Эта деятельность не входила в прямые обязанности путевого обходчика, но раз девочки со станции просят…

Холодный осенний день был тихим, и Николай отчетливо расслышал перестук, докатившийся по рельсам с северной стороны. Потом заливисто просигналил свисток, и из-за скрытого в лесу поворота засияла ядовито-оранжевыми полосами питерская электричка.

Еще недавно Николай ждал, что однажды на ней к нему кто-то приедет…

Он отвернулся к расписанию и хмуро заскреб фломастером, способным писать даже по стеклу. Он не оглядывался, пока электричка не отчалила и не скрылась в лесу. Потом не выдержал и все-таки посмотрел. Бывают же чудеса… А что если вдруг… «Дядя Ко-о-оля!..»

Пассажиры успели в основном схлынуть, и по опустевшей платформе, отделенной от Николая двумя парами рельсов, медленно шли всего два человека.

Невысокий седой мужчина, облаченный, несмотря на пробирающий холод, всего-то в джинсы и футболку с короткими рукавами. И при нем… черное, как гуталин, личико над воротом длинной, почти до пят, серой пуховой куртки…

Импортный фломастер, кое-как сунутый в карман, тут же вывалился и остался забыто лежать под расписанием с незаконченной красной пометкой. Николай не побежал к лесенке в конце платформы – сиганул с двухметровой высоты прямо на рельсы, единым духом перелетел их и, точно заправский гимнаст, не помня себя выскочил на противоположный перрон:

– Сволочь! Гад!..

Его сжатый кулак с сокрушительной силой устремился прямо в рожу седому – вот тебе, вот!.. Всем вам!!! Еще и за Митьку!!!

…Он успел заметить совершенно искреннее изумление, промелькнувшее в блеклых зенках седого. Потом что-то случилось. Руку втянул вакуум, Николай лишь смутно ощутил прикосновение к запястью и легкий толчок, и в лицо с необыкновенной скоростью ринулся шершавый асфальт. Гринько едва не пропахал его физиономией, но некоторым чудом устоял на ногах и снова развернулся к седому, сжимая кулаки и надсадно дыша. Кожаная кепка, слетевшая с его головы, лежала между ними, точно брошенная перчатка. Пока Николай соображал, что делать дальше, похититель маленьких негритят переступил с ноги на ногу и против всякого ожидания доброжелательно поинтересовался:

– Че надо-то, мужик?.. Кажется, ему было смешно.

– Ты, дрянь!.. – прохрипел Николай. – Отвяжись от мальчишки!..

– А то что будет? – хмыкнул седой.

– Дарадара, il est bon, lui, я иво знай. – Морис робко теребил Алексея за джинсы. – Он добрый, мине кураца давал, вку-усный…

– Во, это уже дело. – обрадовался Алексей. Проворно нагнулся за кепкой, отряхнул ее о колено и протянул Николаю:

– Есть тут у вас где приличным людям в тепле посидеть, за жизнь покалякать? Курицу, блин, умять на троих…

Звонок разбудил Дмитрия около полуночи. Он не сразу понял, кто говорит и что от него хотят. Голос был старческий, незнакомый.

– Простите за такой поздний звонок. Говорит мама Тани Михеевой. Я знаю, что моя дочь встречалась с вами… Я очень волнуюсь, ее еще нет дома.

Вот так. Стоит провести с девушкой пару вечеров…

– Я видел ее в отделении, на работе, и больше ничего не знаю…

– Извините, пожалуйста.

От «Горьковской» до улицы Куйбышева недалеко, хотя и не два шага. А если пойти наискосок и, пробежав мимо мечети, сразу свернуть во дворы, путь сокращается минут на пять, не меньше. Страшновато, но зато быстро.

Таня вынырнула из подземного перехода и, придерживая на груди воротник, побежала мимо огромного темного здания с минаретами.

Холодный ночной ветер забирался в рукава, проникал к фуди, вился под полами пальто. Таня миновала мечеть и юркнула в подворотню. «Еще немного, еще чуть-чуть».

Где-то рядом завыла собака. Внезапно стало жутко. Так безумно страшно Тане еще никогда не бывало, даже в пионерском лагере, когда по ночам рассказывали про черные перчатки. Страх заставил Таню припустить еще быстрее.

