с моих глаз. Так что, хотя весь мой полноценный, идеальный, продуманный план лежал в руинах... я была в порядке. Мой план был разработан, чтобы тайком проскользнуть внутрь системы. Системы, которая убеждала меня ненавидеть свою сестру за совершенную ошибку. Системы, которая говорила, что у «Колыбели» есть право на наши тела и на судьбы наших детей. Системы, которая твердила, что мы сами не в состоянии позаботиться о себе, принять нелегкое решение или пойти на жертву ради тех, кого любишь.

Все это было неправильным.

Конечно, не во всех случаях я была готова помочь Эмили. Например, рожать. Я могла сжимать ее руку, конечно же, или шептать на ухо ободряющие слова. Даже смогла перерезать пуповину, соединяющую ее с новорожденным мальчиком, который появился на свет после, как нам показалось, нескончаемых мук.

(Да, это был мальчик. Эмили вновь оказалась права).

Но всё, что я действительно смогла сделать, — это довериться людям, которые могли нам помочь. Скотту, который нашел нам сочувствующую Найдёнышам акушерку. Брукнерам, которые и вправду ничего не хотели сильнее, чем этого ребенка. Они могли бы нехило разбогатеть и получить похвалу от Партии, если бы сдали нас, но тогда бы они не получили в награду своего ребенка. Они выбрали его.

Вот так, в холодную и слякотную субботу, через восемь месяцев, как Эмили сообщила мне о своей беременности, моя сестра-близняшка родила ребенка. Когда все закончилось, я сидела в комнате рядом с Эмили, пока она в первый и последний раз баюкала своего сына. Я удивилась, насколько он был крошечным, — такой кроха и такой одинокий. Мы с Эмили родились и тут же оказались в объятиях друг друга. Мама рассказывала, что мы частенько сосали друг у друга большие пальцы в нашей кроватке. Но этот маленький мальчишка был сам по себе. Он никогда не узнает, каково это — быть нами. Глаза наполнились слезами, и я отвернулась в смятении.

Эмили не плакала. Она была совершенно спокойной, даже блаженной, как на одной из старых картин с религиозным сюжетом о матери и ребенке. Она прижимала и целовала его, всматривалась в его темно-голубые, чужие глаза.

— Sakasaka, малыш, — сказала она, и я даже не возразила. Казалось правильным, что она заговорила с ним на нашем языке. — Прощай.

В какой-то момент веки малыша дрогнули, и он приподнял крошечную ручку, согнул указательный палец около виска. Я удивленно ахнула.

Когда пришло время отдавать малыша его родителям, Эмили так сильно сжимала мои руки, что оставила повсюду кровоподтеки в форме полумесяцев. Она держала меня крепче, чем тогда, когда тужилась и рожала. В этот раз она по-настоящему расставалась с ним.

— Как вы хотите назвать его? — спросила она миссис Брукнер срывающимся голосом.

Женщина залилась румянцем. Она была симпатичной, белокурой и высокой. Ее муж был таким же. Они совсем не были похожи на нас. Я представила, как она будет на какой-нибудь детской площадке оправдываться, почему у него такие темные волосы и крупная конституция: «Разве генетика не забавная штука? Ох, он совсем как мой дедушка по маминой линии...»

— Мы думали назвать его Эмметт, в честь вас, — сказала она. — Не возражаете?

Эмили выдавила улыбку. Вероятно, никто, кроме меня, не знал, как тяжело ей это далось в тот момент.

— Прекрасно, — сказала она. — Спасибо вам.

И его унесли. Всего минуту назад он был тут, этот маленький сморщенный красный комочек с невозможно крошечными пальчиками, которыми он инстинктивно хватался за твои, и вот уже в следующую минуту он исчез навсегда, а мы снова остались вдвоем. Даже Скотт оставил нас наедине. Мы лежали на кровати, обняв друг друга. В течение трёх дней мы оставались там. Эмили принимала лекарства, которые ей давали, чтобы скрыть послеродовые симптомы, а Скотт приходил каждые несколько часов с едой. Мы смотрели старые фильмы, много спали и мало разговаривали.

А на четвертый день Эмили проснулась, повернулась ко мне и сказала:

— Что теперь?

Я была девочкой, у которой был план. Но теперь, когда мы достигли цели, идей у меня не было.

* * *

Иногда планы — это результаты длительных периодов изучения и построения стратегии, а иногда — это работа одного мгновения. Мы были неосторожны? У нас был невероятно наблюдательный сосед? Кто-то заметил, что две девушки — не одна — снимали комнату в мотеле? Близнецы привлекают внимание в любом случае. Мы выделялись как герои репортажей «Колыбели», которые они продолжали повторять, и мы выделялись везде, куда ходили вместе. Люди были не способны нас различить, но когда вы видите двух одинаковых людей, вы запоминаете такие вещи.

Тем не менее это случилось, причём внезапно. Как обычно, я стояла у окна, ожидая, когда Скотт вернется из магазина. Эмили смотрела местные новости, которые она предпочитала больше, чем мои громкие сцены негодования по поводу лжи в последних выпусках «Колыбели». Я слышала, как она резко вдохнула, как раз когда «Приус» Скотта шумно подкатил к дому в облаке пыли, разбрасывая гравий.

— Они едут, — закричал он, как только вошел. — Нужно уходить, сейчас же!

— Хватай пальто, — закричала я Эмили, впихивая ноги в ботинки.

— Что они могут теперь сделать? — спросила я Скотта. — Эмили больше не беременна. Они не могут заставить нас идти в «Колыбель».

— Они могут задержать нас для допроса, — тревожился он, схватив сумку и запихивая туда наши вещи. — Могут попытаться выследить ребенка. Они могут использовать меня, чтобы заставить родителей сдаться.

Эмили не шелохнулась. Ее взгляд был по-прежнему сфокусирован на экране.

— Местные новости транслируют это, — прошептала она. — Смотрите, они собираются арестовать нас в прямом эфире.

Она повернула ко мне экран, и я заметила чиновников из «Колыбели» в серебристых фургонах, едущих по знакомым дорогам. Они направлялись прямиком к нам. Были, скорее всего, в десяти минутах от нас.

— Эм, давай! — я потянула ее за руку. — Нам нужно уходить сейчас же.

Она покачала головой и выдернула руку:

— Нет. Они найдут нас.

Скотт застегнул спортивную куртку.

— Конечно, найдут, если мы останемся! Подумай об Эмметте!

— Я думаю, — сказала Эмили.

Она посмотрела на меня.

— Они ведут прямой эфир. Никто не знает, на каком месяце беременности я была, когда сбежала. Никто не знает, что Эмметт уже родился.