Судя по угодливому приёму, оказанному мне персоналом «Лютеции», меня по крайней мере не забыли, в медийном плане я по-прежнему был в струе. «Приехали поработать?» — спросил меня портье с понимающей улыбкой, словно выясняя, не доставить ли мне в номер проститутку; я подмигнул в знак согласия, чем вызвал у него новый приступ угодливости; «Надеюсь, вам будет удобно…» — произнёс он умоляющим голосом. Однако уже в первую парижскую ночь творческий порыв стал улетучиваться. Мои убеждения отнюдь не ослабели, просто мне вдруг показалось смешным полагаться на какую бы то ни было форму художественной выразительности, когда даже не просто где-то в мире, а совсем рядом происходила реальная революция. Не прошло и двух дней, как я сел в поезд и отправился в Шевийи-Ларю. Изложив Венсану свои соображения относительно того, сколь недопустимо жертвенный характер приняло в настоящее время деторождение, я заметил, что он почему-то колеблется или смущается.

— Ты же знаешь, мы довольно активно участвуем в движении childfree… — ответил он с лёгким раздражением. — Надо познакомить тебя с Лукасом. Мы только что откупили телеканал, ну, то есть часть времени на канале о новых религиозных движениях. Он будет отвечать за программы, ну и вообще мы ему поручили всю нашу информационную сферу. Думаю, он тебе понравится.

Лукас оказался молодым человеком лет тридцати, с умным и проницательным лицом, в белой рубашке и чёрном костюме из мягкой ткани. Он тоже выслушал меня в некотором замешательстве, а потом показал первый рекламный ролик из серии, которую они решили запустить со следующей недели по большинству каналов мирового охвата. Ролик длился секунд тридцать и представлял собой один заснятый крупным планом эпизод, правдивый до полной невыносимости: шестилетний ребёнок закатывает истерику в супермаркете. Мальчик требует ещё пакетик конфет, сперва жалобно — и уже противно — канючит, а потом, встретив отказ родителей, начинает вопить, кататься по земле, кажется, будто его сейчас хватит удар, но время от времени он перестаёт орать и, хитро поглядывая на предков, проверяет, насколько велика его моральная власть над ними; проходящие мимо покупатели бросают на эту сцену возмущённые взгляды, продавцы начинают выдвигаться к источнику беспорядка, и в конце концов смущённые родители встают на колени перед чудовищем, хватая все конфеты, до которых могут дотянуться, и протягивая ему, словно дары. Стоп-кадр и надпись на экране крупными буквами:

В других роликах не менее убедительно развивались главные жизненные принципы элохимитов — их взгляды на секс, старение, смерть — в общем, на обычные человеческие проблемы; название самой церкви, однако, нигде не упоминалось, разве что в самом конце, в коротком, почти проходящем мимо сознания титре значилось: «Элохимитская церковь» и контактный телефон.

— С позитивными роликами пришлось куда труднее, — вполголоса заметил Лукас. — Один я всё-таки сделал, думаю, актёра ты узнаешь…

И в самом деле, в первую же секунду я узнал Копа; облачённый в джинсовый комбинезон, он занимался каким-то ручным трудом в сарае на берегу реки, судя по всему, чинил лодку. Освещение было великолепное — лёгкая дымка, пятна воды за его спиной поблёскивали в жарком мареве — в общем, атмосфера в духе рекламы «Джека Дэниелса», только свежее, радостнее, но без чрезмерного веселья, словно весна вдруг обрела безмятежный осенний покой. Он работал размеренно, не торопясь, явно получая удовольствие; казалось, ему некуда спешить; потом он поворачивался к камере и широко улыбался, а на экране возникала надпись:

И тут я понял, почему им всем становилось немного неловко: моё открытие — что счастье принадлежит одной молодёжи и что поколения одно за другим жертвуют собой, — вовсе не открытие, они уже давно это прекрасно поняли; понял Венсан, понял Лукас, поняли большинство адептов. Наверное, Изабель тоже давно все поняла, подумал я, и покончила с собой вполне бесстрастно, приняла разумное решение, так, словно попросила пересдать неудачные карты — в некоторых, хоть и в немногих, играх это допускается. Неужели я глупее среднего уровня? — в тот же вечер, за аперитивом, спросил я у Венсана. Нет, ответил он совершенно спокойно, в интеллектуальном плане я на самом деле немного выше среднего уровня, а в моральном ничем особенно не отличаюсь от остальных: слегка сентиментальный, слегка циничный, как большинство людей; просто я очень честный, именно в этом моя главная особенность, по общепринятым у людей нормам я почти невероятно честен. Не стоит хмуриться, добавил он, все это уже давно делал очевидным мой огромный успех у публики; с другой стороны, именно эта черта придавала ни с чем не сравнимую ценность моему рассказу о жизни. То, что я скажу людям, они воспримут как доподлинную правду; путь, открытый мне, откроется, при некотором усилии, для всех. Если я приму новую веру, значит, все смогут, следуя моему примеру, принять её. Все это он излагал очень спокойно, глядя мне прямо в глаза с выражением абсолютной искренности; кроме того, я знал, что он меня любит. Только тогда я понял до конца, что он собирается совершить; и ещё понял, что он это совершит, и очень скоро.

