И такая точка незамедлительно нашлась, как будто некая высшая сила, сочувствуя Становому, организовала встречу со старым школьным приятелем. Это действительно напоминало чудо: они не виделись полжизни и совершенно случайно встретились в центре многомиллионного города именно в тот момент, когда в этой встрече возникла нужда. Выслушав историю Станового, Дмитрий Алексеевич Вострецов слегка расчувствовался — ровно настолько, чтобы составить однокашнику протекцию для поступления на работу. Дмитрий Алексеевич тогда уже возглавлял отдел в финансовом управлении МЧС, так что со знакомствами у него был полный порядок, и процесс трудоустройства бывшего чекиста прошел как по маслу.

Ну что тут скажешь? Бес попутал, и больше ничего…

Секретарша принесла кофе, опустила поднос на специально предназначенный для этого столик в углу и, повинуясь нетерпеливому кивку хозяина кабинета, вернулась в приемную. Дмитрий Алексеевич выбрался из-за своего рабочего стола, пересек кабинет, бесшумно ступая по ворсистому ковру, и опустился в удобное кресло возле кофейного столика.

Два других кресла были уже заняты посетителями. Выполняя обязанности радушного хозяина, Дмитрий Алексеевич наполнил чашки. При этом он старался не слишком заметно хмуриться. Честно говоря, он предпочел бы короткий и сухой деловой разговор в чисто официальном формате. Для этого было бы достаточно просто оставаться на своем рабочем месте. Как и для всякого бюрократа, письменный стол был для Дмитрия Алексеевича своего рода укреплением — окопом, траншеей, несокрушимым бастионом, за стенами которого он чувствовал себя неуязвимым. Это был символ благополучия и власти, и теперь, почти насильно извлеченный из своего укрытия, Дмитрий Алексеевич чувствовал себя улиткой, которую бесцеремонно выковыряли из раковины. Низкий кофейный столик, вокруг которого они теперь сидели, предполагал дружескую беседу на равных и был предназначен как раз для того, чтобы продемонстрировать демократичность хозяина кабинета. В данный момент Дмитрий Алексеевич не испытывал ни малейшей потребности в такого рода демонстрациях, но в последнее время его мнение учитывалось все реже.

Становой уселся напротив, свободно раскинувшись в кресле и наблюдая за Дмитрием Алексеевичем с едва заметной усмешкой. Несомненно, он видел Вострецова насквозь, и то, что он видел, казалось ему чертовски забавным. Он снова развлекался, умело совмещая приятное с полезным. В этом деле ему не было равных: он, как никто, умел превращать людей в лабораторных крыс. Даже поза Станового вызывала у Дмитрия Алексеевича бешеное раздражение: предельно свободная и непринужденная, она в то же время не была развязной.

Такая поза хороша на дружеской вечеринке, в гостях, дома и даже в кабинете, но в своем собственном, а никак не в чужом, да еще при посторонних. Дмитрий Алексеевич чувствовал себя оскорбленным, причем оскорбленным намеренно, с умыслом.

Протеже Станового сел рядом, заполняя все кресло своей оплывшей тушей. Он не был очень толст — скорее уж, полноват и несуразен. Его крупное тело имело грушевидную форму, заметно расширяясь книзу и переходя в непропорционально огромные, косолапые ножищи со ступнями сорок седьмого размера. Плечи у него были узкие, покатые, и к этим почти женским плечам мать-природа шутки ради присобачила мосластые лапищи, которые были под стать ногам. Голова посетителя повторяла форму тела, и в целом он здорово смахивал на человечка, кое-как слепленного из двух груш — большой и маленькой — и нескольких воткнутых в более крупную грушу веточек. Мутноватые поросячьи гляделки, расположенные по бокам длинного унылого носа, испуганно моргали на Дмитрия Алексеевича, светлая рубашка с коротким рукавом под мышками потемнела от пота, и на лысине, слегка прикрытой жидкой прядью волос, тоже поблескивали крупные капли. Словом, это был тот самый изобретатель, которого Дмитрий Алексеевич видел накануне по телевизору. Да, Становой привык действовать быстро, по-суворовски: с момента выхода передачи в эфир минуло не больше полусуток, а это нелепое, обильно потеющее создание уже сидело в кабинете Вострецова и хлебало его кофе, свободной рукой прижимая к животу потрепанный матерчатый портфель — судя по виду, пустой. «Для денег он его, что ли, приготовил? — подумал Вострецов, косясь на портфель. — Ну так это он зря».

