Она медлила ровно столько, сколько понадобилось, чтобы произнести имя. Она отыскала его в потемках памяти, выхватила с первого взгляда из путаницы имен этого и иного мира, и метко, без промаха, пригвоздила к стене, словно пойманную беззаботную бабочку, чей приговор испокон веков известен.

— Сантьяго Насар, — сказала она.

Адвокат изложил версию убийства в целях законной защиты чести, присяжные поверенные приняли ее, а близнецы в последнем слове заявили, что случись такое тысячу раз, они бы тысячу раз сделали то же самое и по тем же причинам. Они сами догадались защищать себя так с того момента, как сдались у порога городской церкви через несколько минут после совершения преступления. Они ввалились, задыхаясь, в дом священника — за ними гнались разгоряченные арабы — и положили на стол отцу Амадору ножи с чистыми лезвиями. Они были обессилены грубой работой смерти, одежда, руки и лицо перепачканы потом и еще не остывшей кровью, но священник припоминает, что сдача их выглядела чрезвычайно достойно.

— Мы убили намеренно, — сказал Педро Викарио, — но мы невиновны.

— Перед Богом — возможно, — сказал отец Амадор.

— И перед Богом и перед людьми, — сказал Пабло Викарио. — Тут замешана честь.

Но вот что: в воскрешенном прошлом все выглядело более жестоким и кровожадным, чем на самом деле, говорили даже, будто пришлось на общественные средства чинить дверь в доме у Пласиды Линеро — она вся была изрублена ножами. В тюрьме Риоачи, где близнецы просидели три года в ожидании суда, поскольку у них не было денег, чтобы выйти на поруки, заключенные-старожилы помнили их добрый характер и общительность, но никто не заметил в них и следов раскаяния. Выходило так, что братья Викарио вроде бы даже не пытались убить Сантьяго Насара просто, не устраивая из этого зрелища, а, напротив, как бы сделали все возможное и даже больше — для того, чтобы кто-нибудь помешал им убить, но это у них не получилось.

Как рассказали мне много лет спустя, первым делом они пошли искать Сантьяго Насара к Марии Алехандрине Сервантес, где мы вместе с ним сидели до двух часов ночи. Этот факт, как и многие другие, в следственных материалах не отмечен. В то время, когда близнецы, как они говорят, искали Сантьяго Насара у Марии Алехандрины Сервантес, его там уже не было — мы ушли петь по улицам серенады, однако нельзя быть уверенным, что они туда приходили. «От меня они бы не вышли», — сказала мне Мария Алехандрина Сервантес, и я, хорошо ее зная, ничуть в этом не сомневаюсь. Далее: они караулили его в лавке Клотильде Арменты, куда, как им было известно, ходило полгорода, но только не Сантьяго Насар. «Она одна оставалась открытой», — заявили они следователю. «Рано или поздно он должен был к ней прийти», — сказали они мне, когда уже были на свободе. Более того: каждый знал, что парадная дверь в доме Пласиды Линеро изнутри закладывалась на засов даже днем и что Сантьяго Насар всегда носил с собой ключи от черного хода. И в самом деле, черным ходом вошел он в дом за час до того, как близнецы Викарио стали поджидать его с другой стороны дома, и если потом, отправляясь встречать епископа, он вышел через парадную дверь прямо на площадь, то сделал это по причине столь непредвиденной, что даже следователь ее не понял.

Не случалось смерти, о которой бы столько народу знало заранее. После того как сестра назвала близнецам имя, они пошли в кладовку, где держали инструмент и орудия для забоя свиней, и выбрали два самых хороших ножа: один для разделки туши, длиною в десять дюймов и шириной в два с половиной, и другой — для мездрения, длиной в семь дюймов и шириной в полтора. Они обернули ножи тряпками и отправились точить их на мясной рынок, где в это время только-только открывались некоторые лавки. Покупателей было еще мало, но двадцать два человека заявили, что слышали собственными ушами все, сказанное близнецами, и сходятся в том, будто братья говорили лишь затем, чтобы их услышали. Фаустино Сантос, их приятель-мясник, увидев их в 3 часа 20 минут в своей только что открывшейся лавке, не понял, почему они пришли в понедельник, так рано, да еще в темных шерстяных свадебных костюмах. Он привык видеть их по пятницам, но попозже и в кожаных фартуках, которые они надевали, когда забивали свиней. «Я подумал, что они перепили, — сказал мне Фаустино Сантос, — и спутали не только час, но и день». И напомнил им, что нынче понедельник.

