Мы торчим в самом центре огромной кучи дерьма: мы с ним — Саймон с Марком, Псих с Рентом — здесь, в Амстердаме. Далеко от всего. Кислота подсказал, как найти «Роскошь», и мы с Терри, Рэбом Биррелом и его братом, бывшим боксером, быстренько оторвались от всех остальных. Как оказалось, тут все знакомы, еще по прежним денечкам, когда мы фанатствовали за футбол. Лексо, к примеру, старый приятель Бегби, все интереснее и интереснее. Я в основном общаюсь с Терри, всегда нужно иметь в запасе человека, который повернут на женщинах. Его методы ведения разговора несколько наивны, но он может быть очень жестким, поэтому и добивается нужного ему результата.

Мы подходим к клубу Рентона, и я спрашиваю парня у дверей, на месте ли хозяин. Услышав, что он ушел полчаса назад, я изображаю предельное огорчение, и этот парень сообщает мне с ужасным акцентом кокни, что Рентой пошел шляться по клубам и нам стоит его поискать в «Транс Будде». Он общается с нами в раздражающей запанибратской манере, вроде того: «Старина Марк, ну ты же знаешь, что это за чувак». Я-то, блядь, знаю, а вот ты, очевидно, нет. Стало быть, этот урод все так же внушает людям доверие, не разучился пускать пыль в глаза. И это как раз в духе Рентона: открыть свой клуб, а потом шляться по чужим заведениям.

Вот дерьмо. Я тащу весь народ обратно в район красных фонарей. Терри ворчит:

— А шо было не так с тем клубом, Психо?

Этому членоголовому алкашу мало было называть меня просто Психом, а не Саймоном перед чужими людьми, так что он еще это дурацкое «о» в конце присобачил. Я пока что молчу, поскольку очень надеюсь, что это быстро пройдет. Перед такими, как Лоусон, нельзя выказывать ни малейшей слабости, иначе он тебя с потрохами сожрет. Пожалуй, это мне в нем и нравится.

Рентой. Здесь, в Амстердаме. Интересно, какой он сейчас, бля. Как он изменился за эти годы. Надо очень сильно постараться, чтобы понять, кто ты — а кто не ты. Это наш вечный поиск в жизни. Поиск себя. Того, что ты оставляешь, когда уходишь, и что ты берешь с собой. И я сейчас парюсь, размышляя о том, что я беру с собой, куда бы я ни направлялся, в каком бы состоянии ни находился. Мы заходим в этого «Транс Будду» в районе красных фонарей. Стандартный клуб с танцполом и баром. Разумеется, Рентой — все еще первым пунктом на повестке дня, но мы с Терри как-то инстинктивно напрягаемся и отделяемся от толпы. Эварта останавливают две пташки, и он врубает харизму на полную, Большой Биррел, который боксер, и Рэб трутся рядом. Я покупаю пару таблеток у какого-то голландца, который уверяет меня, что это стоящая вещь. Да пошло оно все. Я совершенно не в настроении для бурного веселья, буду всю ночь околачиваться по углам. Я собираюсь втихую смыться с одной голландской пташкой, красивая кожа и все дела, но Терри уже треплется с двумя английскими девочками, так что я покупаю им выпивку и мы все садимся в тихом уголке. Музыка бьет по ушам, дурацкое голландское техно а-ля школьные дискотеки. Еще одна причина, чтобы возненавидеть Рентона: мне приходится слушать этот отстой.

Я общаюсь с девочкой по имени Кэтрин, она из Рочдейла (тусклые светлые волосы до плеч и привлекающая внимание родинка на щеке), она говорит, что не любит техно, для нее это слишком тяжело. Когда она говорит, я смотрю на ее глаза, подведенные темным карандашом, и думаю: «Рочдейл», — и мне в голову лезут всякие непристойности, к примеру, такое: Грейси Филдс из Рочдейла поет «Салли, Салли, гордость переулка, трали вали», и я трахаю Кэтрин в каком-то темном переулке. Потом, продолжая тему Рочдейла, Майк Хардинг поет «Ковбой из Рочдейла», и я думаю о Кэтрин в качестве подружки ковбоя из Рочдейла, представляю ее в позе наездницы, только задом наперед, классическая порносцена, если требуется показать само проникновение. А вслух я говорю следующее:

— Значит, Кэтрин, Рочдейл, ага.

Сок Терри, который уже прижимает к себе вторую девочку, я так подозреваю, это подружка Кэтрин, слышит этот комментарий и пытается передать мне что-то на телепатическом уровне, судя по всему, ему удалось прочесть мои мысли, выходит, таблеточки были и вправду очень даже ничего.