— Итак? — осторожно сказал он с вопросительной интонацией, поднося к губам чашку с кофе.

Он сделал глоток и внутренне содрогнулся: кофе был отвратительный. Новая секретарша Дмитрия Алексеевича никак не могла освоить нехитрую науку обращения с кофеваркой, и бурда, которой она поила своего босса, по вкусу напоминала жидкое дерьмо с примесью гудрона. Девчонка вообще была бестолкова и не имела в своем активе никаких достоинств, кроме стройных ножек, вертлявой попки и умеренно смазливой мордашки. Дмитрия Алексеевича она безумно раздражала, но он понимал, что иначе нельзя. Становой был прав, когда привел ему эту девку вместо опытной, вышколенной, но чересчур проницательной Антонины Егоровны. Прежняя секретарша Вострецова готовила отменный кофе и содержала делопроизводство в идеальном порядке. За долгие годы работы она так поднаторела в своем деле, что могла бы, пожалуй, на какое-то время с успехом заменить своего шефа. В этом-то и состоял ее главный недостаток: она слишком много видела и понимала, и в последнее время Дмитрий Алексеевич начал все чаще ловить на себе ее озадаченный взгляд. Он уже начал подумывать о том, чтобы найти благовидный предлог для ее увольнения, но тут Антонина Егоровна, возвращаясь домой в день получки, нарвалась на уличного грабителя, и нашли ее, когда тело уже совершенно окоченело. Это в высшей степени печальное событие пришлось настолько кстати, что Дмитрий Алексеевич впоследствии не раз ловил себя на мысли: а было ли оно случайным?

Становой к кофе не притронулся, потому что бывал здесь не раз и, в отличие от Вострецова, никогда ничего не забывал. Зато посетитель хлебал это пойло как ни в чем не бывало, да еще и задирал с видом знатока и ценителя свои жиденькие брови. Можно было подумать, что кофе ему действительно нравится; впрочем, могло оказаться, что этот нелепый человек попросту недурно воспитан. Услышав вопрос Вострецова, он слегка вздрогнул, с видимым сожалением поставил чашку на блюдце и, собираясь с мыслями, испуганно заморгал глазами. Вострецов подумал, что пытаться делать дела, имея такую морду, — затея пустая, безнадежная. Такие не умеют требовать — только униженно просить, да и то в рамках приличий. «Извините, пожалуйста, скажите, пожалуйста, не могли бы вы, если вас не затруднит… Нет? Ах, ну что же, простите великодушно, на нет и суда нет.

— Видите ли, — неуверенно начал посетитель, — я как-то даже не знаю… Я полагал, что вы в курсе, и… э… собственно…

— Простите, Артур Вениаминович, — на мгновение сверкнув своей обаятельной улыбкой, перебил его Становой. — Дмитрий Алексеевич, скорее всего, не в курсе. Это моя вина, я просто не успел посвятить его в подробности. Если позволите, я сделаю это сейчас.

Вострецову захотелось сердито поморщиться, но он сдержался, хотя это стоило ему немалого труда. Не хотел он знать никаких подробностей, и изобретателя этого видеть не хотел. И не хотел он браться за это дело, от которого за версту разило очередной авантюрой — как, впрочем, и от всего, что затевал его неугомонный приятель.

— Одну минуту, — сказал он, для убедительности поднимая кверху пухлую белую ладонь. — Боюсь, технические вопросы находятся вне моей компетенции. Я ведь, по сути дела, обыкновенный главный бухгалтер, что бы там ни было написано на моей двери. Признаюсь, я видел телевизионную передачу с вашим участием… — Тут он бросил неприязненный взгляд на Станового и получил в ответ такую же быструю, почти незаметную улыбку, всколыхнувшую в нем улегшееся было раздражение. — Признаться, то, что говорилось в ней о вашем изобретении, вызвало у меня… ммм… ну, скажем, легкое недоверие. Какая-то жестяная коробка… ну, пускай две коробки… И вы утверждаете, что это… гм… приспособление способно притянуть на себя циклон?