— Кто же этого не знает, приятель, — добродушно ответил ему Пабло Викарио. — Мы только хотим ножи наточить.

Они наточили их на вращающемся точильном камне, как это делали всегда: Педро держал ножи и переворачивал, а Пабло крутил рукоятку. И между делом переговаривались с другими мясниками о том, какая шикарная вышла свадьба. Кто-то посетовал, что им не досталось свадебного пирога, а ведь вместе, можно сказать, работают, и братья пообещали, что пришлют им пирога. Наконец ножи тонко запели о камень, и Пабло поднес свой к лампе, чтобы сталь сверкнула на свету.

— Идем убивать Сантьяго Насара, — сказал он.

У них была такая прочная репутация добропорядочных людей, что никто на их слова не обратил внимания. «Мы подумали — пьяная болтовня», — заявили мясники; то же самое сказали Виктория Гусман и многие другие, видевшие их потом. Мне пришлось задать один и тот же вопрос нескольким мясникам: не проявляет ли мясницкое занятие в человеке расположенности к убийству себе подобного. Они возразили: «Когда забиваешь скотину, то в глаза ей глянуть духу не хватает». А один сказал даже, что не может есть мяса животных, которых забивает. Другой сказал, что не способен был бы зарезать корову, которую знал раньше, а тем более если пил ее молоко. Я напомнил им, что братья Викарио забивали свиней, которых сами выращивали, что они успевали к ним привыкнуть и даже называли по именам. «Верно, — ответили они мне, — но имена им давали не человеческие, а цветочные». Фаустино Сантос один уловил проблеск правды в угрозе Пабло Викарио и спросил его шутливым тоном: за что они хотят убить Сантьяго Насара, когда вокруг столько богачей, заслуживающих скорой смерти.

— Сантьяго Насар знает за что, — ответил ему Педро Викарио.

Фаустино Сантос рассказал мне, что он терялся в сомнениях и поведал о них полицейскому, который чуть позже зашел купить фунт печени на завтрак алькальду. Полицейского, как следует из материалов дела, звали Леандро Порной, и он умер на следующий год во время престольного праздника — бык ударил его рогом в яремную вену. Таким образом, мне не удалось поговорить с ним, но Клотильде Армента подтвердила, что он был первым человеком, зашедшим в ее лавку, когда близнецы Викарио сидели там и ждали.

Клотильде Армента только что сменила за прилавком мужа. Так у них было заведено. Рано утром в лавке продавалось молоко, днем — продукты, а после шести вечера она превращалась в кабачок. Клотильде Армента открывала ее на рассвете, в 3.30. Ее муж, добрейший дон Рохелио де ла Флор, становился кабатчиком на все время до самого закрытия. Однако в ту ночь столько загулявших на свадьбе гостей забрело в кабачок, что муж лег только в три, лавку не закрывали, а Клотильде Армента встала раньше обычного, собираясь закончить дела до прибытия епископа.

Братья Викарио пришли в 4.10. В эту пору продавалось только съестное, но Клотильде Армента продала им бутылку тростниковой водки не только из уважения, которое к ним питала, но и в благодарность за то, что они прислали ей свадебного пирога. Они залпом осушили бутылку, но хмель их словно бы и не брал. «Сидели будто в столбняке, — сказала мне Клотильде Армента, — да их бы и керосином не взять!» Потом они сняли суконные пиджаки, аккуратно повесили их на спинки стульев и попросили еще бутылку. В пропотевших рубахах с однодневной щетиной на лице они выглядели дико. Вторую бутылку они пили медленнее, сидя и напряженно вглядываясь в дом Пласиды Линеро, стоявший с темными окнами на другой стороне улицы. Самое большое, балконное окно было в спальне Сантьяго Насара. Педро Викарио спросил Клотильде Арменту, не видела ли она света в этом окне, и она сказала, что не видела, и удивилась его вопросу.