– Блохин Алексей Михайлович – монах Сангарского монастыря, Сотниковского уезда, Пензенской области.

– Ну, – спросил он у себя, – чего тебе еще надобно, старче?

Теперь уже с нетерпением приготовился он читать дальше, но дверь отворилась, и, широко улыбаясь, вошел капитан Чеснов. Взглянув на него, Сергей Павлович осведомился, уж не связано ли сияющее выражение его лица с повышением в звании? Затмила ли, наконец, одна большая звезда четыре маленьких? Или случилось долгожданное повышение в должности, после чего Отечество станет несколько щедрее по отношению к своему защитнику? Или нашла героя награда? Клянусь, с фальшивой задушевностью сказал доктор Боголюбов, будь я на месте вашего начальства…

– Я пришел, – перебил его молодой человек, – сообщить вам пренеприятнейшее известие.

– Неужто вы пустите сюда ревизора?

– За порядком в доме следим мы сами, – Чеснов улыбался широко и радостно. – Кроме того, у нас не бывает случайных людей. В последнее время кое-что изменилось, но в конечном счете все встанет на свои места.

«Пренеприятнейшее известие» и «случайные люди» несли в себе скрытую угрозу, однако Сергей Павлович вымученно улыбнулся и выразил согласие с окончательной расстановкой всех и вся по законным местам. Нужен порядок, бодрясь, сказал он. В беспорядке можно прожить день, неделю… ну месяц на самый худой случай. Но не годы же. Капитан одобрительно кивнул. В русской истории всегда боролись две силы: одна стремилась к упорядоченной государственности, другая – к хаосу. Примеров пруд пруди, от Владимира Мономаха до наших дней. Чтобы не ворошить седую древность, обратимся к сравнительно недавнему прошлому. Пожалуйста: убийство Александра II группой безответственных лиц, состоявших – сейчас это доказано – на содержании иностранных разведок. Унизившее Россию убийство Столыпина, государственника и патриота. Вам нужны великие потрясения, мне нужна великая Россия. Вот слова, о которых с куда большим правом следует сказать: не мир, но меч! Он собирал рать созидающих державу – против батыевских полчищ тех, кто стремился ее разрушить, ибо слишком многие в этом мире, как нам доподлинно известно, никогда не примирятся с величием и мощью России. Его убийца хладнокровно навел «Смит и Вессон», купленный и вложенный ему в руки международным кагалом, всегда бывшим главным ненавистником России. Мойша Богров. Полное злобы еврейское сердце. Погибай, Россия! Страна, над которой не заходит солнце… Завистливое око недругов видит полноводные реки, пасущиеся в пойменных лугах стада, леса, бескорыстно снабжающие весь мир кислородом, кладовые железной руды, никеля, золота, алмазов, нефти… Враг-вампир хочет высосать у нас нашу кровь. А сейчас? Хоровод еврейских лиц наводит на самые тягостные размышления. Бывали хуже времена, но не было подлей. Но погодите, с угрозой обратился капитан Чеснов к своему единственному в подвале слушателю – доктору Боголюбову, а через него – ко всем либералам, западникам, вольнодумцам, тайным и явным детям Сиона с могендовидом в сердце, читателям «самиздата», ненавистникам советского прошлого, агентам влияния и прочей нечисти, скрытно марширующей в рядах пятой колонны. Выйдет некто из нашей среды и стальной рукой наведет долгожданный порядок.

Ваше толкование истории слишком… э-э… упрощено, вяло начал Сергей Павлович, более всего желая сейчас, чтобы капитан провалился к чертовой матери и дал ему возможность проследить за судьбой сангарского насельника, прочитать письмо и постараться отыскать или почувствовать новые указания, велящие без промедления собираться в Сотников. Взять хотя бы тех же народовольцев… Это люди скорее горячего сердца, чем взыскующего ума… В известном смысле они представили России пролог к XX веку, когда народ стали крошить как капусту, а гнусная ложь оправдывала эту сатанинскую кухню либо защитой демократии, либо созданием земного рая – сиречь коммунизма, где мало работы, но зато много еды, спорта, игры в шахматы, литературного творчества, балета и беззаботных совокуплений, ибо детей с младенческого возраста берет на полный пансион могущественное и доброе государство.

