Разговор шел о неудаче Нанока. Анахак, слегка разогретый стаканом сухого вина, еще раз предлагал круто поступить со стариком и попросту конфисковать ярангу, как «антисоветское явление». Менов громко расхохотался.

Тамара решительно встала и объявила, что Анахак соскучился по детям и ему пора домой.

— Всегда так, — обиженно заметил Анахак в дверях, — как начинается интересный разговор, ты меня уводишь.

Георгий Сергеевич улыбкой проводил супругов и задумчиво сказал:

— А вообще это любопытно: отношение человека к своему жилищу, к своей одежде. Это целая научная проблема. Тут таятся удивительные психологические, социальные, исторические, экономические тонкости, богатейший материал истории человечества, его приспособления к окружающей обстановке. Проследить бы отношение человека к своему жилищу от пещеры до современного многоэтажного дома, от набедренной повязки из листьев и сырой шкуры, накинутой на плечи, до современного вечернего наряда и костюма космонавта.

Профессор повернулся к Наноку:

— По-моему, проблема, с которой ты столкнулся, заслуживает самого тщательного изучения и наблюдения. Интересно, как старик будет расставаться с ярангой.

— Да он уже не сегодня-завтра переселится, — заметила Раиса Петровна. — Георгий Сергеевич, Нотанват — это исключение. В нашем селе все хотят одного: попросторнее жилье и побольше удобств.

— Иначе и не может быть, — к удивлению Нанока, сразу же согласился профессор. — Большинство чукотского населения давно рассматривает ярангу как символ пройденной жизни. Особенно это стало заметно, когда началось массовое переселение из яранг в дома. Жилище и человек до этого времени как бы составляли одно целое. Поведение человека в жилище имело свои незыблемые правила. Я столкнулся с этим в молодости в том самом стойбище, откуда родом Нотанват. Долгое время мне не разрешали вносить в ярангу классную доску, белый мел и тетради. Они, как объяснил мне хозяин, кстати, согласившийся предоставить свое жилище для кочевой школы, могут повредить постоянным его обитателям как вещи непривычные, чужие. А как я мог начать обучение без доски, без бумаги? Так несколько дней мои школьные принадлежности лежали снаружи на нарте, пока тот же Нотанват не дал мне совет: надо позвать шамана, чтобы тот покамлал над этими вещами, снял с них возможную порчу, как бы продезинфицировал их. Пришлось пойти на это. Что же оставалось делать? Шаману на это потребовалось всего минут десять. Больше всего он заинтересовался мелом и спросил, а нельзя ли его есть. Учтите, молодые люди, что сахар в те годы в тундре был величайшей редкостью. У меня было несколько кусочков, — и это было вполне достаточным гонораром служителю культа, который потом, любопытствуя, часто приходил на мои уроки, пока не научился читать и писать. Вот какие удивительные вещи случались в те годы…

Перед сном проторенной дорожкой Нанок и Георгий Сергеевич направились к маяку.

— Вот тебе, Нанок, готовая тема, — сказал профессор. — Отношение эскимоса и чукчи к старому и новому жилищу. Это интересно и по-настоящему актуально. Должен тебе сказать, что сейчас в глубинах наших народов происходит удивительные и поучительные процессы. Идет невиданное еще в истории сплочение народов и народностей. Сплочение уже на основе равноправия не только формального, декларированного, а фактического, которое достигнуто героическим трудом всего советского народа. Это тот нравственный фундамент, без которого строительство коммунизма невозможно. Вот через что и как переступает человек нашего общества на этом пути — важно и полезно знать.

— Я это чувствую, но вот… как это сделать, — нерешительно ответил Нанок.

— Собирай факты, анализируй, — посоветовал Георгий Сергеевич. — Кстати, я хотел тебе сказать: видимо, на днях ты получишь письмо от твоего непосредственного начальника. Если все в порядке будет, поедешь в Данию в командировку с выставкой предметов искусства народов Севера.

— Правда? — Нанок едва мог поверить новости.

— Только прошу тебя отнестись к этому спокойно, — сказал Георгий Сергеевич. — И с ответственностью. Возможно, что там ты встретишься с дальними своими сородичами — гренландскими эскимосами.

