Он пояснил свое невразумительное высказывание, нарисовав руками в воздухе нечто, по форме напоминавшее виолончель или, скорее, контрабас. Вид у него при этом был самый что ни на есть заговорщицкий.

— Мальчишка, — проворчал Потапчук. — Голодной куме все хлеб на уме. Смотри, все Ирине расскажу!

— Нападение — лучший способ защиты, — констатировал Сиверов. — Вот позвоню вашей жене, опишу, как вы тут устроились, и вам живо станет не до Ирины.

— Напугал ежа иголками, — парировал генерал. — Года мои уже не те, чтобы таких звонков бояться. Кстати, о разговорах. Расскажи-ка лучше, где тебя целый день носило?

Глеб открыл рот, но тут распахнулась ведущая с веранды в дом дверь, и на пороге показалась квартирная хозяйка генерала Потапчука — дородная, когда-то, видимо, очень красивая казачка с сильной сединой в черных волосах и с живыми не по возрасту глазами, которыми она без стеснения пожирала Федора Филипповича. Судя по этому взгляду, хозяйка была вдовой и имела на своего постояльца определенные виды — не столько всерьез, сколько из чисто спортивного интереса. В руках она держала поднос, на котором Глеб не без удовольствия заметил объемистый графин синего стекла, две родственные графину рюмки и такое же синее блюдо, где горой лежали краснобокие яблоки.

— Извините, если помешала, — обращаясь к генералу, пропела хозяйка. — Я на минуточку только. Не могу я, когда мужики всухомятку разговаривают. Вот, угоститесь, чем бог послал.

— Да мы непьющие, — неуверенно запротестовал Федор Филиппович.

Глеб благоразумно промолчал. Срочной работы у него как будто не предвиделось, а в свободное время он себя к непьющим не относил. К тому же, синий графин выглядел чертовски заманчиво, да и обижать радушную хозяйку ему ни капельки не хотелось.

— Как это — непьющие? — искренне удивилась казачка. — Больные, что ли? Или вера не позволяет? Так непохожи как будто… Вы попробуйте, вино какое! Это вам не бурда фабричная! Свое, из своего винограда! Не вино — лекарство! От всех болезней помогает. Выпьете — на двадцать лет помолодеете, помяните мое слово!

Глеб с трудом удержался, чтобы не помянуть «не те года». По свирепому взгляду, которым наградил его Потапчук, он понял, что генерал без труда угадал его не слишком почтительные мысли. Поняв, что сопротивление бесполезно, Федор Филиппович рассыпался в благодарностях. Как опытный чекист и неглупый, умудренный жизнью человек, он умел казаться сердечным и при этом не затягивать ненужные разговоры, так что минуту спустя очень довольная собой и гостями хозяйка скрылась в доме, оставив на столе поднос с угощением.

Глеб до краев наполнил синие рюмки. Чокнулись молча.

Вино действительно было очень недурное. От него сразу стало тепло и захотелось петь, смеяться и громко, на весь сад, говорить о чем-нибудь приятном. «Эге, — подумал Глеб, прислушиваясь к своим ощущениям и к шороху листвы за перилами веранды, — а ведь я здорово вымотался! Или это винцо из того же погребка, что и спирт, которым угощались те бедняги на аэродроме?»

От этой мысли петь и смеяться сразу расхотелось. Глеб поставил рюмку, взял с блюда яблоко и с хрустом впился в него зубами.

— А что у тебя с правой рукой? — ворчливо поинтересовался Потапчук.

Не переставая сочно хрустеть яблоком, Глеб вопросительно поднял брови.

— Говорят, что левой рукой чокаются только с врагами, — объявил генерал.

Сиверов сделал вид, что поперхнулся.

— Однако, — с трудом проглотив непрожеванный кусок, удивленно сказал он. — Это что-то новенькое! С каких это пор вы стали подвержены суевериям, Федор Филиппович? Да еще таким, которые бытуют исключительно в среде хронических алкоголиков…

— Ох, и распустил я тебя! — заметил генерал. — Ну, допустим, на субординацию тебе плевать, но надо же хотя бы возраст уважать! Вот уже и в алкоголики меня записал…

— Я?! — возмутился Глеб.

— Ладно, ладно, — проворчал Потапчук. — Не люблю я эту пустопорожнюю болтовню, острословие это на пустом месте… Так чем ты был занят целый день?

— Изучал быт и нравы хронических алкоголиков, — сказал Глеб.