Мне нравится просто сидеть-расслабляться, потому что я совершенно не могу танцевать под монотонное техно. Как будто бежишь Лондонский марафон. Унца-унца-унца-ца. А где фанк, где соул? Где, блядь, старая добрая классика? Веселая музыка. Но эти придурки-голландцы и туристы, похоже, тащатся от всего этого, каждый на свой манер. Один парень просто топчется на месте, делает какие-то нелепые мелкие шажки вместе с двумя пташками и еще одним уродом, и вот с ним-то что-то не так. Я знаю этого парня. На нем идиотская шляпа, которая все время падает ему на глаза, но я узнаю его манеру двигаться, он полностью поглощен миксом диджея, но время от времени оглядывает танцпол и вскидывает вверх руку, чтобы показать, что он узнал какого-то ублюдка из тех, что тусуются в клубе. Это расщепленная энергия, четкие, размеренные движения не совпадают с резкими ритмами музыки. Не важно, насколько он кажется погруженным в музыку, все равно он как будто извне, он все видит, все подмечает.

От этого пидора ничего не ускользнет.

Это был тот самый парень, с которым мы в прежние времена столько всего перетерли. О том, что когда-нить мы будем совсем другими. Как будто бы он не был законченным неудачником, которого вышибли из универа, а я не был злобным уродом, не пропускавшим ни одной маленькой сучки, которая была достаточно тупа, чтобы заглотить жалостливую сказочку и мой потный член.

Это был мой старый приятель Марк.

Это был Рент.

Это был тот самый пидор, который меня ограбил, который меня поимел.

Я не могу и не собираюсь отводить от него взгляд. Сидя тут, в тени, в этом маленьком укрытии, вместе со своей компанией, Кэтрин, Терри и, как бишь там зовут эту вторую девочку? Ладно, не важно. Он там, на танцполе, а я просто за ним наблюдаю. Вскоре я замечаю, что он собирается уходить вместе с каким-то народом. Я иду следом за ним, вцепившись в руку Кэтрин, она продолжает мне парить что-то про своего приятеля, я целую ее, и она наконец замолкает, но даже когда я ее целую, я смотрю на удаляющуюся спину Рентона, потом поворачиваюсь, чтобы похотливо кивнуть Терри, его гнусная улыбочка заставляет меня пожалеть девчонку, которая сейчас с ним: и саму девочку, и ее пизденку. Когда мы выходим, чтобы забрать одежду, я обжимаюсь с Кэтрин и вдруг понимаю, что, несмотря на то что она молодая и мордашка у нее ничего, все-таки она толстовата. Черная одежда должна по идее скрывать полноту, но эти бедра, как два бочонка для нефти…

Ладно, хуйня-война.

Мы выходим из клуба, и я вижу, что Рент идет по улице, он с какой-то тощей коротко остриженной девкой, и с ними еще одна пара. Мальчик-девочка, мальчик-девочка, как говорил Дэнни Кэй в «Белом Рождестве». Как это мило. Как цивильно. Похоже на айлингтонских попугайчиков из среднего класса. Тупые попугаи. Выдаешь блядям по стаканчику белого вина, зажигаешь камин, и они говорят: это да, это цивильно. Они режут ножом хлеб в «Таскании», как мой жирный тесть в свое время, и говорят: «Вот это цивильно, вот это культурно». И тебе очень хочется ответить: нет, тупая ты блядь, ни хера это не цивильно и не культурно, потому что, бля, культура — это не только вино наливать в стаканы и резать хлеб, а то, о чем вы тут говорите, на самом деле просто расслабуха.

Теперь Кэтрин тоже заладила про цивильность, и мы идем за комапнией Рентона по тротуару вдоль каналов. Она говорит мне, что тут та-а-ак ци-вы-ль-но, и прижимается ко мне. Цивилизуй меня, bambino, цивилизуй бешеного шотландского итальянца из Лейта. Кэтрин смотрит на свет фонарей, что отражается от мокрых камней и спокойной воды каналов, но я смотрю на вора, только на вора, и если бы у меня на лбу появился третий глаз, он бы тоже смотрел на вора.

Я почти слышу его, и мне интересно, что он говорит. Здесь Рент вполне может высказывать все свои претензии, и никто из Бегби не подойдет к нему и не скажет: «Ах да, хренов наркоша». И не порежет его на маленькие кусочки. Да, я почти понимаю этого вора, понимаю, почему он сделал, что сделал, чтобы больше не плавать до посинения в луже негативной энергии — до тех пор, пока руки не начинают болеть, а потом ты идешь на одно, как и все остальные уроды. Но сделать это со мной, со мной, и расправиться с этим никчемным Мерфи — это рушит всю выстроенную систему аргументов.