Болтовня Кэтрин — как бы саундтрек к моим мыслям, которые с каждой минутой становятся все мрачнее. Как будто кто-то наложил треки из «Звуков музыки» на видеоряд из «Таксиста».

Они перешли через узкий мостик и пошли вниз по улице, которая называлась Brouwersgracht. Потом поднялись по ступенькам дома № 178. В квартире на втором этаже зажегся свет, и я потащил Кэтрин через мост, чтобы посмотреть с другой стороны канала. Она все еще говорит про «ли-би-ра-ли-за-тцию» и «как она вырабатывает другое отношение». Я смотрю на них, вижу, как они танцуют в окне, им тепло, а я торчу тут, на улице, на морозе, и думаю: а почему бы мне просто не подняться по лестнице, не позвонить в дверь и не порадовать этого урода? Нет, я не буду этого делать — потому что сейчас я наслаждаюсь своей незаметностью. Чувство власти над ним: я знаю, где он, а он понятия не имеет, где я. Никогда не спеши, действуй обдуманно и осмотрительно. И что самое главное: когда я встречусь с этим пидором, я буду не под какими-то там колесами, я буду под коксом промышленной мощности.

Brouwersgracht, 178. Его надо как следует проучить, и теперь он получит, что ему причитается. Я знаю, где он живет. Но сначала — Кэтрин. Ее нужно как следует отодрать — это ей только на пользу пойдет.

— Кэтрин, ты такая красивая, — говорю я, прерывая ход ее мысли.

Она, похоже, ошеломлена этим неожиданным заявлением.

— Да ладно, — мямлит она смущенно.

— Я хочу заняться с тобой любовью, — говорю я ей проникновенно.

Глаза Кэтрин становятся черными-черными: искрящиеся омуты прекрасной любви, которая так нужна тебе, которой ты страстно желаешь, так страстно, что готов утонуть в этих глубинах.

— Ты такой милый, Саймон, — смеется она. — Знаешь, в какой-то момент я подумала, что тебе со мной скучно. Мне показалось, что ты меня совсем не слушаешь.

— Нет, это все из-за колес, из-за того, как ты выглядишь… я почувствовал… знаешь… я как будто впал в транс. Но все это время я слышал твой голос, чувствовал твое тепло, и мое сердце трепетало, как бабочка, в потоке теплого, свежего весеннего воздуха… это претенциозно звучит, я понимаю…

— Нет, это звучит очень мило…

— Я просто хотел задержать это мгновение, потому что оно было великолепно, но потом я подумал: нет, это все твоя жадность, Саймон. Поделись этим с ней. Поделись с этой девушкой, из-за которой все это стало возможным…

— Ты такой милый…

Я беру ее за руку и веду к ней в отель, который, как выяснилось, на порядок дороже, чем мой.

А ты неплохо устроилась, толстушка.

Утром мне первым делом приходят в голову мысли о бегстве. С годами эта часть действа становится столь же важной, как и само соблазнение. Прошли горькие дни напряжения, когда ты второпях напяливал одежду с одной только мыслью: быстрее смыться, — или просто хватал ее и убегал. Кэтрин лежит рядом со мной, спит, как слон, застреленный на сафари. Она храпит. Хорошо, когда у тебя есть деваха, которая спит по утрам как убитая. Появляется много времени, чтобы побыть собой. Я пишу коротенькую записку.

Кэтрин!

Эта ночь была просто прекрасной, может, встретимся сегодня в девять в кафе Стоуна? Пожалуйста, приходи! С любовью Саймон ХХХХХ.

P.S. Ты такая красивая, когда спишь, я просто не решился тебя будить.

Иду к себе в отель. Терри там и не пахнет, зато наличествует Рэб Биррел с несколькими приятелями. Этот Биррел мне даже чем-то симпатичен. Ему на все наплевать, он не спрашивает, где я был. Когда почти половину жизни тебя окружают смешливые идиоты, начинаешь ценить в людях это спокойное благоразумие.

В буфете я беру себе булочки, сыр, ветчину и кофе и присоединяюсь к компании. Ну что, как дела, парни? Все хорошо и замечательно?

— Ну да, все заебись, — говорит Рэб, так обычно разговаривает его большой друг Лексо Сеттерингтон. Надо следить за собой, чтобы не ляпнуть чего лишнего про этого урода, раз уж он друг Бегби. Однако он еще больший придурок, чем большинство знакомых мне психов. Тайское кафе в Лейте, ебена морда. И все же приятно осознавать, что старые друзья все еще остаются друзьями. — Оставил меня в никакой состоянии, с неоплаченными счетами и имуществом на несколько сотен фунтов, в основном всякое старье. Мне стоило бы убить этого самоуверенного урода… — Он смеется.