Потапчук грозно нахмурился, но Слепой опередил его.

— Честное слово, я и не думал шутить. Так, разве что совсем чуть-чуть… На самом деле, Федор Филиппович, это совершенно не смешно, скорее уж, наоборот. Понимаете, билет — это хорошо, но, как вы сами только что сказали, ответа придется ждать долго. Но я видел вертолет. Даже если у этих ребят имелся свой пилот, что само по себе довольно редко, то был же кто-то, кто им этот вертолет дал! Вертолет — не иголка, его за лацканом пиджака не спрячешь. Словом, как только рассвело, я отправился искать аэродром и, представьте, нашел. Довольно убогое местечко, но кое-какая техника имеется. К сожалению, расспросить тамошнее начальство мне не удалось. Когда я туда прибыл, начальство как раз выносили. Вперед ногами, что характерно. Я там немного потерся в толпе сочувствующих. Специально расспрашивать аборигенов не рискнул, но в таких местах всегда бывает достаточно разговоров, так что информацию можно воспринять непосредственно, буквально всей поверхностью кожи.

— Понес, — негромко вставил генерал, взял графин и наполнил рюмки.

— Виноват, — сказал Глеб, — ваша правда. А это вино — коварная штука, вы заметили? Вас еще не тянет спеть со мной хором «Подмосковные вечера»?

— Не ори, — сказал ему Федор Филиппович. — И что это за молодежь пошла? Пробку понюхают, и готовы…

— Хронические алкоголики, — горестно согласился Глеб. — Я бы сказал, генетические. Впитавшие сивушные масла с молоком матери… Так вот, путем осмотического впитывания сиву… эээ… информации мне удалось узнать, что начальник местного аэропорта и его закадычный дружок, пилот того самого вертолета, любили вечерком пропустить по стопочке прямо на рабочем месте. Говорят, они и днем мимо рта не носили, но это в данном случае неважно. Словом, в последний раз их видели живыми около восемнадцати часов по местному времени. Утром их нашли в кабинете руководителя полетов уже холодными. На столе — два стакана, колбаса, хлеб и солдатская фляжка со спиртом. От этого спирта они, похоже, и преставились. Откуда он взялся, никто, понятное дело, не знает.

— И кто брал вертолет, тоже никому не известно, — закончил за него Потапчук. — Слушай, это какие-то бешеные твари! Отморозки, беспредельщики! Чем они, интересно, думают?!

— Тем же, чем и мы с вами — головой, — сказал Глеб, задумчиво вертя рюмку в пальцах левой руки. Он сидел, отдыхая, в предельно расслабленной позе, свесив под стол правую руку и внимательно глядел в свою рюмку, словно надеялся найти на дне ее ответы на все мучившие его вопросы. — Да, на первый взгляд они действуют, как взбесившиеся маньяки, но мне кажется, что безумием тут и не пахнет. Они действуют не по правилам, они рубят все концы и при этом ведут себя так неосторожно, что мы почти ловим их за фалды. Но вот именно — почти! Почти видели, почти поймали, почти знаем, кто они…

— А «почти» в нашем деле не считается, — в тон ему заметил генерал. — Ох, не знаю, Глеб Петрович, Как-то все это лирикой попахивает, причем такой, знаешь, с сумасшедшинкой.

— А как же иначе? — как-то вдруг переставая горячиться, негромко сказал Глеб и пригубил вино. — А разве вам не кажется сумасшедшей идея в разгар курортного сезона спустить на побережье самый настоящий сель? На первый взгляд — безумие, а кто-то имеет с этого безумия очень неплохие деньги. Ну чем не гений?

— Да какой там гений, — морщась, как от зубной боли, проворчал Потапчук. — Обыкновенный отморозок с богатой фантазией и быстрой реакцией. Работать мы не умеем, вот нам повсюду какие-то гении и мерещатся. Гении людей не убивают.

— Гений и злодейство несовместны, да? — рассеянно переспросил Сиверов. Глаза его бесцельно блуждали по колышущейся завесе виноградных плетей, следя за танцем пылинок в косых солнечных лучах. — Это сказал поэт. Зато другой поэт ввел в обиход выражение «злой гений», Кто из них был прав? Кстати, можете гордиться. Агата Кристи, например, тоже придерживалась вашей точки зрения. «Преступник всегда ниже, а не выше самого обычного человека». Что-то в этом роде…