– Что он сделал, Пьер? – спросил Мишель. – Покажи, что он сделал!

Пьер растерянно задвигал руками и круглым бесформенным ртом, показывая, что Поль проглотил что-то... один... два... три... четыре... пять...

– Т-24? Да? То, от чего спят?

Пьер закивал головой.

– Плохо! Пять таблеток! – Мишель задумался на секунду. – Так!

Он кинулся к шкафчику, висевшему на стене.

– Замок испорчен. Недаром я все время наблюдал за Полем! Я знал, что он опасен! – Мишель достал пробирку с красноватым кристаллическим порошком и две ампулы с желтой маслянистой жидкостью, приготовил смесь, наполнил шприц. – Пьер, накладывай жгут!

Пьер с неожиданной ловкостью перетянул безвольно висящую руку Поля резиновым жгутом. Мишель ввел шприц в вену у сгиба локтя. Поль не шевелился, из-под приоткрытых век все так же мертвенно голубели белки.

– Теперь надо теплой воды, – сказал Мишель, извлекая шприц. – Сделаем ему промывание желудка.

– Я принесу снизу, – вызвался Роже.

– Что, собственно, случилось? – спросил Раймон.

Мишель взял Поля за руку:

– Пульс очень плохой... Это называется самоубийство. Поль хотел умереть.

– Но почему?

– Не знаю. Это глупо... Нет, пульс улучшается. По-видимому, удастся его спасти...

После промывания желудка Поль продолжал лежать все так же неподвижно и безвольно, но лицо его несколько изменилось: глаза закрылись, губы сомкнулись, он выглядел спящим.

– Пульс все еще очень слабый, – сказал Мишель. – Сейчас я ему впрысну камфару. Пьер, объясни, зачем Поль глотал Т-24?

Пьер несвязно жестикулировал и мычал. Мишель внимательно слушал.

– Пьер не может говорить как люди, – объяснил он. – На него не хватило материалов. Но я его понимаю. Он говорит, что Полю все время было очень больно, он устал. И он не хотел, чтоб профессор его переделывал. Он» не хотел расставаться с Пьером. Говорил, что он любит Пьера.

Пьер усиленно закивал головой, тыча себя рукой в грудь.

– Что тут – инстинкт размножения или сходство характеров? – съязвил Раймон.

– Просто нелепость, – ответил спокойно Мишель. – Поль – неудачная модель, вот и все. На нем нельзя было проводить опыты с гормонами. Его действительно нужно переделать. Теперь профессор со мной согласится...

Пьер издал глухое злобное рычание и вдруг вцепился в горло Мишелю. Раймон и Роже еле оттащили его. Мишель потер горло и задумчиво посмотрел на Пьера, яростно бившегося в руках людей.

– Подержите его еще минуту, – сказал он и пошел за шприцем.

Пьера уложили на кушетку неподалеку от Поля. Мишель недоумевающе посмотрел на Раймона и Роже:

– Что с ними делается, не понимаю. Почему у всех сразу разладились тормозящие центры? Нельзя же все объяснить действием гормонных стимуляторов.

– Послушайте, Мишель, – сказал Раймон. – Вам не кажется, что дело тут не в каких-то центрах и стимуляторах? Просто они действуют как люди...

– Как люди? Не понимаю...

– А я вот понимаю! – заявил Роже. – Посиди я тут с недельку, да еще без всякой надежды выйти на волю, да еще ожидая, что меня переделают... Боже мой, я бы тут всю вашу лабораторию к черту разнес!

Мишель удивленно посмотрел на него.

– Нет, правда, – сказал Раймон. – Франсуа надоедает делать бесконечные расчеты, Поль измучен постоянной болью и слабостью, а к тому же не хочет разлучаться с Пьером...

– Но ведь если б не я, он бы никогда больше не увидел Пьера! Это нелогично! – запротестовал Мишель. – И, наконец, Пьер...

– А Пьер мстил вам за своего друга...

– Мстил? За друга? – недоумевающе повторил Мишель. – Не понимаю.

– Чего ж тут не понимать? – рассердился Роже. – Человек ты или не человек?

– Я думаю, что я не человек, – спокойно сказал Мишель. – Я только мозг.

Раймон и Роже молча переглянулись.

Когда поезд метро подходил к станции Распайль, Альбер поднялся.

– Выйдем на следующей станции, – сказал профессор Лоран, не глядя на Альбера.

С площади Данфер-Рошеро они свернули в лабиринт узких, кривых улочек. Альбер недоумевал – они шли вовсе не к лаборатории Шамфора, но не решался спросить.

