Он помнил, как, бывало, бабушка тщательно и любовно потрошила цыплят, извлекая из них удивительные вещи: мокрые, блестящие петли кишок, мускулистый комочек сердца, желудок с целой коллекцией мелких камушков. Как красиво и аккуратно делала бабушка надрез по животу цыпленка и запускала туда свою маленькую, пухлую руку, чтобы вытащить все эти сокровища. Потом их нужно было разделить: некоторые — в кастрюлю с водой, остальные — в бумагу, чтобы отдать потом соседским собакам. Затем бабушка набивала цыпленка размоченными сухарями и ловко зашивала большой блестящей иголкой с белой ниткой.

Одиннадцатилетний Дуглас обожал присутствовать при этой операции. Он наперечет знал все двадцать ножей, которые хранились в ящиках кухонного стола и которые бабушка, седая старушка с добрым лицом, торжественно вынимала для своих чудодейств.

В такую минуту Дугласу разрешалось быть на кухне, если он вел себя тихо и не мешал.

Вот и сейчас он стоял у стола и внимательно наблюдал, как бабушка совершала ритуал потрошения.

— Бабуля, — наконец решился он прервать молчание. — А я внутри такой же? — он указал на цыпленка.

— Да, — ответила бабушка, не отрываясь от работы. — Только порядка побольше, поприличнее, а в общем, все то же самое…

— И всего побольше! — добавил Дуглас, гордый своими внутренностями.

— Да, — согласилась бабушка. — Пожалуй, побольше.

— А у деда еще больше?! У него такой живот, что он может на него локти положить.

Бабушка улыбнулась и покачала головой.

— А у Люции Вильяме с нашей улицы…

— Замолчи сейчас же, негодный мальчишка! — закричала бабушка.

— Но у нее…

— Не твое дело, что там у нее! Это же большая разница.

— А почему разница?

— Вот прилетит ведьма в ступе и зашьет тебе рот, тогда узнаешь, — проворчала бабушка.

Дуглас помолчал, потом спросил:

— …А откуда ты знаешь, что у меня внутри все такое же, а, бабуля?

— А ну пошел прочь!

В прихожей зазвонил звонок. Дуглас подскочил к двери и, заглянув в глазок, увидел мужчину в соломенной шляпе. Звонок снова зазвонил, и Дуглас открыл дверь.

— Доброе утро, малыш. А хозяйка дома? — На Дугласа смотрели холодные серые глаза. Незнакомец был худ и высок. В руках он держал портфель и чемодан. Дугласу бросились в глаза его тонкие пальцы в дорогих серых перчатках и уродливая соломенная шляпа.

— Хозяйка занята, — сказал Дуглас, сделав шаг назад.

— Я увидел объявление, что здесь на втором этаже сдается комната, и хотел бы ее посмотреть.

— У нее десять жильцов, и все уже сдано. Уходите!

— Дуглас! — бабушка внезапно выросла у него за спиной.

— Здравствуйте, — сказала она незнакомцу. — Не обращайте внимания на этого сорванца.

Бабушка повела незнакомца наверх, по пути описывая ему все достоинства комнаты. Скоро она спустилась и приказала Дугласу отнести наверх белье.

Дуглас помедлил перед порогом комнаты. Она как-то странно изменилась, хотя незнакомец пробыл в ней всего лишь несколько минут. Соломенная шляпа, небрежно брошенная на кровать, казалась еще уродливее. Зонтик незнакомца, прислоненный к стене, напоминал большую летучую мышь со сложенными крыльями. Сам жилец стоял в центре комнаты спиной к Дугласу.

— Эй! — сказал Дуглас, бросив стопку белья на кровать. — Мы едим ровно в полдень, и, если вы опоздаете, суп остынет. И так будет каждый день!

Незнакомец обернулся, достал из кармана горсть медных центов, отсчитал десять монет и опустил их в карман курточки Дугласа.

— Мы будем друзьями, — сказал он, зловеще улыбнувшись.

Дуглас удивился: у незнакомца было так много медных центов и ни одной серебряной монетки в десять или двадцать пять центов. Только новые медные одноцентовики. Дуглас хмуро поблагодарил его.

— Я опущу их в копилку. Там у меня уже шесть долларов пятьдесят центов. Это на мое путешествие в августе…

— А теперь я должен умыться, — сказал незнакомец.

