Письмо было написано сыну незадолго до кончины — своеобразное завещание, итог земного пути, где умирающий священник признавался, что опальные годы на Соловках были самыми счастливыми в его жизни — никогда Господь и Его спасающая Рука не были так близко. Никогда он не чувствовал себя таким нужным людям, как здесь, на грани бытия, никогда не приводил столько людей к вере, исполняя Волю Божию… Впоследствии самый изнурительней пост и самый упорный молитвенный подвиг не могли повторить это блаженное ощущение «тяжести Креста Господня на недостойных, слабых моих плечах — писал умирающий, — Сопричастности Его Страданию и Воскресению».

Впоследствии она часто будет вспоминать это письмо, слушая мирские рассуждения о гонениях на церковь, покушениях на религиозные свободы и права верующих, совершенно игнорирующие духовно-мистическую сторону этой проблемы, и думала, что ни святые, ни мученики не могли бы состояться по законам этой цивилизации. Зато сам Христос был осуждён на распятие демократическим путём…

Разве не годы гонений на христиан дали миру наибольшее число святых, скрепили веру немощных их кровью и спасли тысячи душ? «Иго Моё благо, а бремя Моё легко»…

Твоим страданием страдать, И крест на плечи Твой принять, И на главу венец терновый!

«В течение ноября-декабря 1952 года Комиссией был подготовлен проект постановления ЦК КПСС «О главном разведывательном управлении МГБ СССР».

В ходе подготовки этого проекта на одном из заседаний Комиссии И. В. Сталин высказал следующие замечания о разведке:

«В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжёлые провалы. Идти в лоб — это близорукая тактика.

Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств — это будет ненадёжный агент.

Полностью изжить трафарет из разведки. Всё время менять тактику, методы. Всё время приспосабливаться к мирной обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам предоставляет.

Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признаёт свои провалы и ошибки, а потом уже поправляется.

Брать там, где слабо, где плохо охраняется.

Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки.

Главный наш враг — Америка. Но основной наш удар надо делать не собственно на Америку.

Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах.

Первая база, где нужно иметь своих людей — Западная Германия.

Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке.

Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально.

В разведке надо иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров /привёл пример, когда во времена подполья послали человека во Францию, чтобы разобраться с положением дел в меньшевистских организациях, и он один сделал больше, чем десяток других/.

Разведка — святое, идеальное для нас дело.

Надо приобретать авторитет. В разведке должно быть несколько сот человек — друзей /это больше, чем агенты/, готовых выполнить любое задание.

Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец.

Агентов иметь не замухрышек, а друзей — высший класс разведки.

Филерская служба, по-моему, должна быть разбита по различным управлениям». /Свидетельствует М. Лобанов/

Свидетельствует Г. Димитров:

«Когда немцы были под Москвой, настала общая неуверенность и разброд. Часть центральных партийных и правительственных учреждений, а также дипкорпус перебрались в Куйбышев. Но Сталин остался в Москве. Я был у него тогда в Кремле, а из Кремля выносили архивы. Я предложил Сталину, чтобы Коминтерн выпустил обращение к немецким солдатам. Он согласился, хотя и считал, что пользы от этого не будет. Вскоре мне пришлось уехать из Москвы. Сталин же остался и решил её оборонять. В эти трагические дни он в годовщину Октябрьской революции принимал парад на Красной площади: дивизии мимо него уходили на фронт. Трудно выразить то огромное моральное воздействие на советских людей, когда они узнали, что Сталин в Москве, и услышали из неё его слова, — это возвратило веру, вселило уверенность в самих себя и стоило больше хорошей армии».

«…Сталин сразу перешёл к отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:

— А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито — единственного, кто фактически борется против немцев?

Молотов усмехнулся — в усмешке была ирония и самодовольство:

— Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в Югославии.

Меня привёл в восторг этот непосредственный обнажённый подход, которого я не встречал в советских учреждениях, и тем более в советской пропаганде. Я почувствовал себя на своём месте, больше того — радом с человеком, который относится к реальности так же, как и я, не маскируя её. Не нужно, конечно, пояснять, что Сталин был таким только среди своих людей, то есть среди преданных ему и поддерживающих его линию коммунистов.

…Когда я упомянул заём в двести тысяч долларов, он сказал, что это мелочь и что это мало поможет, но что эту сумму нам сразу вручат. А на моё замечание, что мы вернём заём и заплатим за поставку вооружения и другого материала после освобождения, он искренне рассердился.

— Вы меня оскорбляете, вы будете проливать кровь, а я — брать деньги за оружие! Я не торговец, мы не торговцы, вы боретесь за то же дело, что и мы, и мы обязаны поделиться с вами тем, что у нас есть.

…Затем Сталин пригласил нас к ужину, но в холле мы задержались перёд картой мира, на которой Советский Союз был обозначен красным цветом и потому выделялся и казался больше, чем обычно. Сталин провёл рукой по Советскому Союзу и воскликнул, продолжая свои высказывания по поводу британцев и американцев:

— Никогда они не смирятся с тем, чтобы такое пространство было красным — никогда, никогда!» /М. Джилас/

«…Сталин изложил свою точку зрения и на существенную особенность идущей войны.

— В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.

Он без подробных обоснований изложил суть своей панславистской политики:

— Если славяне будут объединены и солидарны — никто в будущем пальцем не шевельнёт. Пальцем не шевельнёт!.. — повторял он, резко рассекая воздух указательным пальцем.

Кто-то высказал мысль, что немцы не оправятся в течение следующих пятидесяти лет. Но Сталин придерживался другого мнения:

— Нет, оправятся они, и очень скоро. Это высокоразвитая промышленная страна с очень квалифицированным и многочисленным рабочим классом и технической интеллигенцией — лет через двенадцать-пятнадцать они снова будут на ногах. И поэтому нужно единство славян. И вообще, если славяне будут едины — никто пальцем не шевельнёт.

В какой-то момент он встал, подтянул брюки, как бы готовясь к борьбе; или кулачному бою, и почти в упоении воскликнул:

— Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!

Что-то жуткое было в его словах: ужасная война ещё шла. Но импонировала его уверенность в выборе направления, по которому надо идти, сознание неизбежного будущего, которое предстоит миру, где он живёт, и движению, которое он возглавляет.

…Пора уже поговорить и об отношении Сталина к революциям, а следовательно, и к революции югославской.

В связи с тем, что Москва — часто в самые решительные моменты — отказывалась от поддержки китайской, испанской, во многом и югославской революций, не без основания преобладало мнение, что Сталин был вообще против революций. Между тем это не совсем верно. Он был против революции лишь в той мере, в какой она выходила за пределы интересов советского государства. Он инстинктивно ощущал, что создание революционных центров вне Москвы может поставить под угрозу её монопольное положение в мировом коммунизме, что и произошло на самом деле. Поэтому он революции поддерживал только до определённого момента, до тех пор, пока он их мог контролировать, всегда готовый бросить их на произвол судьбы, если они ускользали из его рук…» /М. Джилас/