Тут у меня своя тактика поведения, я отвечаю уклончиво:

— М-м-м… Потому что этот урод в своем роде такой же, как и Бегби.

— С Франко такая фишка: он никогда ничего не забывает, — говорит Лексо. — Только попробуй пойти против этого пидора, и тебе будет проще его убить. Иначе он в жизнь от тебя не отстанет. Фишка в том, что он взбеситца по-любому. Но когда-нить кому-нить это остоебенит, и он заставит Бегби за все заплатить, сохранив какому-нибудь уроду пару штук, — ухмыляется он. Я вижу, что Лексо где-то шлялся всю ночь и до сих пор еще не протрезвел. Он хватает меня за плечо и, дыша перегаром, шепчет мне в ухо: — Неа. Надо быть очень безжалостным человеком, чтобы не потакать своей жажде насилия ради насилия. Оставь это лузерам типа Бегби. — Он отпускает мое плечо и улыбается, все еще пристально глядя мне в глаза. Я снова пытаюсь отделаться выразительными и подходящими междометиями, на что в ответ получаю: — Нет, разумеетца, можно время от времени позволять себе всякие шалости…

Разговор сводится к предсказуемо депрессивному обсуждению местных фанатов, в частности «Фейенорда» и «Утрехта». Билли Биррел, боксер — братец Рэба, и Кислота Эварт, судя по всему, вусмерть устали и совершенно не интересуются футболом. Резонно. Мне не хочется слушать эти кокаиновые прогоны о том, кто и кого собирается замочить; мне этого счастья и в Лейте хватает. Я отставляю свой кофе и выхожу на улицу.

Совершенно случайно набредаю на байкерский магазин, где беру напрокат черный раздолбанный драндулет и еду к дому кидалы и вора. Как раз напротив его окон, на другой стороне канала, есть кафе с большими окнами, я заметил его еще прошлой ночью. Я приковываю мотоцикл и сажусь перед окном этого огромного бара с коричневым паркетом и желтыми стенами, потягивая кофейный коктейль. Деревья загораживают его окна, но я вижу входную дверь и могу наблюдать за всеми, кто входит в дом и выходит из дома.

Да, я сам крал, грабил, тащил все, что плохо лежит и что не прибито гвоздями, но так делают все — ну, если не все, то большинство из моих друзей и здесь, и в Лондоне. Но, по моему скромному мнению, это не значит, что мы — воры. Вор — это тот, кто крадет у себя самого. Я бы такого не сделал, и Терри тоже такого не сделал бы. Даже этот мудила Мерфи, и тот бы такого не сделал… хотя… тут я, пожалуй, не прав. Это пусть Ковентри-Сити решает. Главное, Рентой заплатит сполна.

Вот он я: выхожу из ванной и стою, глядя на то, как Катрин смотрит на мир. У нее в квартире большие стеклянные двери, которые занимают почти всю стену, она облокотилась на подоконник и смотрит на что-то на улице за каналом. Я примерно представляю, куда направлен ее взгляд, он скользит по узкой улице напротив нашего дома, которая идет вниз, пересекая еще несколько каналов. Я тихонько прохожу у нее за спиной, не хочется ее беспокоить, я почти загипнотизирован се неподвижностью. Глядя через ее плечо, я замечаю одинокого мотоциклиста, который спускается по дороге, он жмет на газ, и его фигура покачивается в седле. В нем есть что-то знакомое, может быть, он часто ездит по этой дороге. Я вижу верхние балки домов, их специально оставили торчать из стен — для того чтобы таскать мебель в квартиры, минуя узкие лестницы. Они торчат друг напротив друга как два взвода враждующих армий.

Наверное, ей по ногам дует сквозняк. Чего она хочет? Я без понятия, но дальше так продолжаться не может. Я чувствую на лице солнечные лучи, я чувствую их на наших лицах и думаю: может быть, так и должно быть.

Мы пытаемся поговорить, но подбирать слова в таком разговоре — все равно что пытаться найти воду в пустыне. Возвращение к нормальным человеческим отношениям после того, как наши с ней отношения истасканы по дорогам смерти, с каждым разом становится все труднее. Теперь единственное, что нас связывает, — это бурные ссоры, возникающие из ничего. Целую ее в затылок, с болезненным чувством вины и сострадания, с нежной яростью. Никакой реакции. Я отхожу от нее и иду в спальню, чтобы одеться.