В животе сделалось пусто, будто за ней действительно гналась неведомая злая сила. «Господи, лучше бы я осталась у Любаши», – почти вслух прошептала она, задыхаясь от бега. Туфли скользили по мокрой грязи, пару раз она чуть не упала, едва удержавшись на ногах. Нужно во что бы то ни стало скорее попасть домой. Скорее, скорее…

Таня обогнула детский сад и громко вскрикнула, увидев, что перед ней внезапно, как из-под земли, выросла темная фигура.

Ею овладела паника. Девушка ринулась в сторону, но ее остановил голос:

– Танюша, вы? Что с вами? Вас кто-то испугал?

Голос был очень знакомый. Он напомнил о чем-то совершенно мирном, безопасном – о работе, о бумагах на столе, о тихом шуме компьютера.

И все-таки она не сразу узнала его. Так всегда бывает, когда встретишь сотрудника в неформальной обстановке.

– Господи, это вы? А я так испугалась… Она с трудом перевела дух. Страх ушел, но коленки продолжали дрожать.

– А я думал, если девушка работает в милиции, она любому сможет дать отпор.

– Да я и сама не знаю, что на меня нашло. Стало немного стыдно за то, что оказалась такой трусихой. Действительно, секретарь начальника отделения милиции, а шарахается от каждой тени.

– Тут так собака выла… – пробормотала Таня в свое оправдание.

– Страдает пес… Ну что вы, Таня, все еще дрожите? Я-то думал, вы у нас храбрая девушка.

Таня почувствовала, как ее решительно взяли под локоть.

– Давайте я вас провожу, а то вдруг по пути еще какая-нибудь собака завоет.

Как бы в подтверждение где-то совсем рядом раздался тот же хрипловатый вой. Девушка вздрогнула всем телом. Жуть накатила снова. Таня судорожно схватилась за рукав своего спутника. Тот молча обнял ее за плечи. На миг волна страха отлегла от сердца. Ощущение сильной мужской руки успокаивало. Сейчас он проводит ее домой. Там светло и спокойно. Кухня, чайник, мама…

Рука на плече потяжелела. Таня почувствовала, как сильная кисть сжала ее руку у плеча.

– Какая вы тонкая, – сказал попутчик.

Голос его прозвучал неожиданно хрипло, в нем появилась та надтреснутость, которая только что слышалась в протяжном вое бродячей собаки.

Таня почувствовала, как большие сильные пальцы сжимаются у нее на руке.

«Беги!» – отчаянно полыхнуло в мозгу. Она рванулась.

Оказалось, поздно. Пальцы держали ее, как клещи.

– Пустите! – воскликнула она вполголоса.

– Ты боишься одна…

Он привлек девушку к себе и впился губами в ее губы. Она пыталась отстраниться – и не могла. Губы, сначала показавшиеся мягкими, деревенели.

Поцелуй стал больше похож на укус.

Он продолжал прижимать ее к себе одной рукой. Вниз под полы пальто проник холодный ветер. А за ним рука – большая и горячая.

– Ой, не надо… нельзя, – сказала Таня, сгорая от стыда и страха.

Железные пальцы с треском разорвали тонкие колготки и схватили трусики.

Резинка лопнула, и они превратились в кусочки голубого шелка,..

Таня пыталась крикнуть, но не могла. Он уже не целовал ее, а кусал. В ход пошли зубы. Она только застонала от боли, когда он прокусил ей верхнюю губу. Он рычал, задыхался от охватившей его бешеной страсти. Рука внизу уже проникла внутрь Таниного тела и, сжавшись в кулак огромных размеров, била ее в матку.

Раздался хруст. Тело пронзила нестерпимая, немыслимая боль.

«Он. Маньяк из электрички!» – была ее последняя рассудочная мысль.

Таня дернулась всем телом, пытаясь вырваться. Бесполезно. Рука внизу оставила на миг ее истерзанное тело, но вновь вернулась уже вооруженной. Кожей живота Таня почувствовала смертельный холод лезвия. Нож. Он с силой вонзился ей в живот повыше лобка, и одновременно она почувствовала страшную боль за ухом.

Крепкие, как сталь, зубы рвали ей кожу на шее.

Таня хотела что-то крикнуть, но из сдавленного горла вырвался лишь предсмертный хрип. Из раны под правым ухом хлынула горячая струя. Пульсируя, как гейзер, она в такт ударам сердца выплескивалась на раскисшую осеннюю грязь.

Сознание меркло, и ножевые удары в живот стали уже почти неощутимы.