Кузовкин и Менов поднялись на мостик.

Капитан вполголоса отдавал приказания. Судно заметно снизило ход и словно ощупью приближалось к берегу. Глубина резко уменьшилась.

— Придется стать далеко от берега, — извиняясь, произнес капитан. — Мы в эту навигацию уже нарвались на мель. В бухте Румилет. На карте там обозначена одна глубина, а в действительности оказалась другая. Коса шла от берега. Промеры мы ведем галсами, и эта коса, видимо, попала, между ними. Пришлось звать на помощь. А договор об оказании помощи первым пунктом ставит условие: без вознаграждения — нет спасения.

С грохотом в воду ушел якорь, и корабль остановился.

Ветром его развернуло бортом к поселку.

Моторная байдара, прыгая на волнах, полным ходом приближалась к судну.

Пока она делала круг, Нанок рассмотрел на корме Николая Асыколя, своего земляка по Наукану, переселившегося в Сиреники. Они были одногодки, вместе пошли в школу. Асыколь на байдаре выглядел старше и солиднее. Он переложил румпель и сделал знак мотористу снизить скорость.

Байдара на малом ходу подошла к борту и мягко ткнулась носом. Матросы бросили конец.

— Здравствуй, Тихон Иванович! — крикнул Асыколь капитану.

Матросы осторожно опустили в байдару пожитки Менова и Нанока.

Асыколь пристально поглядел на Нанока:

— Здравствуй. Ты мало изменился.

— Зато ты солидно выглядишь, — ответил Нанок.

— Что делать, — улыбнулся Асыколь, — двое детей, семья…

— Уже двое детей? — удивился Нанок.

— А чего тут? Еще будут.

Байдара отошла от корабля и взяла курс на берег.

На капитанском мостике стоял Тихон Иванович. На прощание он крикнул в мегафон:

— Через неделю буду проходить мимо. Если надо забрать вас, позвоните начальнику гидробазы Юрию Матвеевичу!..

Асыколь продолжал с любопытством смотреть на Нанока.

— А ты не женился еще?

— Нет.

— Что же ты так?

— Не успел.

— На это время всегда найдется, — тоном умудренного опытом человека заметил Асыколь.

Берег приближался. Пестрая и оживленная толпа заняла галечную гряду, подступив к прибою.

Громкие крики встречающих уже слышны были на байдаре. Нанок посмотрел на Георгия Сергеевича. В глазах профессора блестели слезы. Любят и помнят на Чукотке первых учителей, подаривших людям не только знания, но и подлинную дружбу.

Менову не дали прыгнуть на берег. Рослые юноши в длинных непромокаемых торбасах вошли в воду и подняли на руки профессора.

— Товарищи, товарищи, — растерянно бормотал Георгий Сергеевич. — Я сам. Извините, отпустите…

Но парни вынесли профессора на высокое, сухое место и только там бережно поставили на землю.

Библиотекарь Анна Македонова повела гостей в отведенный для них дом.

По крутой дороге поднялись к домам. Прошли мимо здания Дома культуры.

— Здесь наша библиотека, — тоном экскурсовода рассказывала Македонова, — и наш маленький музей. Мы ждем от вас, товарищ Нанок, советов и помощи. А на семь часов вечера назначена встреча с вами, Георгий Сергеевич.

На пригорке стояло длинное здание с двумя крыльцами.

— Это наша гостиница, — сказала Македонова, — а рядом — вертолетная площадка.

Комната оказалась небольшой, но чистой, уютной, окна выходили на большой луг.

— Отдыхайте, — деловито сказала Анна, — через полтора часа зайду. Обедать будете у меня.

Македонова жила в двухквартирном домике, занимая одну половину. В комнате на полу лежала великолепная медвежья шкура, а вместо табуреток были расставлены выбеленные временем огромные китовые позвонки.

Аня представила мужа — молодого застенчивого парня с рыжеватой бородкой.

Нанок снял обувь и погрузил ноги в мягкий, пушистый мех.

— Здесь добыли? — спросил он.