Дуглас вспомнил, как однажды ночью он проснулся от того, что за окном была настоящая буря — ветер завывал в трубе и раскачивал деревья, а по крыше грохотал дождь. И вдруг яркая молния осветила всю комнату, а затем дом потряс страшный раскат грома. Дуглас навсегда запомнил страх, который сковал его при свете молнии.

Похожее чувство он испытал и сейчас, глядя на незнакомца. Комната уже не была такой, как раньше. Она изменилась каким-то неопределенным образом, как и та спальня при свете молнии. Дуглас сделал шаг назад.

Дверь захлопнулась перед его носом.

Деревянная вилка подцепила немного картофельного пюре, поднялась и вернулась в тарелку пустой. Мистер Каберман (так звали нового жильца), спустившись к обеду, принес с собой деревянный нож, ложку и вилку.

— Миссис Сполдинг, — сказал он, не обращая внимания на удивленные взгляды, устремленные на эти предметы, — сегодня я у вас пообедаю, а с завтрашнего дня — только завтрак и ужин.

Бабушка суетилась, подавая суп в старинной супнице и бобы с пюре на большом блюде — она пыталась произвести впечатление на нового постояльца. А Дуглас тем временем возил своей ложкой по тарелке Он заметил, что скрип раздражает жильца.

— А я знаю фокус, — сказал Дуглас. — Смотрите!

Он ногтем подцепил зуб вилки и показал на разные стороны стола. И из тех мест, на которые он указывал, раздался металлический вибрирующий звук, похожий на голос демона. Фокус, конечно, нехитрый. Дуглас прижимал ручку вилки к крышке стола. Получалось, что будто бы крышка сама завывала, и выглядело это весьма устрашающе.

— Там! Там! И там! — восклицал счастливый Дуглас, поигрывая вилкой. Он указал на тарелку Кабермана, и звук донесся из нее.

Землистое лицо Кабермана застыло, а в глазах его отразился ужас. Он отодвинул свой суп и откинулся на спинку стула. Губы его дрожали.

В этот момент из кухни появилась бабушка:

— Что-нибудь не так, мистер Каберман?

— Я не могу есть этот суп.

— Почему?

— Я уже сыт, спасибо.

Мистер Каберман раскланялся и вышел.

— Что ты здесь натворил? — спросила бабушка, наступая на Дугласа.

— Ничего, бабуля. А почему у него деревянная ложка?

— Твое-то какое дело? И когда только у тебя кончатся каникулы?

— Через семь недель.

— О, господи! — простонала бабушка.

Мистер Каберман работал по ночам. Каждое утро он таинственным образом появлялся дома, поглощал весьма скромный завтрак и затем весь день беззвучно спал у себя в комнате до самого ужина, на который собирались все постояльцы.

Привычка мистера Кабермана спать днем обязывала Дугласа вести себя тихо. Это было выше его сил, и, если бабушка уходила к соседям, Дуглас начинал носиться по лестнице и бить в барабан, или кричать перед дверью Кабермана, или дергать ручку бачка в туалете.

Мистер Каберман никак не реагировал на это. Из его комнаты не доносилось ни звука. Там было тихо и темно. Он не жаловался и продолжал спать. И это было очень странно.

Дуглас чувствовал, что с тех пор, как комната стала страной Кабермана, в нем разгорается жаркое пламя ненависти. Когда там жила мисс Сэдлоу, комната была просторной и уютной, как лесная лужайка. Теперь она стала какой-то застывшей, холодной и чистой. Вес стояло на своем месте. Это казалось странным.

На четвертый день Дуглас забрался по лестнице к своему любимому окошку с разноцветными стеклами. Оно находилось между первым и вторым этажом и было застеклено оранжевыми, фиолетовыми, голубыми, красными и желтыми стеклышками. Дуглас очень любил смотреть через них на улицу, особенно по утрам, когда первые лучи солнца золотили землю.

Вот голубой мир — голубое небо, голубые люди, голубые машины, голубые собаки.

А вот желтый мир. Две женщины, переходившие улицу, сразу стали похожи на азиатских принцесс. Дуглас хихикнул. Это стеклышко даже солнечные лучи делало еще более золотыми.