Однако никто так и не узнал, какими же картами играл Сантьяго Насар. Я был с ним все время, и в церкви, и на гулянье, с нами был еще Кристо Бедойя и мой брат Луис Энрике, и ни один из нас не углядел в нем ничего необычного. Мне пришлось повторять это множество раз: мы росли вместе все четверо, вместе ходили в школу, одной ватагой носились в каникулы и никто не верил, что у нас могут быть тайны друг от друга, тем более такая важная тайна.

Сантьяго Насар знал толк в веселье, и наибольшее удовольствие получил он перед самой смертью, подсчитывая, сколько стоила эта свадьба. В церкви он прикинул, что цветов было потрачено не меньше, чем пошло бы на четырнадцать похорон по первому разряду. Это его замечание преследовало меня потом много лет, помнится, Сантьяго Насар не раз говорил, что запах цветов в закрытом помещении обязательно связан для него со смертью, и в тот день он повторял это, как только мы вошли в церковь. «На моих похоронах пусть не будет цветов», — сказал он мне, не зная, что на следующий день мне придется заботиться о том, чтобы их не было. По дороге из церкви к дому Викарио он составил счет за разноцветные гирлянды, украшавшие улицы, посчитал, во что стала музыка и петарды, не забыл учесть и сырой рис, которым осыпали свадебную процессию. В одури полудня новобрачные сделали по двору почетный круг. Байардо Сан Роман успел стать нам другом, другом-собутыльником, как тогда говорили, и, похоже, с удовольствием сел за наш стол. Анхела Викарио в атласном, мокром от пота платье, освободившись от фаты и цветов, уже выглядела обычной замужней женщиной. Сантьяго Насар подсчитал и сообщил Байардо Сан Роману, что на данный момент свадебные затраты достигли приблизительно девяти тысяч песо. Очевидно, Анхела Викарио сочла это бестактностью. «Мать учила меня никогда не говорить о деньгах при посторонних», — сказала она мне. Байардо Сан Роман, напротив, охотно и даже с некоторым хвастовством поддержал тему.

— Приблизительно, — согласился он, — но это только начало. К концу сумма почти удвоится.

Сантьяго Насар взялся пересчитывать все до последнего сантима, и на это ему в самый раз хватило жизни. Когда на следующий день в порту, за 45 минут до смерти, он получил от Кристо Бедойи недостававшие цифры, то убедился, что прогноз Байардо Сан Романа был точен.

У меня оставалось довольно смутное воспоминание о празднике до тех пор, пока я не решил по крохам извлечь его из чужой памяти. У нас в доме из году в год вспоминали, как мой отец в честь новобрачных снова взял в руки скрипку, на которой играл в юности, как моя сестра-монашенка в монашеском одеянии танцевала меренгу, а доктор Дионисио Игуаран, который приходился моей матери двоюродным братом, добился, чтобы его взяли на казенный пароход — лишь бы не находиться в городе на следующий день, когда прибудет епископ. Готовясь писать эту историю, я расспрашивал людей и собрал массу подробностей, прямо к делу не относящихся. Сказать к примеру, всем запомнилось, как прелестны были сестры Байардо Сан Романа в бархатных платьях с огромными, как у бабочек, крыльями, приколотыми на спине золотыми булавками: они привлекали гораздо больше внимания, чем их отец, генерал, весь, точно в латах, в военных медалях и с пышным плюмажем. Многим запомнилось, как я, разгулявшись, предложил Мерседес Барче, только что окончившей начальную школу, выйти за меня замуж, что она мне припомнила, когда четырнадцать лет спустя мы поженились. У меня же в голове крепче всего и на долгие годы застряло, как в то недоброй памяти воскресенье старый Понсио Викарио сидел на табурете один, посреди двора. Его посадили туда, считая, видно, что это — почетное место, и гости спотыкались об него, путали его с кем-то другим и все время передвигали туда-сюда, чтобы он не мешался на дороге, а он с неприкаянным видом, какой бывает у недавно ослепших, кивал во все стороны белоснежной головой, отвечая на вопросы, которые задавали не ему, и на приветствия, летевшие другим; сидел посредине двора забытый-заброшенный, в деревянной от крахмала рубашке и с палкой из гуайяканы в руках, — то и другое ему купили ради праздника.