– Здесь посидим, – сказал профессор, указывая на маленький скверик. – Я должен вам кое-что сказать.

Они сели на скамейку под старым платаном. На другой скамейке, поодаль, старуха вязала носок; у ног ее лежал, высунув язык, толстый бульдог. В скверике, с двух сторон окруженном почерневшими брандмауэрами, было прохладно и тихо. В доме на противоположной стороне улицы кто-то разучивал гаммы.

– Вы уже знакомы с результатами моих опытов, – без предисловия начал профессор Лоран. – Какое бы впечатление ни производили эти результаты на вас или на кого-нибудь другого, я должен сказать: это далеко не то, о чем я мечтал вначале. Но я ничего не мог поделать – один, почти без помощи. Вы видите, во что я превратился за те пять лет, что мы с вами не виделись... Вы думаете – это перенапряжение? Конечно... Но я боюсь, что больше всего тут подействовал Сиаль-5. Вот он. – Профессор достал из кармана прозрачную трубочку с желтыми крупинками. – Сиаль – это наши инициалы, Сент-Ив и Анри Лоран, мы его нашли для опытов, а потом стали применять для себя. Чудодейственное средство, моментально снимает усталость, заменяет сон, обостряет мысль... быстро становится необходимым при таком образе жизни, какой я веду все эти годы, – и тогда начинает разрушать организм. Признаться, я понял все это слишком поздно... Да если б и раньше понял, что изменилось бы? Я иначе не мог, не получалось. Пока был Сент-Ив... Да, вот о Сент-Иве я и хотел вам рассказать, тем более что Шамфор тоже заговорил о нем.

Профессор Лоран откинул голову на спинку скамейки, закрыл глаза. Лицо его было бескровным, серым, как у мертвеца.

– Вам плохо, профессор? – встревожился Альбер.

– Нет. Просто голова кружится от свежего воздуха. Я уж и не помню, когда выходил на улицу. Если б не Сиаль-5, я бы, наверное, свалился, едва выйдя за калитку...

Большой полосатый кот в белых чулках важно прошел по аллее, зашипел на равнодушно лежащего бульдога и, перепрыгнув через низкую изгородь, уселся на газоне. Из окна на втором этаже высунулась растрепанная светловолосая женщина и звонко закричала: «Жанна! Жанна! Твой Жером опять пьяный идет!»

– Сент-Ив был самым молодым среди нас, – опять заговорил профессор Лоран. – Ему не было и двадцати восьми лет, когда он погиб. Самый жизнерадостный, самый разносторонний, его все интересовало. Он был кибернетик, нейрокибернетик, работал вместе с Шамфором, Шамфор его очень любил... да и все его любили, и все считают, что я завлек его на ложный путь и погубил... Шамфор мне так и не простил смерти Сент-Ива. Впрочем, разве я себе это простил? Ведь Мишель недаром подметил у меня чувство вины по отношению к Сент-Иву... Конечно, если б не я, Сент-Ив не увлекся бы до такой степени нейрофизиологией, не взялся бы за такие сложные и рискованные опыты... Мы работали очень много, потому что, кроме опытов, проводившихся всей группой, начали ставить свои... Они все больше усложнялись, мы начали прятаться, работать по ночам... потом завели отдельную лабораторию, потихоньку от остальных товарищей... Она была неподалеку отсюда, на улице Бенар... Но Сент-Ив для всего находил время. Я тогда сердился, считал, что он разбрасывается... Нет, это все ни к чему рассказывать, да и некогда сейчас. – Профессор Лоран выпрямился и вздохнул. – Я хочу сказать, что Сент-Ива убил вот этот самый Мишель... то есть не такой, каким вы его сейчас видели, а его мозг, заключенный в гораздо менее совершенную оболочку. Теперешнюю оболочку Шамфор уже приготовил, мы должны были проделать пересадку. Тогда это был мозг в питательной среде, сканирующий механизм, подсоединенный к нему, чтоб обеспечить зрение, и довольно примитивные преобразователи для усиления биотоков, двигающих конечностями. Двигался он совершенно хаотично, еле научился ходить, держать книгу и перелистывать страницы. Но читал и запоминал он и тогда прекрасно. Даже не знаю, почему я так удивился, когда он заговорил о Сент-Иве. Просто мне некогда было проверить как следует его знания того периода. А они, по-видимому, полностью сохранились в его памяти. Правда, он тогда не мог говорить, только писал. Поэтому мы многого в нем не учитывали.