Шамфор вскочил. Его смуглое скуластое лицо посерело. Профессор Лоран прикусил губы.

– Я вас не успел предупредить, Шамфор, – сказал он очень тихо. – Я сам лишь недавно обнаружил, что Мишель помнит Сент-Ива. Оказывается, он и вас помнит.

– Конечно, я помню вас, Шамфор. – Блестящие синие глаза Мишеля внимательно вглядывались в лицо Шамфора. – Вы мало изменились за эти три года. Это интересно. Значит, не все люди меняются так быстро, как профессор Лоран. Я так и предполагал, но хотел проверить это на опыте. Это правильное суждение?

– Разве ты умеешь рассуждать неправильно? – принужденно улыбаясь, сказал профессор Лоран. – Перед вами, Шамфор, образчик несокрушимой логики.

– Ваш первый ученик? – Шамфор усмехнулся. – Д-да, любопытно... А не хотите ли в таком случае познакомиться с моим первым учеником? Насколько я понимаю, у вас в ближайшие часы будет все спокойно. Вот и пойдемте.

– Хорошо. – Профессор Лоран еще раз проверил пульс у Поля, потом встал.

– Мы можем пойти. Дюкло, вы с нами. А вас обоих я прошу подежурить здесь. Как здоровье Луизы?

– Ей лучше, – тихо отрапортовал Роже, выдвигаясь вперед, хотя профессор обращался к Раймону. – Она выпила чашку бульона, съела котлетку. Но ей нужен полный покой. Пускай лежит.

– Вы, я вижу, настоящий клад, Леруа. – Профессор Лоран слегка усмехнулся. – Значит, Луиза у себя? Тогда я на минутку загляну к ней, а потом мы пойдем.

– Ладно, я пока посмотрю вашего Франсуа, – сказал Шамфор.

– Мишель вам все объяснит, – кинул профессор Лоран с порога.

– Вот как? – Шамфор покосился на Мишеля. – Ну что ж, объясняй.

Они пошли к Франсуа, неподвижно лежащему на кушетке. Раймон, подумав, направился вслед за ними. Альбер и Роже посмотрели друг на друга.

– Ну, как дела, дружище? – спросил Альбер. – Не сердишься на меня?

– Брось об этом говорить! Решено – я тут, что бы ни было. Без Роже Леруа эти молодчики вас прикончат в два счета, поверь мне. Я нарочно присмотрел себе диван внизу у лестницы – если начнется у вас тут заваруха, я сразу услышу и прибегу. А уж вы с Жозефом тут спать будете. В обнимку с этими красавчиками! – Он подмигнул. – Ох, и веселенькая история! Посмотрел бы ты, как я этого самого Франсуа на пол бабахнул. А сильный, черт! Куда там его еще джиу-джитсу учить, он и так быку шею скрутит.

Он внимательно разглядывал Мишеля, который с очень деловым видом что-то объяснял Шамфору.

– Ты все же выбери часок и объясни мне как следует, что означает вся эта штука. – Роже повел рукой по лаборатории. – Как это делается и для чего. Ладно?

– Присоединяюсь к этой просьбе, – сказал Раймон, подходя. – Я, признаться, ровно ничего не понимаю, что здесь творится. А ведь надо же хоть немного разобраться.

– Ребята, дайте мне самому хоть немного разобраться! – взмолился Альбер. – Я уже основательно позабыл даже то, чему нас учили на медицинском факультете. А здесь кто хочешь станет в тупик. Ничего подобного в мире нет, поймите.

– Расскажи хоть что-нибудь, – настаивал Роже. – Все равно ты понимаешь больше нас в этом деле.

– Ладно, объясню, как только будет подходящая минутка, – пообещал Альбер, вздыхая.

Вернулся профессор Лоран.

– Я все понял и усвоил, – сказал Шамфор. – Сделаю в ближайшие дни. Но вот Мишель считает, что эта операция очень опасна.

– Да, я не знал, что вы хотите переделывать ему лицо, – сказал Мишель.

– Франсуа нужно либо переделывать мозг оперативным путем, либо попробовать другие сочетания гормонов и лекарственных смесей. А в теперешнем его состоянии всякая другая операция может совершенно вывести его из равновесия. Наркоз, физическая травма, потеря крови, процесс приживления...

– Ты помнишь это по себе? – быстро спросил профессор Лоран. – Да, конечно. Но ведь с тех пор нам кое-чего удалось добиться. Вот посмотри: Франсуа вчера рассек мне лоб, и я тут же смочил рану Бисти-3. Боль и кровотечение прекратились почти сразу, а заживление идет блестяще...