— Вот это было бы здорово! — радостно воскликнул Нанок.

— Да, очень интересно, — подтвердил Георгий Сергеевич.

— Георгий Сергеевич! — Нанок решил, что теперь самое время попросить его о самом сокровенном: чтобы профессор как-нибудь воздействовал своим авторитетом на Нотанвата.

— Да, Нанок, — приготовился было слушать профессор, но вдруг насторожился, потянул носом воздух.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Что-то горит, — ответил, принюхавшись, Нанок.

Они поднялись на галечную гряду и у устья речки увидели пламя большого костра. Жилищ там не было. Это немного успокоило их. Но они все равно побежали к огню и, приблизившись, увидели на фоне пламени старика Нотанвата.

Старый оленевод сидел на валуне и слезящимися глазами смотрел на яркое пламя.

Услышав шаги, он повернул голову и безразлично сказал:

— Еттык.

— И-и, — ответил Георгий Сергеевич и уселся рядом.

— Яранга горит? — спросил профессор после некоторого молчания.

Старик кивнул.

— Жалко?

— Будто умирает родной человек, — вздохнул старик. — Разумом понимаешь, что смерть неизбежна, на все равно жалко…

— Неужели вы всю ярангу спалили? — ужаснулся Нанок.

— Кое-что оставил, — деловито заметил старик. — В доме навесил переднюю стенку полога, да рэтэм порезал на разные куски, может, еще пригодятся на подстилки в пологе — на дереве жестко спать.

В костре вперемешку горели шкуры и деревянные части. Дерево стреляло и пылало ярким огнем — на протяжении долгих десятилетий, а может быть, даже и столетий оно пропиталось насквозь жирной копотью костра.

— Лучше бы вы отдали мне вашу ярангу, — грустно заметил Нанок.

— Ведь не для того, чтобы поселиться в ней, ты просил жилище?

— Так ведь людям интересно! — возразил Нанок.

— А некоторые бы смеялись, — угрюмо ответил Нотанват.

— Чему тут смеяться? — удивился Нанок.

— Ты знаешь Ивана Аренто, того самого, который стал Героем Социалистического Труда? Он очень насмешливый человек. Он сразу узнает, чья эта яранга, и будет смеяться надо мной. Да и другие тоже…

Нотанват хитро поглядел на Нанока и спросил:

— Что скажешь, если твои штаны повесят на выставке и все будут пальцем показывать. Наверное, тебе будет не очень приятно?.. Не обижайся на меня. Мне не так много осталось жить. Не хочу, чтобы дочка обижалась на меня и чтобы ты держал зло на меня.

— Но зачем жечь все это добро? — с болью в голосе еще раз произнес Нанок.

— Чтобы соблазна не было на дурное, — смиренно ответил Нотанват.

Нанок не понял.

— Если бы я оставил ярангу, — пояснил Нотанват, — а потом взял да и умер, разве не соблазнительно было бы молодым отдать тебе ярангу? Верно говорю, Георгий?

— Жилище твое собственное. Однако оно бы пригодилось нуждающемуся, — чинно ответил Георгий Сергеевич, который прекрасно изъяснялся на чукотском языке.

— Однако ныне нуждающихся в таком жилище, как мое, на нашей земле нет, — твердо ответил Нотанват.

Длинным железным прутом старик то и дело пошевеливал обуглившиеся куски шкур и дерева. Лицо Нотанвата было жестко и непроницаемо, словно высечено из того же твердого дерева, которое горело жарко, дымно и долго.

— Видишь, Нанок, нечего теперь его уговаривать и увещевать, если уж это случилось, — тихо сказал по-русски Георгий Сергеевич. — Пусть уж догорает его яранга. Ведь ему тоже нелегко, надо и его понять…

Нанок промолчал. У него не было сочувствия к этому сумасбродному старику, который сжег ярангу единственно для того, чтобы она не досталась музею.

Костер догорал. Легкий ветерок с моря шевелил пепел, раздувал огонь. Иногда пламя вдруг оживало, поднималось высоко, высвечивая два лица, сосредоточенно смотрящий в огонь, лицо старого оленевода, прощающегося навсегда с прошлым, и лицо ученого, доктора филологических наук, вспоминающего свою далекую молодость на этих холодных берегах.