— Как же можно! — ответил Алексей Македонов. — Это память об острове Врангеля. Мы с Аней проработали там пять лет. Этот мишка покалечил несколько упряжек, разорил мясной склад у зверофермы. Пробовал отгонять в торосы ракетами, а он все возвращался. А убить нельзя — закон его охраняет. А он, словно зная об этом, все наглел. Идет урок в школе, он подходит к окну — хлоп и слушает, как звенит разбитое стекло. Раза два выкапывал компот, который повариха ставила в снег возле интерната. Пока получили разрешение на его отстрел, он повалил антенну, метеобудку, повредил установку для фотографирования полярных сияний. Анакуль выделал шкуру и от имени эскимосов селения Ушаковского преподнес Ане в день рождения.

— Как вы сказали — Анакуль? — встрепенулся Георгий Сергеевич. — Так ведь я его отлично знаю! Ой был одним из моих первых учеников в Чаплино.

— Анакуль отчаянный медвежатник, — сказал Алексей. — Когда пришлось ограничить, а потом и вовсе запретить охоту на белого медведя, он никакого внимания на это не обратил. Дважды его штрафовали, а один раз даже завели на него уголовное дело. Сейчас он вроде нашел себя — числится егерем по отлову белых медведей Центрального зооцентра.

После обеда смотрели экспонаты местного музея, собранные стараниями Ани Македоновой. В небольшой комнате на стене висели старинные поворотные гарпуны. Такие имелись и в Анадырском музее. Расшитые коврики из нерпичьей шкуры, прекрасные танцевальные перчатки, отлично сшитый уккэнчин — плащ из лахтачьих пузырчатых кишок, праздничные торбаса, разные предметы быта и великолепная коллекция мячей с таким разнообразием орнаментов, что у Нанока глаза разбежались. Под стеклом были выставлены книги на эскимосском языке и первый букварь, составленный Георгием Меновым в сотрудничестве с грамотным эскимосом — Каля.

Аня отперла замок и бережно вынула букварь. Он был составлен еще на основе латинского алфавита.

Георгий Сергеевич взял букварь в руки.

— Мы с большим трудом нашли его, — объяснила Аня Македонова. — У старика Хальхаеина хранился. Когда он умер и собрались его хоронить, старуха пожелала положить с ним этот букварь вместе со старым винчестером. Я долго не знала, как подступиться. Потом вспомнила: в школу привезли новые буквари, составленные Людмилой Айнаной и Верой Анальквасак…

— Это мои ученицы, — заметил Георгий Сергеевич.

— Я знаю, — улыбнулась Аня Македонова. — Взяла я новенький букварь и пошла к дому Хальхаеина. Там уже народ толпился. Я вошла в дом. Старик лежал в гробу, спокойный, словно спал. А рядом сидела на табуретке жена. Она была строга и не плакала. На тумбочке — вещи, которые старик брал с собой в путешествие сквозь облака. Подошла я к старухе и говорю: «Бабушка, пусть Хальхаеин возьмет новый букварь. Зачем со старым уходить от нас…» Она строго посмотрела на меня. Долго думала, потом сказала: «Ты права. А то ведь спросят его там, что нового на нашей земле, а он со старым букварем придет, который и молодежь читать не умеет… Как ты правильно догадалась, дочка!..» Это было так искренне сказано, что мне стало совестно. Вы знаете, что женщины у чукчей и эскимосов на похороны не идут. Осталась я у бабушки. Помогла убрать в квартире. Приготовили стол для поминального угощения. Бабушка поправила на стенах почетные грамоты, фотографии, смела утиным крылышком пыль с полки книг. А должна я вам сказать, что Хальхаеин был страстный книголюб. Великолепно знал русский.

— Я ведь помню, как он упорно учился, — с улыбкой сказал Георгий Сергеевич…

— Он у меня уйму книг перечитал. Только почему-то не любил Достоевского, — продолжала Аня. — «Не понимаю его», — говорил он, возвращая книгу. Любил Толстого, Чехова, Гончарова.

И вот старуха мне рассказывает, что книги-то они читали вместе. Он читал про себя и вслух переводил на эскимосский. Однажды Хальхаеин и говорит ей: вот нам годов не сосчитать, сколько мы вместе живем, а самого главного про нас с тобой не знаем. Он это сказал так серьезно и значительно, что старушка даже перепугалась. А муж и говорит: оказывается, у нас всю жизнь была любовь. Последнее-то слово он по-русски сказал. И когда ослабел и примирился с мыслью о путешествии сквозь облака, еще раз с удивлением сказал: вот была у нас любовь, а мы с тобой и не знали…