Раймон поглядел на тонкую красноватую линяю, пересекающую лоб профессора. Так это все, что осталось, от вчерашнего зияющего разреза?

– Наркоз можно сделать местный, боли не будет... – продолжал профессор.

– Франсуа не сможет сказать, больно ли ему. Ему будет, может быть, очень больно или вообще плохо, а мы примем это за ярость или двигательное возбуждение. Это очень опасно. Я сам плохо понимаю Франсуа, даже когда он в нормальном состоянии. И зачем вам готовить для демонстрации Франсуа, если он не умеет говорить? Вы же сами считали, что это произведет отрицательное впечатление.

– Хорошо, но что же мне делать, по-твоему? – серьезно спросил профессор Лоран. – Готовить Поля?

– Поль тоже не годится, совсем не годится. Неизвестно к тому же, каким он проснется, как все это на него повлияло... Нет, лучше демонстрировать меня одного. Если мне станет плохо, можно пустить в ход Т-21. А может быть, все обойдется спокойно. У меня пока что было только два приступа... если не считать того, первого периода.

– Возможно, ты прав, – неуверенно произнес профессор Лоран. – Но мне кажется, что Франсуа можно как следует подготовить к операции... ну, скажем, за неделю. Наконец, можно рискнуть заодно проделать и операцию на мозге. Это ведь, в сущности, не так сложно, то, что я решусь с ним делать...

– Вы боитесь погубить математические способности Франсуа, а рискуете погубить себя и все свое дело, – бесстрастно сказал Мишель, словно констатируя факт, а не споря. – Между тем Франсуа, если его привести в порядок, может быть в высшей степени интересен для демонстрации, даже если он утратит свой необыкновенный математический талант. Лучше бы взамен научить его говорить. Он ведь умен – Франсуа, и ему очень мешает немота. Мы с ним два дня тому назад переписывались по этому поводу целый час. Вы спали и не знаете. Могу показать вам записи.

Он достал из своего столика два больших листа бумаги, исписанных вдоль и поперек двумя почерками. Мелкие, четкие, аккуратно выписанные буковки сменялись угловатыми размашистыми строками.

– Вот. – Мишель показал на фразу, написанную крупными буквами, немного наискось. – «Если профессор признает, что свободное общение с себе подобными развивает ум, и если он ценит мой ум, то почему он не дает мне речи? Он ведь должен понимать, что немота сковывает мой ум и портит характер? Объясни мне это».

– Ты как-то странно ему ответил, – сказал профессор Лоран, прочитав дальше. – К чему эти таинственные намеки на какую-то высшую целесообразность? Ты же хорошо знаешь, что дело обстоит просто: когда я делал Франсуа, у меня не хватало и материалов, и времени. Да и вообще я не ожидал, что Франсуа так усложнится. Я считал: это будет нечто вроде живой вычислительной машины, мозг без эмоций, узко специализированный... Ты мог все это ему объяснить.

– Не следует внушать им, что вы не всемогущи, – поучительно произнес Мишель.

Шамфор захохотал:

– Смотрите-ка! Он додумался до идеи бога.

– Бога нет, – сообщил Мишель таким тоном, каким говорят: «Дождь перестал».

Роже смотрел на Мишеля, вытаращив глаза:

– Ну и тип! Видал ты что-нибудь подобное?

– Никогда не видал, – вполне искренне ответил Альбер.

– Нам обязательно надо обо всем поговорить втроем, – сказал Раймон. – Это необходимо.

Они говорили шепотом. Мишель продолжал спорить с профессором. Наконец Лоран, усмехнулся и сказал:

– Я же вам сказал: у Мишеля железная логика, его не переспоришь. Пойдемте, Шамфор, я хочу познакомить вас с Луизой. Дюкло, через десять минут ждите нас внизу.

– Вот что, ребята, я пока сбегаю вниз, – заявил Роже, как только они ушли. – Надо разогреть обед. Луизу пора кормить, да и нам не мешает перекусить. Тебе, Альбер, я принесу чашку бульона.

Он убежал. Альбер и Раймон подошли к Мишелю – тот кипятил шприц и готовил ампулы.

– Полю нужно пока почаще давать укрепляющие и тонизирующие средства. Он очень слаб, – пояснил Мишель.

– Я слушал ваш разговор с профессором, – сказал Альбер. – Насколько я знаю, вы позавчера предполагали, что профессор и вас будет оперировать. А вы, как я заметил, противник операций.