Сергей Геннадиевич Чеснов снисходительно улыбнулся. Дискуссию прекращаем. Караул устал. Ваши занятия в архиве окончены.

– Позвольте, – залепетал Сергей Павлович, едва не ложась грудью на дело священноинока Блохина, – у меня разрешение…

– Было, – неумолимо и кратко произнес капитан. – Но ваш благодетель сегодня был выселен с Олимпа. У него отобрали ключи и не оставили ни одного более или менее значительного поста. Он для нас теперь политический бомж, а все его распоряжения – филькина грамота. У меня есть команда немедля с вами проститься.

– Я вас умоляю, – отчего-то зашептал Сергей Павлович, искательно заглядывая в серые глаза капитана. – Последнее дело. Вот оно. Видите, оно тонкое. – Дрожащими руками он поднимал над столом папку, опускал и поднимал снова. – Я прочту за полчаса. За сорок минут! Ни минутой больше, честное слово. Что изменится?!

Чеснов внимательно поглядел на него сверху вниз.

– Никак, у вас поклевка?

– Поклевка? – ничего не понимая, переспросил доктор. – Какая поклевка? Ах, – догадался он, – вы про это… Нет, нет, ничего нового, к сожалению. Весь месяц впустую. Просто этот монах, – он ткнул пальцем в дело и, не колеблясь, солгал, – в одно время с Петром Ивановичем был на Соловках. Последняя моя надежда, можно сказать.

Отвернув левый рукав пиджака, Чеснов взглянул на часы.

– Два часа пять минут, – сообщил он. – Я иду обедать. После обеда, ровно в три, вы нас покидаете.

О, если бы он подавился! Избави Бог, никакого летального исхода. Но кратковременное удушье, вызов «Скорой» после безуспешных попыток боевых товарищей увесистыми хлопками по спине привести его в чувство, извлечение застрявшего в дыхательном горле кусочка пищи, что-нибудь расслабляющее – либо орально, либо подкожно – и, бледный от пережитых страданий, он явился бы в подвал лишь к исходу дня. Тем не менее.

– Ну ты, кутейник, твою мать… Кто тебя вовлек в преступную контрреволюционную организацию «Истинное православие»?

– Благослови, отче, – шепнул Сергей Павлович славному человеку с курчавой бородкой, зачесанными назад густыми волосами, широким чистым лбом и твердым взглядом – на вид лет сорока, впрочем, тюремные фотографии всегда старят, в основном из-за тревожного состояния, в каковом предстает перед объективом выхваченная цепкими руками из вольной жизни несчастная жертва.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, – из неведомой дали донесся до Сергея Павловича слабый голос, и у него защемило сердце.

– Где жил?

– В Сангарском монастыре…

– Привел туда Господь перед самым его разорением сначала красной сволочью, а потом и православным народом-грабителем, но, чтоб не соврать, и братия во главе с наместником изрядно подтачивала обитель: жадностью, пьянством, чревоугодием, блудом. Тля. Отец Гурий, возле которого я спасался, велел мне из монастыря уходить.

– Ты, говорят, возле старика Гурия все вертелся?

– Меня отец-наместник благословил быть у старца келейником.

– А куда ты девался, когда у Гурия были гости?

– Он гостей не принимал. Редко кому духовный совет даст, а так все больше молился.

– Бойцы к нему пришли из Сотникова. Из отряда товарища Гусева.

– А-а… Вы о таких гостях. Меня старец еще раньше из монастыря отослал.

– Тебя кто, тебя Гурий вовлек в «Истинное православие»? И ты с его поручением уехал в Красноозерск, на встречу с гражданкой Верой Михайловной Афониной, сестрой Жихарева, он же епископ Валентин, в ту пору отбывавшего наказание в Соловецком лагере особого назначения?

– Да в отце Гурии в чем только душа держалась! Он в последнее время из келии почти не выходил, а вы ему какую-то контрреволюцию… Ему жить-то оставалось всего ничего, а вы его убили. Я с такой жестокостью не могу примириться.