Торжественная часть закончилась в шесть вечера, когда распрощались и ушли почетные гости. Пароход отбыл, сверкая всеми огнями, и звуки вальсов, которые наигрывала пианола, уплывали за ним; на минуту мы задрейфовали над пропастью неуверенности, но потом взглянули друг другу в глаза, узнали друг друга и закрутились в водовороте гулянья. Новобрачные вернулись немного погодя в открытом автомобиле, с великим трудом пробираясь сквозь толпу. Байардо Сан Роман выстрелил из ракетницы, хлебнул водки из бутылок — они тянулись к нему со всех сторон, — вылез с Анхелой Викарио из автомобиля и вошел в круг, танцевавший кумбию. Под конец он велел плясать всем до последнего вздоха, коль уж заплачено, а сам повел свою до смерти перепуганную жену в дом ее мечтаний, где вдовец Ксиус когда-то был счастлив.

К полуночи гулянье распалось на группки, открытой оставалась только лавка Клотильде Арменты на краю площади. Мы с Сантьяго Насаром, моим братом Луисом Энрике и Кристо Бедойей отправились в милосердное заведение Марии Алехандрины Сервантес. Туда же, как и многие, пришли братья Викарио, они пили за одним столом с нами и пели вместе с Сантьяго Насаром, за пять часов до того, как его убить. Очаги веселья, должно быть, еще догорали кое-где, потому что до нас то и дело долетали всплески музыки и споров, но с каждым разом они звучали все печальнее и окончательно смолкли лишь незадолго до того, как заревел епископский пароход.

Пура Викарио рассказала моей матери, что она легла в одиннадцать, после того как старшие дочери помогли ей немного привести в порядок дом после свадебного разгрома. Часов около десяти, когда во дворе еще пели несколько загулявших гостей, Анхела Викарио прислала за чемоданчиком с туалетными принадлежностями, который стоял у нее в гардеробе, в спальне, и Пура Викарио хотела отослать ей еще чемодан с повседневной одеждой, но посыльный очень торопился. Она спала крепким сном, когда в дверь постучали. «Три раза, не спеша, один за другим, — рассказала она моей матери, — странный стук — как с дурными вестями». Не зажигая света, она открыла дверь и в отсвете уличного фонаря увидела Байардо Сан Романа, в незастегнутой шелковой рубахе и брюках на подтяжках. «А сам зеленый, будто во сне привиделся», — рассказывала Пура Викарио моей матери. Анхела Викарио стояла в тени, так что Пура Викарио увидела дочь, только когда Байардо Сан Роман схватил Анхелу за руку и вывел на свет. Атласное платье висело на ней клочьями и по талии она была обернута в полотенце. Пура Викарио решила, что они на автомобиле свалились в пропасть и там, на дне, нашли свою смерть.

— Пречистая Матерь Божья, — проговорила она в ужасе. — Отвечайте, если вы еще на этом свете.

Байардо Сан Роман не вошел, а только тихонько подтолкнул к двери свою жену, не вымолвив ни слова. Потом поцеловал Пуру Викарио в щеку и проговорил с глубочайшей горестью, но очень ласково:

— Спасибо за все, мама. Вы — святой человек.

Только Пура Викарио знала, что произошло в следующие два часа, и тайну эту она унесла с собой в могилу. «Помню лишь: одной рукой она держала меня за волосы, а другой била с такой яростью, что я думала, убьет», — рассказала мне Анхела Викарио. Однако мать проделала все так осмотрительно, что ее собственный муж и старшие дочери, спавшие в других комнатах, ничего не узнали до самого рассвета, когда катастрофа уже разразилась.

Близнецы вернулись домой, когда не было еще трех — мать срочно послала за ними. Анхелу Викарио они нашли в столовой, лицо в синяках, она лежала ничком на софе, но плакать — уже не плакала. «Я больше не боялась, — сказала она мне. — Наоборот: как будто наконец избавилась от кошмарного сна, и одного хотела — чтобы все поскорее кончилось и можно было заснуть». Педро Викарио, наиболее решительный из двух братьев, поднял ее за талию с софы и посадил на обеденный стол.

— Ну, голубушка, — сказал он ей, дрожа от ярости, — скажи нам, кто он.