— Сколько у вас сторонников?

— Семьсот тысяч. — Он ответил без запинки, не раздумывая. И я понял третью вещь, а именно, что Венсан стал настоящим главой церкви, её действующим вождём. Учёный занимался исключительно научными разработками, он никогда не желал ничего другого, а Коп устроился за спиной Венсана и исполнял его приказы, предоставив в полное его распоряжение свой практичный ум и невероятную работоспособность. Именно Венсан, в этом не приходилось сомневаться, взял на работу Лукаса; именно он запустил акцию «Дайте людям секс. Доставьте им удовольствие»; и именно он остановил её, когда цель была достигнута; теперь он действительно заместил пророка. Я вспомнил, как в первый раз попал в домик в Шевийи-Ларю и как мне показалось, что Венсан на грани самоубийства или нервного срыва. «Камень, который отвергли строители…»[80] — сказал я себе. Я не испытывал к Венсану ни ревности, ни зависти: он был из другого теста, он делал то, что я бы сделать не смог; ему многое было дано, но он многим и рисковал, он поставил на карту цельность своего «я», он все бросил на весы, причём давно, с самого начала, он не мог поступить иначе, в нём никогда не было места ни стратегическим планам, ни расчёту. Я спросил, продолжает ли он работать над проектом посольства. Он неожиданно потупился, смутился, чего я за ним уже давно не замечал, и сказал, что да и даже надеется скоро кончить, если я останусь ещё на месяц-другой, он мне все покажет; что на самом деле ему очень хочется, чтобы я остался, чтобы именно я увидел это первым — сразу после Сьюзен, потому что Сьюзен это непосредственно касается.

Конечно, я остался; спешить в Сан-Хосе мне было особо незачем; скорее всего, на пляже ещё прибавилось грудей и попок, мне стоило повременить. Я получил факс от агента по недвижимости, ему поступило интересное предложение от одного англичанина, кажется, рок-певца, но с этим тоже не было никакой срочности, после смерти Фокса я прекрасно мог умереть там же, на месте, чтобы меня похоронили рядом с ним. Я сидел в баре «Лютеции», и после третьей «Александры» эта идея мне решительно понравилась: нет, я не стану продавать дом, просто брошу его, и даже в завещании специально оговорю, что запрещаю его продавать, оставлю некую сумму на его поддержание; я превращу эту виллу в своеобразный мавзолей — в мавзолей говенных вещей, потому что все, что я там пережил, было в конечном счёте говном; но всё-таки в мавзолей. «Мавзолей говенных вещей…» — я пробовал на язык это словосочетание, чувствуя, как вместе с алкогольным жаром во мне поднимается нехороший восторг. А покуда, чтобы скрасить себе последние минуты, я позову шлюх. Нет, не профессионалок, сказал я себе, подумав с минуту, право же, они все делают чересчур механически, чересчур заурядно. Зато я могу пригласить юных девушек, загорающих на пляже; большинство откажется, но не исключено, что некоторые согласятся, во всяком случае, моё приглашение уж точно не повергнет их в шок. Конечно, это небезопасно, у них бывают дружки с преступными наклонностями; ещё я могу попытать счастья с домработницами, среди них попадаются вполне съедобные, и они вряд ли станут отказываться от приработка. Я заказал четвёртый коктейль и стал не спеша взвешивать все возможности, болтая жидкость в стакане; а потом почувствовал, что, скорее всего, так ничего и не предприму; я не прибегал к услугам проституток после ухода Изабель и не стану прибегать к ним сейчас, после ухода Эстер. И ещё я понял с испугом и отвращением, что по-прежнему (правда, чисто теоретически, ибо прекрасно знаю, что для меня самого всё кончено, я использовал свой последний шанс и теперь пора уходить, пора поставить точку, подвести черту), несмотря ни на что, вопреки всякой очевидности, где-то в глубине души все равно верю в любовь.